Говорят, прятаться надо на виду. Что ж… это действительно работает.

Сразу после побега он заглядывает домой, опережая патрули – наверняка это будет первым местом, куда они направятся, если не считать "Невермор". Но в академию он пока и не собирается – это было бы слишком опрометчиво, да и Уэнсдей определенно нужна… подготовка.

Он отмечает наличие видеокамер, но знает, что отец, если будет возможность, никому не скажет, что он здесь был, а даже если у него и изымут записи, на них нет ничего, указывающего на его дальнейшие действия. Набор в рюкзаке прост: одежда, покрывало, складной нож, спички, немного денег – на всякий случай. К телефону он не притрагивается.

По пути к склепу и пещере он проверяет несколько своих тайников – тех, в которых благоразумно спрятал запасную одежду на случай непредвиденных обстоятельств. К его удивлению, они не тронуты. Вот вам и доблестная полиция… Хотя, если подумать, после его заточения у них не было поводов рыскать по лесу. Да и даже когда были, невежество и недостаток ресурсов в городке слишком уж бросались в глаза.

Он решает, что крипту тоже могут проверить, а потому заглядывает туда лишь на пару минут: посмотреть на следы крови и понять, чувствует ли он что-то, зная, что Лорел мертва. За исключением легкого чувства тоски по тем дням, когда он был одержим агрессией и точно знал свое предназначение, внутри тихо. Он усмехается, когда мальчишка внутри отзывается удовлетворением. Возможно, это хороший знак.

Ему приходится обустроить временное обиталище на эту ночь в сожженной пещере – вот уж куда точно никто не сунется. Внутренности обдает страхом и нежеланием туда идти, но выбора у него нет: он не собирается бежать из города, а всю ночь бегать по лесу попросту непродуктивно. Наверняка активные поиски начнутся именно днем. Он должен сохранять силы.

Поймав и освежевав несчастную белку, он обустраивает небольшой костер и поджаривает ее на ветке. Свежий воздух и ночная тишина наконец позволяют ему обдумать свое положение – и хотя оно выглядит шатко… хайд считает, что все сделал правильно.

В конце концов, у него не оставалось другого выхода – ему кажется, что с каждым днем отделять себя от человека становится все труднее. Он не хочет сходить с ума и терять эту грань, но если это неминуемо, то… что ж, он обещал себе, что получит глоток свободы. В конце концов, пересилить мальчишку и сбежать было не так уж легко.

Наивность… Глупая человеческая черта, которая надеялась на то, что их освободят. С чего бы? Может, его субличности и сливаются воедино, и он никого не убил, но это не значит, что милый добрый Джерико готовно простит ему все убийства. Не значит, что он больше никого не убьет.

Тайлер вздыхает.

Последующие дни тянутся серостью и привкусом свободы – и он злится на себя за то, что поддался, за то, что они сидят в этой богом забытой пещере и чего-то ждут. И в то же время он прекрасно понимает, что желание сбежать может быть правильным, и что если он хочет поговорить с Уэнсдей и все исправить… ладно, попытаться исправить хоть что-то – ему надо ждать. Появись он перед ней сейчас, пусть даже наплевав на все риски – она просто полоснет его кинжалом по горлу.

Он следит за ней – урывками, издалека, наслаждаясь отдаленным, манящим запахом, редкими, короткими взглядами и дразнящими, приглушенными нотами, срывающимися со струн виолончели в ее руках. Пытка становится невыносимой, и он действительно готов наплевать на последствия и просто подойти к ней, но… что-то внутри держит, обещая, что терпение будет вознаграждено. Что возможно, его звериная часть… не будет такой уж яростной, когда Уэнсдей сама придет к нему. А она придет.

Он не знает, что привело к такой перемене: слияние их мыслей или же хайд имеет свои планы на нее, но… у него нет причин не верить внутренним ощущениям. Они друг перед другом, или, если угодно, он перед самим собой – открытая книга, и, может, ему и не хочется в чем-то признаваться, врать он не может. Хайд хочет поиграть. Тайлер тоже. Как бы стыдно признавать это ни было…

Он находит забавным тот факт, что именно такой вид флирта Уэнсдей определенно оценит.

В один из выходных он следит за ней до кафе – она окружена друзьями и, кажется, вполне довольна своей жизнью без него. Челюсть сводит злостью, пока это чувство не перебивает недоумение: Уэнсдей не тот человек, который любит скопления людей, прикосновения и… улыбаться. Он удовлетворенно фыркает, прежде чем прекратить слежку и вернуться в свое убежище. Что ж, время почти пришло.

Тайлер всерьез думает о том, чтобы в полнолуние остаться на месте и, возможно, найти обращенную Энид и спросить у нее совета: однако это сопряжено с лишними рисками и он не уверен, что волчица станет ему доверять, раз он сбежал. Собрав вещи, он тушит костер и покидает лес на сутки, чтобы никто не нашел его следов. Такой исход кажется ему благоразумным.

Один из вечеров дарует ему освобождение: он сидит, скрываемый тьмой леса, среди деревьев, когда начинает идти дождь. Он до ужаса соскучился по природе, а минувшие недели были скупы на осадки – никакой раздирающий кости холод не перебьет эйфории от приятных, ласковых капель на его лице. Тайлер облизывает губы, позволяя себе почувствовать знакомый привкус.

Уэнсдей не играет на виолончели, однако впервые за долгое время появляется на балконе – притащив за собой его старого знакомого… Ксавье. Тайлер щурится, но решает не выдавать своего присутствия, ожидая, что последует дальше – пока Уэнсдей опирается о перила, как будто бы безмятежно вглядываясь во тьму, Торп устанавливает мольберт и принимается ее рисовать.

Как интересно.

Когда ноги затекают, он поднимается и подходит чуть ближе – думая, стоит ли ему заявить о своем присутствии, или же она знает и так. О, последнее кажется все более вероятным, потому что со вспышкой молнии ее взгляд сосредотачивается именно на нем, а выражение лица никак не меняется. Ха! Уэнсдей ждала его.

Тело наливается удовлетворением, утверждением своей правоты.

"Она моя", – жадно думает Тайлер, без тени улыбки, настойчиво глядя в ее глаза… хотя расстояние наверняка не позволит ей понять, что он чувствует. Уэнсдей отводит взгляд в сторону, издеваясь, провоцируя сделать еще несколько шагов вперед. Побуждая показаться.

Он не замечает, в какой момент рядом с ней встает Торп, опуская руку на спину и позволяя себе близость, которая должна принадлежать только ему. Он зол, его ярость греет изнутри, заставляя игнорировать липнущую к телу одежду, и он откидывает промокшие пряди со лба, прежде чем сделать несколько шагов вперед – выходя из тени, так, чтобы они оба видели его. Так, чтобы она знала, что ее ход сработал.

Он замечает ухмылку на ее губах… Глупышка. Ее коварство провоцирует первичные реакции, но он опять играет на ее струнах, обводит вокруг пальца, заставляя открыться, а она и рада поддаться… Тайлер не сдерживает темной ухмылки. Она щурится.

Да, малышка, именно этого я и хочу… чтобы ты сама попала в свои сети. Чтобы ты перестала отрицать, что тоже хочешь меня.

Знание, что она охотно играет с ним, освобождает.

Последующие дни даются ему нелегко. Он уверен в своих действиях, но знает, что их борьба свелась к тому, у кого лучше выдержка. Помимо этого, он едва различает, какая сторона в нем говорит – если это можно так назвать?..

Тайлер хмурится каждый раз, когда пытается об этом думать и разделить себя на две части, но у него получается разграничить лишь "черное и белое", банальные крайности: человек не хочет убивать, зверь – жаждет игры, охоты; человек помнит, что Уэнсдей имеет право выбора и может отказаться от него, зверь – уверен, что она принадлежит ему. К стыду Тайлера, он… разделяет эти темные чувства, но старается отстраняться от них, старается помнить мораль. Признание, напоминает он себе – первый шаг к тому, чтобы не стать зверем.

Эти мысли сводят его с ума. Но пока – не в том смысле, которого он боится.

Когда спустя десяток дней ее запах, легкий, едва уловимый, бьет в нос, он тихо покидает свою пещеру и обходит Уэнсдей сбоку, проверяя, не увязался ли за ней кто-то еще. Все его существо говорит о том, что она пришла одна и не стала бы никого брать, но он обязан проверить, прежде чем пасть к ее ногам – он не допустит ту же ошибку дважды… Интересно, говорит ли то же самое себе она?

Ее запах сводит с ума, но он держит себя в руках, приближаясь тихо, аккуратно – желая взять ее не физическим превосходством, а внезапностью. Удивить ее – застать врасплох, даже когда она напряжена и готова к его появлению. Когда его руки, наконец, ложатся на ее губы и живот, сердце резко ускоряется, а тело содрогается от долгожданного тепла. Как же он давно этого ждал…

Ему хочется расслабиться, хочется ослабить хватку, хочется вцепиться в нее и никогда не опускать – но Тайлер заставляет себя держаться настороже, парировать любой внезапный удар, показать, что он по-прежнему ее достоин, пусть даже она решила иначе – отказавшись встретиться с ним, когда он нуждался в этом большего всего… и, черт возьми, он судорожно выдыхает, когда осознает, что она не дышит так же долго, как он. Что она и не думает сопротивляться. Что все его расчеты оказались верны…

Уэнсдей действительно скучала. Без него.

Его ноздри яростно вдыхают ее убийственный, будоражащий запах. Голова кружится.

Ему стоит огромных усилий оставить расстояние в десяток миллиметров до мочки ее уха, не потерять ход мыслей, не попробовать ее кожу на вкус.

С кончика языка плотоядно слетает:

– Ну здравствуй, дорогая.

Подавляемая дрожь ее тела и сжатая челюсть служат ему достойной наградой.

– Я так скучал… – прикрывая глаза, жалобно шепчет он.