— Нееет, ну не снимай, — обиженно и с явным недовольством протянул Антон, когда я кастрюлю со своей головы стянул.

Для осуществления сего действия мне, правда, пришлось убрать руку с плеча Арсения, но я, переложив кастрюлю в ту, которой умудрялся держать ещё и Антошку, вернул ее обратно. Конечно, удерживать ребенка, так ещё и посуду, которая фактически повисла на моем пальце, как на крючке каком-нибудь, было не очень удобно, но какой у меня выбор? Оставлять Арса без пусть молчаливой, но все же поддержки мне очень не хотелось.

Нет, мальчишка очевидного страха не демонстрировал, а его попытки прижаться поближе ко мне незнающий человек легко мог списать на обыкновенную стеснительность. Взгляд у ребенка был уверенным, сосредоточенным, изучающим и в то же время абсолютно непроницаемым, он был практически таким же, каким был и в нашу первую встречу. Никаких эмоций видно не было, и если бы он мне сам не сказал раньше, что боится, и если бы я не научился хотя бы немного различать его чувства, которые он так старательно прячет ото всех, то, наверное, и не догадался бы даже, что что-то не так. И ведь есть огромная вероятность, что он и тогда, когда мы встретились впервые, тоже боялся. Прятал этот свой страх за тысячей масок, не показывал его, чтобы не пугать младших, говорил спокойно и вежливо, явно пытаясь этим же спокойствием заразить малышню. Но… Что же на самом деле происходило в душе мальчика? Может ли быть такое, что я ненароком его напугал, причем напугал довольно сильно? Впрочем, вопрос глупый, конечно может. И тем удивительнее тот факт, что в итоге-то он мне доверился, причем настолько сильно, что сам же передо мной и открылся. Тогда его некому было защитить, да что уж там, он сам защищал младших, потому не мог позволить себе слабости. Но теперь… Пусть он по-прежнему не показывает эмоций никому, кроме меня и мальчишек, уже сам факт того, что Арсений позволил себе прижаться к моему боку, говорит о многом.

— Тош, я привык смотреть на людей, когда разговариваю с ними, а твой шлем мне немножечко мешает. Давай мы с тобой чуточку позже поиграем, и если тебе действительно так сильно хочется, то, так уж и быть, я побуду рыцарем.

Да уж, на какую только ерунду не согласишься ради того, чтобы поднять настроение ребятенку. И кастрюлю на голову нацепишь, и изображать из себя кого угодно станешь, и в принципе в какой-то момент перестанешь чувствовать себя странно, когда играешь с ребятней в игрушки или с самым умным видом рисуешь на бумаге солнышко, цветочек, домик, дерево да и вообще что угодно. Мне вот даже интересно, как скоро ко мне прибежит кто-нибудь из мальчишек с пластилином в руках и просьбой слепить что-нибудь. Но это ладно, к таким просьбам действительно привыкаешь и даже начинаешь испытывать удовольствие. А сейчас так и вовсе я был уверен, что Антон от этого своего рыцарства очень быстро отвлечется, так что, возможно, мне и не придется опять надевать на голову кастрюлю, ну, по крайней мере, сегодня.

— Хорошо, — обиду как рукой сняло, Антошка улыбнулся, радостно так, задорно.

А потом поймал взгляд моих родителей, ойкнул и быстренько отвернулся, пряча лицо где-то в районе моей то ли шеи, то ли плеча. Не боялся, точно не боялся, как это делал Арсений, но стеснялся, как и многие маленькие детки, когда привлекают к себе внимание незнакомых им людей. Это пройдет, как только мои родители с ним немного пообщаются и Тошка в принципе привыкнет к их присутствию. В подобном стеснении нет ничего плохого, поскольку распространено оно чаще всего только на взрослых людей. В парке гуляли, так Антошка спокойно мог завести разговор с таким же ребенком, как и он сам, и не испытывал при этом никаких проблем. Но взрослые — это другое, малыш видит в них человека, который заведомо сильнее, а потому и внимание его гораздо более ценное для детей, чем внимание сверстников. По крайней мере, в этом возрасте оно работает именно так. И, когда этого внимания становится неожиданно много, с одной стороны, ребенку очень приятно, а с другой, настолько непривычно, что в какой-то степени даже неловко. Оттого и стесняются, пока не адаптируются, что в обычных ситуациях происходит достаточно быстро. А само по себе это стеснение такое забавное, что не улыбнуться, наблюдая за Антошкой, было попросту невозможно. Мальчишка будто бы решил, что если он не видит окружающих, то и его не видят, оттого и «спрятался». У меня над ухом только и раздавалось, что забавное сопение и пыхтение, ну как ёжик маленький, честное слово.

— Так, ладно. Чего на пороге стоим? Заходите, — я шагнул чуть назад, следом за мной то же самое сделали дети, освобождая пространство.

— А как вас зовут? — ну да, Димка это Димка, он точно не из робкого десятка.

Мальчик смотрел с искренним любопытством, периодически переглядывался с Серёжкой, который пусть и не болтал без умолку, как порой начинает это делать, но смотрел на моих родителей также без какого бы то ни было страха. Очевидно, что они вдвоем новых знакомств не опасаются вообще и разговоры завести способны даже с незнакомцами. И как бы это их бесстрашие не вышло потом боком, надо бы не забыть поговорить с ними на тему «не общайтесь с незнакомыми людьми на улице, на различные предложения не соглашайтесь, в чужие машины не садитесь и далее по списку», а то мало ли. В жизни всякие люди встречаются, а дети по натуре своей очень доверчивы и наивны, они всей душой хотят верить в то, что взрослые их обидеть не могут, но, к сожалению, это совсем не так, и далеко не каждый взрослый человек оказывается хорошим и не имеет каких-нибудь недоброжелательных намерений. Поэтому осторожности научить их всё-таки стоит. Не прямо сейчас, поскольку на данный момент они меня слушать не станут, слишком сильно отвлечены, но на днях этим вопросом озаботиться нужно.

Папа мой занес в прихожую сумку, а потом улыбнулся Диме так же, как он улыбался раньше только мне и маме. А мама же, явно по одному лишь только взгляду ребенка догадавшись, что Арсений пока что на контакт идти не настроен да и Антошке нужно чуть больше времени, чтобы освоиться, подошла ближе к самому смелому и разговорчивому, то бишь к Димке. Мягко улыбнулась ему и Сереже, стоявшему рядом, а после присела на корточки, стремясь сравняться с мальчиками в росте, и протянула Диме руку. Что же, судя по тому, что я вижу, мне даже сомневаться не стоит в том, что мои родители сумеют найти общий язык с детьми. Мама, можно считать, уже начала это делать.

— Я Тамара. Просто Тамара без лишнего официоза, — представилась она, ухватывая таки Диму за ручку и протягивая вторую Сереже, — а это Алексей, — добавила, кивая в сторону папы.

— А я Дима, это Сережа, — мальчишка легонько подпихнул Сережку в плечо свободной рукой и хихикнул, когда словил недовольный взгляд товарища, — а там Арсений и Антон, — указывая по очереди на мальчишек, добавил он.

Ну ясно, Димка решил взять на себя роль переговорщика и представил вообще всех. А впрочем, это, наверное, неплохо, кто-то же должен подать пример остальным, так почему бы и не он? Антошка, к слову, как только имя свое услышал, голову на звук повернул, но практически сразу снова спрятал личико.

— Нам очень приятно с вами познакомиться, — сказал мой отец, что-то выискивая в сумке, но при этом умудряясь смотреть и в сторону детей.

— Пойдем в гостиную, — включился я, прекрасно понимая, что в прихожей пространства, конечно, достаточно много, но все равно такому количеству людей тесновато.

— Я догоню, — отозвался папа, пока остальные всё-таки двинулись в указанном направлении.

Как только мы вошли в гостиную, я опустил Антошу на пол, вручая ему обратно кастрюльку. Мальчишка бросил на меня недоуменный взгляд, забавно похлопал своими невозможно зелёными глазками, явно не понимая, по какой такой причине я перестал держать его на ручках, если он так сильно меня упрашивал ранее.

— Убери, пожалуйста, на место все, что ты доставал, — попросил я ребенка, аккуратно разворачивая Тошку в сторону кухни, как бы направляя его.

— Но я же рыцарь. И это шлем, — сделав пару шажков и остановившись, сказал этот ребятенок, все ещё со стеснением поглядывая в сторону моей мамы. — И ты зачем меня поставил? Я хочу к тебе на ручки, — возмущённо так добавил он, чуть нахмурившись и обиженно выпятив нижнюю губку, того и гляди расплачется.

— Антош, ну ты же прямо сейчас не играешь, значит, нужно прибрать. Если тебе потом снова захочется шлем надеть, то достанешь обратно, — я говорил мягким, успокаивающим тоном, чтобы ребенок не стал обижаться на меня ещё сильнее и выполнил просьбу. — И на ручки я тебя возьму, но только когда приберешь за собой, ладно?

— Ладно, — спорить Антошка больше не стал, хотя недовольство и протест в его голосе были достаточно явными, и утопал-таки на кухню, гремя посудой.

На мое счастье, он сегодня в принципе достаточно сговорчивый, пообижается чуть-чуть и так же быстро отойдет, потому и любые капризные истерики удается сводить на нет ещё до того, как они успели начаться, и это меня несказанно радует. Учитывая тот факт, что я совершенно не выспался, нет никаких гарантий, что я бы сумел его должным образом успокоить, потому да, мне определено точно стоит радоваться тому, что у Антошки настроение неконфликтное.

Моя мама с интересом осматривала пространство вокруг, она, конечно, и раньше бывала у меня, но это было давно, да и на тот момент в комнате точно не было столько вещей, которые буквально кричали о том, что здесь частенько бывают дети. Чего только так и оставленные на полу машинки стоят. Серёжка с Димой пошли в сторону дивана, при этом Димка так и вовсе запрыгнул на него с разбегу. Арсений подумал мгновение, явно сомневаясь, но потом всё-таки пошел следом за ними. Мама за детьми не пошла, наоборот, насмотревшись уже на окружение, она подошла ко мне и обняла так крепко, что я бы даже удивился, как в на вид очень хрупкой женщине может скрываться такая сила, если бы не знал ее достаточно хорошо.

На самом деле, мама человек достаточно тактильный, а потому обниматься любила всегда. Я когда маленький был, она могла подойти так украдкой со спины и крепко прижать к себе. Настолько крепко, что иногда казалось, будто это именно она может защитить меня от всех напастей этого мира. И к папе она всегда так же подходила, да и все ещё подходит, в этом я уверен. Сам папа порой ласково так называл маму крабиком, а может, и до сих пор так делает, я не могу быть уверенным на сто процентов. Аргументировал он такое забавное прозвище тем, что руками она цеплялась так же, как крабики клешнями, и не отпускала. Вообще, мне сложно представить человека, в котором было бы столько же света, сколько есть в маме. Сколько себя помню, она всегда была спокойна и ласкова, если и ругалась, то скорее в шутку, а голос так и вовсе не могла поднять. А может, она и не умеет этого, может, она просто не способна кричать, может, это против всей ее натуры. Ведь даже когда у нас бывали ссоры, мама только смотрела какими-то грустными и печальными глазами, которые я в то время почему-то совсем не замечал, могла легко упрекнуть в чем-то, но на этом, пожалуй, и все. Это я слушать не хотел и многое воспринимал в штыки. Да и отец всегда старался сохранять спокойствие, на моей памяти нет ни одного случая, когда он был бы в каком-то безудержном гневе или ему подобное. Мог разозлиться, но, как правило, очень быстро отходил, мог прикрикнуть, но чаще читал нотации, которые, впрочем, тоже заканчивались довольно быстро, потому что запал пропадал и отцу отчего-то становилось смешно. Его вообще очень легко рассмешить, человек он такой и всегда был им.

И, признаться честно, я так сильно сожалею о том, что в последние года четыре точно, а может даже чуть больше, я собственными руками начал рушить то, что строили мои родители на протяжении всего моего детства. Я ведь по сути практически свел все контакты с ними на нет, окунувшись в работу с головой и совсем забывая о том, что в этой жизни есть вещи и поважнее. Я не хотел, чтобы так получилось, вернее, это сейчас я понял, что не хотел, а тогда меня не волновало ровным счётом ничего. Я не могу сказать, что именно мной руководило и чем я думал, когда поступал так с близкими мне людьми, я до сих пор этого не понял и, наверное, уже не пойму никогда. Быть может, дело было в моих собственных амбициях, может, в желании достичь чего-то, а может, я просто был идиотом, и отрицать этого я не стану. И тем удивительнее для меня то, что я ни разу не услышал ни обиды, ни каких бы то ни было упрёков по этому поводу от родителей. Они словно бы приняли мою позицию, довольствовались теми редкими звонками и единичными встречами и не пытались лезть в мою жизнь и мои дела, очевидно считая меня достаточно взрослым, чтобы решать, что и как делать самому. Впрочем, наверное, именно так и поступают любые родители, когда их ребенок вырастает. Но ведь это не значит, что им не было больно, не значит, что они не скучали, что они не хотели увидеться. Папа ведь не просто так начал заниматься бизнесом, хотя раньше, помнится, говорил, что ему вся эта бумажная волокита не нравится и не нравилась никогда. Да и мама, насколько я знаю, ему активно помогает. Они будто бы хотели заполнить ту дыру, которую создал я своими руками, причем неважно, чем именно ее заполнять, лишь бы не было так пусто. Я знаю, потому что, сам того не замечая, делал то же самое. Погружался в работу с головой, по неведомой причине будучи убежденным, что в этом и заключается счастье. Но нет, не в этом, а в семье. Счастье заключается в семье.

На словах все так просто, а на деле я совершил столько ошибок, прежде чем полностью пересмотреть собственную жизни и понять, наконец, что я делал не так… Да, людям свойственно ошибаться, и ни для кого не секрет, что это вроде как нормально. Но, черт возьми, не так, не в данном случае. Я мог сделать что угодно, что можно было бы считать ошибкой. Мог довериться не тому, связаться не с теми, и, наверное, даже в этих случаях я бы не осуждал собственные поступки настолько сильно. Я сделал то самое худшее, что только может сделать человек, — я позволил себе забыть о родителях, сделать вид, что мы с ними так, простые знакомые и это не они сделали для меня столько всего, что и не перечислить даже. Я не знаю, как я посмел так поступить, не знаю… И винить самого себя за это, наверное, не перестану никогда. Ещё хуже то, что я совсем не задумывался об этом до этого момента. Только сейчас, вновь увидев их, стоящих передо мной, вновь ощутив объятия матери, я осознал, что именно натворил. Как так получается, что мы удивительным образом умудряемся игнорировать и не замечать важные вещи до последнего?

— Мы с папой очень соскучились, — она произнесла это так, что мое сердце сжалось словно в тиски.

Должно быть, в какой-то мере я отвратительнейший человек, раз позволил родителям потонуть в чувстве одиночества и разлуки. И это при том, что я сам же пытался от этого одиночества сбежать, потому что оно оказалось просто невыносимым. Я искал для самого себя то, что невольно отнял у своих родителей, совсем не подумав о том, как это на них отразится. Я взял под опеку детей, чтобы наполнить свою жизнь счастьем, светом и радостью, но при этом почему-то совсем не подумал, что оставил маму с папой без этого…

— Ты выпустила своего внутреннего крабика наружу? — с добрым смехом сказал неожиданно появившийся в комнате отец.

Папа по-прежнему называет ее так, а ведь я даже не знал об этом. Догадывался, но не знал…

В одной руке у отца был какой-то пакет, другую он положил мне на плечо, как только подошёл ближе. Забавно, когда-то он говорил, что я непременно перегоню его в росте. Не перегнал. Он по-прежнему выше меня на добрых десять сантиметров. А вот с мамой мы практически наравне, она лишь немного ниже, так что и незаметно даже. Почему я вообще вдруг задумался об этом? Как будто рост может сыграть хоть какую-то роль и исправить все то, что я наделал. Глупо… Все слишком глупо сложилось.

— Конечно, — чуть повернув голову к отцу, сказала моя мама. — У меня появился повод, — с улыбкой добавила она.

Повод… У нее появился повод, как выразился папа, выпустить крабика наружу. И этим самым поводом являюсь я. Не сам факт приезда, не мои дети, поскольку мама моя, женщина умная, прекрасно понимает, что любому ребенку будет не очень комфортно обниматься с ещё незнакомым ему человеком, понимает, что ребенок сам должен этого захотеть, дать разрешение, вот и откладывает это. А поводом стал я. И… Почему-то так больно где-то у самого сердца. Оно все так же стучит, как и раньше, но чувство такое, будто давно вымеренный ритм неожиданно сбился. Словно что-то внутри поломалось, а как чинить эту поломку — непонятно. Да и возможно ли починить то, что я сам же и сломал?

Я не плакал давно, очень давно. Наверное, последний раз был в универе, когда у меня уже просто сдали нервы, потому что я не успевал ровным счётом ничего. Да и то, те слезы были скорее истерическими и наворачивались на глаза сами собой, так при этом ещё и сопровождались сильнейшим желанием разнести все в округе и сжечь к чертям собачьим все пособия и конспекты. Но сейчас… Сейчас все было совсем не так и плакать хотелось совсем по другой причине. Я даже не мог ее толком сформулировать, поскольку ни в одном языке этого мира не хватило бы слов, чтобы передать все то, что творилось в душе. Я лицемер… Я жуткий лицемер, утверждающий, что готов пойти на все ради близких, и при этом сделавший им больно. Невероятно больно. Я не плакал давно… Но теперь был просто не в состоянии контролировать самого себя. Слезы просто появились и были совсем не такими, как раньше. В них смешалось сожаление с болью и ужасной тоской. В один момент, будто по волшебству, стёрлись все грани. Стоило лишь только заглянуть в бывшие некогда самыми родными глаза, чтобы осознание накрыло с головой и утянуло на самое дно, подобно цепям связало по рукам и ногам, мешая двигаться, выбираться наружу, дышать… Остались ли эти глаза такими же родными, как раньше? Не знаю, не понимаю…

Многие скажут, что в моем возрасте уже не плачут. Скажут и будут не правы. Слезы — это не показатель слабости, и их наличие не зависит от возраста. Порой плакать хочется каждому, просто некоторые убедили себя в том, что это неправильно и держат все эмоции в себе. И это их право, каждый человек выбирает свои жизненные принципы и установки сам, и я не вправе что-то в их жизни менять. Да и мне бы со своей сначала разобраться было бы неплохо. И я не испытывал никаких угрызений совести или неловкости за эти тихие, но все же искренние слезы. Я не робот, а точно такой же человек, как и все остальные. Я умею плакать, умею переживать, я много чего умею, но в то же время далеко не всеми навыками пользуюсь, а зря. Быть может, если бы я раньше задумался хотя бы на мгновение о том, насколько редкими стали встречи с мамой и папой, то смог бы избежать ужасной ошибки. Но теперь-то что? Какая уже разница, если я не могу вернуться в прошлое и хоть что-то изменить? Да и если б мог, не факт, что стал бы, в конце концов, время и история не терпят вмешательства. Что сделано, то сделано, и, чтобы исправить это, не нужно пытаться искать способы попасть в прошлое. Всё-таки сейчас ещё не слишком поздно что-то поменять в собственном отношении и заново построить то, что было разрушено чуть ли не до самого основания. Я надеюсь, что ещё не поздно…

И да, мне было больно и до отвратительного стыдно за собственные поступки, за то, что я ранил родителей, лично держал в руках кинжал и нанес удар оттуда, откуда не ждали. И пусть мама с папой со стопроцентной вероятностью меня виноватым не считают, они на то и родители, чтобы просто закрывать глаза на многие вещи и прощать кажется вообще что угодно, но я ведь все равно знаю, что натворил. И от этого не легче, совсем не легче, потому что, признаться честно, мне трудно понять, как можно меня теперь простить. Я даже не уверен, что сам себя смогу простить хоть когда-нибудь.

— Паш, ты чего? — голос у нее звучал настороженно и тревожно одновременно.

Было бы глупо надеяться, что мама не обратит внимания и не обеспокоится. Да я и не пытался скрывать собственное состояние. И нет, я не стремился надавить на жалость, привлечь к себе внимание или что-то подобное. Все это детское и мне уж точно не свойственно. Но и не плакать тоже не получалось, все внутри разрывалось на части, а душа, казалось, и вовсе была вывернута наизнанку.

— Я… просто… — слова отчего-то подбирались с большим трудом, — просто простите… За все.

— Ну что ты себе уже надумал? — в голосе отца не было насмешки, издёвки или чего-то подобного им, он говорил спокойно, тихо, размеренно. — Тебе не за что просить прощения, хотя бы потому, что между нами нет никаких обид. Очень тебя прошу, не нужно искать повод для того, чтобы чувствовать себя виноватым там, где его нет и быть не могло.

— Пашенька, папа прав, — настолько ласково меня назвать могла себе позволить, кажется, только мама. — Я догадываюсь, о чем ты думаешь. Но не нужно, Паш, не нужно винить себя, я тебя очень прошу. Ну не виделись и не виделись, не созванивались и ладно. Это никак не повлияло на наше отношение к тебе и на тебя влиять не должно. Что было, то было, просто не думай об этом. К тому же на данный момент у нас всех более чем достаточно поводов для того, чтобы радоваться и быть счастливыми. Чего только детки твои стоят, они же просто замечательные. Перестань заниматься самокопанием и просто улыбнись, в конце концов, улыбка украшает любого человека.

И мама сама улыбнулась, а потом непринуждённо протянула руку и запустила ее в мои волосы, перебирая пряди. Вот он — ответ на вопрос о том, почему я сам постоянно так делаю по отношению к мальчишкам. Невольно перенял привычку и даже сам этого не понимал, по крайней мере, до этого момента точно. А у мамы был такой чистый, теплый и светлый взгляд, да и у отца тоже. Я никогда бы не подумал, что взрослые люди могут смотреть именно так, причем смотреть на меня. В их глазах смешивалось столько всего сразу, что взгляды эти делались какими-то глубокими, таинственными и сияющими одновременно.

И нет, понятное дело, что я не мог перестать винить себя, даже после того, как меня попросили этого не делать. К сожалению, в нашем мире ничего не работает так быстро и изменить собственный настрой, мысли и мнение по щелчку пальцев попросту нельзя. И да, по-прежнему больно, по-прежнему тяжело и запутанно. Но, наверное, мне стало всё-таки немного легче. Самую чуточку, пусть незначительную, но играющую важную роль. В чем-то родители все же правы, не стоит зацикливаться на уже произошедшем, наоборот, нужно смотреть на то, что имеется у нас сейчас. И я, конечно, не дурак, я всегда это знал, всегда понимал и понимаю до сих пор. Но понимать не значит следовать, не значит делать так, как нужно. На данный момент я не могу избавиться от жгучего чувства вины, которое, кажется, вот-вот сожжёт мою душу до тла. Но может, потом, может, когда-нибудь? Одни вещи всегда перекрываются другими, и если сейчас я буду внимательнее и умнее, то, возможно, смогу все исправить. По крайней мере, я сделаю все, чтобы попытаться исправить… А пока что… Что ж, пока что мне действительно нужно радоваться тому, что есть сейчас, и гнать прочь ненужные мысли. Хотя бы в те моменты, когда вокруг меня находятся близкие мне люди. Незачем их беспокоить моими тревогами, в данном случае они им ни к чему. Пускай улыбаются, пускай радуются, пускай будут счастливы, и, возможно, я и сам тогда стану счастливее. В конце концов, я ведь уже стал, разве нет?

Я ощутил как мою ногу обхватили маленькие ручки, опустил взгляд вниз, увидел Антошу. Ну да, кого же ещё? На лице мальчишки забавным образом перемешивались смущение и радость непонятно от чего. Заметили его и родители, мама отступила на полшажка, позволяя мне наклониться и поднять ребенка, он же так сильно хотел. А вот рука папы лишь на мгновение исчезла с моего плеча, чтобы вернуться обратно, как только я выпрямился. И глаза его при этом улыбались точно так же, как улыбался он сам.

— Я все убрал, — робко так пробормотал мальчишка, ухватившись ручками за мою шею. Так вот отчего он довольный такой, оказывается.

— Ты большой молодец, — совершенно искренне похвалил его я, чем и вызвал улыбку на детском личике.

— А ты что… плачешь? — очевидно заметив мои блестящие от слез глаза, удивлённо и несколько недоуменно поинтересовался мальчик.

Ну да, плачущего меня деткам видеть ещё не доводилось. Я вообще-то даже не думал, что они в принципе когда-нибудь увидят мои слезы, но все получилось, как получилось. И на самом деле этот факт меня не смущает совершенно. Да, мальчики, очевидно, видят во мне чуть ли не всемогущего взрослого, но всё-таки стоит дать им понять, что я тоже человек и могу чувствовать, ошибаться, находиться в полной растерянности и далее по списку. Я всегда рядом и сделаю все, что в моих силах, чтобы сделать ребятишек счастливыми, но я не могу прыгнуть выше собственной головы, и было бы неплохо, чтобы дети тоже это понимали и не боялись ошибок и собственных чувств. В конце концов, если взрослый человек может позволить себе плакать, когда больно, страшно или тяжело, то почему они не могут? Могут и, наверное, даже должны дать волю эмоциям, чтобы не стало хуже. Но речь шла всё-таки совсем не о том.

— Все иногда плачут, Антош, — просто сказал я, перехватывая этого чудика поудобнее.

— Но ведь все хорошо? — это сказал не Антон. Это был Арсений, который вместе с Димой и Сережей успел снова подойти ближе к нам.

Я не знаю, как я этого не заметил. Наверное, слишком сильно отвлекся, а мальчики не захотели оставаться в стороне и дальше сидеть на диване, дожидаясь, когда же я наконец соизволю перестать жалеть себя и подойти к ним.

— Хорошо, — не стал отрицать я, — конечно, все хорошо.

Я позволил детям подойти совсем близко и прижаться ко мне. Они облепили меня со всех сторон, потеснили моего отца, и им происходящее определенно точно понравилось, да и я не протестовал. Для меня в принципе подобные вещи стали родными и привычными. Дети частенько могут просто подбежать, обнять и спокойно и невозмутимо пойти дальше играть. Я привык, я очень эти моменты полюбил и уже не удивлялся ни реакции детей, ни собственным чувствам. Но удивило другое — то, как Арсений, чуть повернувшись, посмотрел на моих родителей. Совсем не так, как смотрел ещё десять минут назад. Та огромная, непроницаемая стена просто исчезла, причем убрал ее ребенок по своей воле. В голубых глазах теперь был виден только искренний интерес и даже… доверие? Не было больше страха, вот просто не было и все. И это было понятно даже не по глазам, всё-таки мальчишка и раньше старался его не демонстрировать. Нет, просто он им улыбнулся. Улыбнулся так, как улыбается мне или младшим. Я, признаться честно, этого не ожидал и не до конца понимал, как за какую-то несчастную пару минут у мальчика, что так сильно не привык доверять людям и сам же рассказывал мне о своих страхах, так резко и кардинально поменялись настрой и мнение. Но это не плохо, наоборот, я даже рад, что он перестал бояться, нужно же когда-то начинать доверять.

— Позволите вам задать вопрос? — переводя взгляд с моей мамы на папу, а потом обратно, поинтересовался он.

— Задавай конечно, — сказал мой отец, с лёгким прищуром смотря на ребенка.

— А можно не по именам, — совершенно спокойно начал Арс, на мгновение повернувшись ко мне и подмигнув, но после возвращая внимание моим родителям, — а бабушкой и дедушкой вас называть?

Я понятия не имел, отразился ли шок на моем лице, но что-то мне подсказывает, что всё-таки отразился. Это точно Арсений сказал? Нет, я ничего не имею против, я, наоборот, даже за, чтобы он их так называл, но… Но! Ещё ночью ребенок не мог спать, настолько сильно он переживал и боялся, а теперь так легко впустил в свою жизнь очередных людей и, кажется, не жалеет об этом. Это что за чудеса такие? Что именно могло послужить толчком? Я не знал, не понимал, ничего уже не понимал, но меня очень сильно радовал тот факт, что Арсений не стал в очередной раз закрываться и позволил себе расслабиться. Конечно, это не значит, что все его проблемы исчезли, нет, их слишком много, чтобы вот так просто их разрешить, но сам факт того, что ребенок решился, говорит о многом. Об очень и очень многом. Удивительно, но я с уверенностью могу сказать, что Арс сейчас — это уже совсем не тот замкнутый в себе мальчишка, который предстал передо мной меньше месяца назад. Я не знаю, что я сделал, не знаю, что он сделал, но каким-то неведомым образом мы начали его вытягивать из той пучины, которая стремительно тянула его на дно. Причем вытягивать успешно. И пусть работы ещё много, даже очень, пусть мы ещё даже до психолога не дошли, прогресс все равно заметен, причем прогресс этот серьезный.

Мама с папой, если и удивились такому неожиданному повороту, то виду не подали. Наоборот, даже эмоции на их лицах говорили о том, что они совершенно не протестуют, а будут только рады. Каким интересным образом все складывается, однако.

— Спрашиваешь ещё. Ну конечно можно, — мама его обняла крепко так, хотя и не совсем уверенно, видимо опасаясь, что ребенок обниматься не захочет.

Но нет, Арсений позволил себя обнять, он не протестовал, не вырывался, а просто прижался к ней, обхватив руками. И отцу моему тоже позволил себя обнять. Вот так легко и просто позволил. Позволил им обнять себя так же, как обнимал до этого, кажется, только я один.

— Эй, а мы тоже обниматься хотим, — заявил Димка и, ухватив Сережку за руку, потянул его к моей маме, буквально врезаясь в нее с разбега.

А она только и сделала, что рассмеялась так счастливо и радостно, как не смеялась, наверное, уже очень давно. Не захотел оставаться в стороне и Антошка, переборол свое стеснение, и как-то так незаметно даже для меня самого уже минут через пять он перекочевал на руки к моему папе, который уже успел отложить пакет в сторону. С этим крохой всегда так, даже если самостоятельно он опасается или стесняется что-либо делать, вслед за старшими все равно пойдет, а там уж любое смущение и страхи просто пропадают в процессе. И заметить не успеваешь, а этот малыш уже вовсю хохочет и радуется оттого, что его осторожно подбросили вверх, чтобы буквально тут же поймать.

Я уже достаточно взрослый для того, чтобы надеяться на то, что чудеса и сказки существуют. Но почему-то именно сейчас мне очень хотелось в это верить. Потому что чем тогда является происходящее, если не чудом? Нет, не в том плане, что сейчас откуда-то появится волшебник и сделает так, что все станет как в сказке, совсем не так. Это другое чудо. Такое теплое и сияющее, совсем как солнце в летний день. Это чудо эмоций и человеческих чувств, то, которое доступно абсолютно каждому, но которому мы так часто не придаем значения. А зря. Потому что когда ты видишь, какие яркие искры сияют в глазах самых родных и близких людей на этой планете, то и сам невольно заражаешься этим сиянием. И тогда отходят куда-то на далёкий задний план любые переживания и тревоги, уходит тоска с печалью, и ни одна проблема уже не кажется критической. Потому что пока эти люди вокруг могут смеяться, улыбаться, проводить время с тобой и друг с другом, пока они здоровы и, кажется, по-настоящему счастливы, то кажется, что вместе вы сможете свернуть горы. А проблемы… Они решаемы, особенно когда рядом есть те, кто поддержат и останутся рядом. И так сильно хочется верить в то, что все действительно будет хорошо…

***

Я поднимался по лестнице на второй этаж. Из гостиной доносился смех и шум, которые удивительным образом не разбудили уснувшего Арсения. С ним на руках я, собственно, и поднимался, намереваясь переложить в кровать, на диване всё-таки не так уж и удобно спать. Вообще на часах едва ли восемь вечера, но разве стоит удивляться тому, что Арс в итоге прекратил бороться со сном и сдался, заснув прямо с книжкой в руке? Мальчик практически не спал ночью, потому для меня подобное не было удивительным, в конце концов, детскому организму нужно каким-то образом восстанавливать силы. Благо в душ все дети сходили сразу после ужина, потому будить мне его сейчас не пришлось. Нет, головы мальчишки не мыли, просто потому что им ни к чему мыть ее так часто, но все равно просто сполоснуться нужно было. Особенно Антону, который, поиграв на заднем дворе, вернулся весь зелёный от травы. Как он так умудрился, я не знаю. Ну вот серьезно, я же буквально на секунду отвлекся на Сережку, который пришел спросить, куда я положил фломастеры, а, когда вернул свой взгляд на Антошку, тот уже разлёгся на траве и со смехом крутился то на спине, то на попе. Причем делал он это под руководством моего хохочущего отца, который ещё и подбадривал мальчишку, утверждая, что у него получится сделать кувырок. Нет, оно-то в итоге и вправду получилось, только стоит ли говорить, что и штанам, и футболке вероятно пришел конец? Впрочем, ругать я ребятенка за это не собирался. Ну подурачился он, поиграл, испачкался и что? Ребенок на то и ребенок, чтобы творить какую-нибудь забавную ерунду и получать от этого истинное удовольствие. К тому же когда на улице такая замечательная погода, то почему бы и не полежать на траве? Клещей тут нет, все обрабатывается специальными растворами. Людям они не навредят да и запаха не имеют, зато от всяких паразитов избавляют хорошо. Настолько, что можно не опасаться ходить босиком, что, собственно, Антон и делал. Да и в итоге отмыть все это великолепие с самого Тошки получилось достаточно легко, так что никакой проблемы я так и не увидел.

— А… Мы куда? — услышал я сонный голос Арсения, а потом и глазки его заспанные увидел, так как он поднял голову с моего плеча.

Почувствовал-таки движение, видимо, потому и проснулся. Не очень хорошо получилось, в конце концов, ему нужно нормально выспаться, а не засыпать и просыпаться по много раз. Какой же это сон тогда? Но чего уж теперь? Донесу до комнаты, а там, надеюсь, что он не станет опять настаивать на своем «не хочу» и все же ляжет спать.

— Спать, Арсюш, мы идём спать, — ответил я, поцеловав мальчика в висок.

— Так я и сам в состоянии дойти. По какой причине ты каждый раз поднимаешь меня на руки? Я не настолько маленький да и к тому же достаточно тяжёлый, — удивительно, но слова его кардинально расходились с действиями.

По крайней мере, судя по тому, как он опять положил голову мне на плечо, да и в целом вырываться не пытался, а, наоборот, даже обхватил одной рукой меня за шею, чувствовал себя Арс в таком положении вполне себе комфортно. Да и в целом, что мне, сложно его донести до комнаты? Это он сам утверждает, что тяжёлый, а на деле все совсем не так. Худенький он, оттого и достаточно лёгкий.

— Ну хочется мне тебя на руках потаскать. Ты разве имеешь что-то против? — уже заходя в комнату, спросил я.

— В целом нет. Но ты хотя бы на мгновение представил, что может произойти с твоим позвоночником после таких нагрузок? Болевой синдром, например. И это ещё самое безобидное, — говорил все это мальчик поучительным тоном, точно маленький профессор, разбирающийся во всех областях. Правда, вместе с тем этот же самый тон оставался тихим и сонным, отчего было ну очень забавно.

— И чего это мы умничаем? — мягко и шутливо, не преследуя цели обидеть, поинтересовался я, вместе с тем перекладывая ребенка на кровать.

— Ну хочется мне поумничать. Ты разве имеешь что-то против? — полностью копируя мои интонации, сказал этот мальчишка, хитро прищурившись и сразу же после этого зевнув.

Вот она, та частичка маленького шаловливого ребенка, которая, теперь я знаю точно, всё-таки сохранилась где-то в сознании мальчишки. Он ее так старательно прятал долгое время, но теперь стал периодически выпускать наружу, что не может не радовать. Конечно, он не сможет вести себя так же, как ведут себя любые другие десятилетние мальчишки, да и не нужно, чтобы он это делал,раз уж на то пошло. Главное, чтобы он был тем, кем является на самом деле, а уж каким именно — это совершенно неважно. В конце концов, мы все принимаем его любым.

— Чудо ты, — подметил я, осторожно проведя по его макушке. — Ложись спать. Хватит с тебя бессонных ночей.

Я оставил лёгкий поцелуй на все той же темной макушке, улыбнулся мальчишке, поймав ответную улыбку, и собирался уже погасить свет и выйти из комнаты. Да вот только Арсений опять поднял голову и посмотрел на меня на этот раз задумчиво и серьезно, но в то же время с каким-то счастливым блеском в голубых глазах. Я уже был у двери, но остановился, вопросительно взглянув на него.

— Пап… — замявшись на мгновение, но тут же снова возвращая своему голосу уверенность, начал мальчик. — Ты взрослый человек, и ты заплакал. Но они на тебя за это не накричали, не сказали, что это неправильно, что взрослые люди не плачут. Они тебя успокоили, заверили, что все в порядке, дали понять, что всегда останутся рядом, и сказали тебе просто улыбнуться. Спокойно сказали, без криков, без скандалов. Сказали так, как могут говорить только те, кто действительно переживают, заботятся, любят. Да и их улыбки… Пап, таких улыбок не бывает у плохих людей. Поэтому… — ребенок улыбнулся загадочно, давая понять, что договаривать он не будет, потом и вовсе опустил голову на подушку и накрылся одеялом по самую шею. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, солнце, — я всё-таки погасил свет и вышел в коридор, закрывая за собой дверь.

Мне не нужно было, чтобы он договаривал, я прекрасно понял, что Арсений имел ввиду. Это и есть ответ на вопрос о том, почему он решил довериться моим родителям. Часто бывает так, что дети совершенно не слышат слов. Но зато они всегда смотрят на поступки и на поведение взрослых людей, в силу своих детских возможностей анализируют их, сравнивают, копируют. Арс тоже сравнил, я в этом уверен. Его родная бабушка не желала даже элементарно лечить внука, когда тот болел, что уж говорить о том, чтобы успокаивать ребенка в случае чего? А мои родители успокоили меня — уже взрослого человека. Да, безусловно, роль играл и тот факт, что я все же являюсь их сыном, но не думаю, что для Арсения именно это имело значение. Мальчишку подкупили даже не столько добрые взгляды, направленные на всех детей, и уж точно не привезенные родителями сладости. Причем последние в каких-то колоссальных количествах, потому что «Паша, разве мы могли прийти с пустыми руками?» Я уверен, что, знай они заранее все про детей, то и игрушек бы накупили целую кучу. Хотя я не удивлюсь, если они в ближайшее время все наверстают. Впрочем, не о том шла речь. Арса подкупила простая человеческая эмпатия, умение переживать за близких, успокаивать и при этом не упрекать ни в чем. Мальчик уже понял, что такое возможно, я ему показал, но сегодня он убедился, что я не являюсь каким-то исключением из правил, что в мире на самом деле достаточно часто встречаются люди, которые всегда готовы оставаться рядом, просто их почему-то не всегда ценят и не всегда замечают. Но все познается в сравнении. Арсений прекрасно знает, что бывает, когда таких людей рядом нет. Быть может потому он и решился впустить в свой пока ещё скованный льдом, но постепенно оттаивающий мир тех, кто наполнит его светом. Потому что, как бы я ни старался, меня одного все равно будет недостаточно. Ему нужны те, кто останется рядом и будет любить. Любить не за что-то, а вопреки всему. Да, я уверен, что он ни за что не доверится людям, за которых не могу поручиться я, по крайней мере, на данном этапе, но в будущем я надеюсь, что и это изменится. Все же у детей должна быть не только семья, но и друзья, которые поддержат. Но это позже, к этому мы придем со временем. А пока что… Пока что я могу точно сказать, что один конкретный голубоглазый мальчишка сегодня стал чуточку счастливее. Впрочем, не только он один.

— Давай ещё, давай ещё, давай ещё, — вернувшись в комнату, я заметил, что Антошка, как заяц, скакал вокруг моего папы и… ну очевидно чего-то просил, правда, я понятия не имел, чего именно.

Димка же на удивление, наоборот, неожиданно успокоился, хотя до этого носился тут и там, балансировал на одной ноге, стоя на спинке дивана, прыгал с него да и вообще чего только не делал. Представить сложно, как я ещё не поседел, наблюдая за всеми этими трюками, но и останавливать ребенка я не спешил. Удивительным образом Дима умудрялся быть осторожным, да и в целом там было не так уж и высоко. Но над приобретением шведской стенки я все же задумался, с ней в комплекте обычно маты идут, падать точно не больно будет, да и детей это точно развлечет. Ну как минимум Антона с Димой, у этих двоих столько энергии, что хоть отбавляй. Вопрос только в том, куда эту самую стенку ставить, но это ладно, над этим я ещё подумаю.

Сейчас же Дима с Сережей в настольную игру сели играть, подключив ещё и новоиспеченную бабушку. На самом деле Серёжка сегодня прям разыгрался, и к нему даже вернулась извечная болтливость. Он так увлеченно мне и моим родителям про динозавров рассказывал, аж глазены горели. Уж не знаю, где он про них столько узнал, но факт остаётся фактом, сегодня мальчишка вернул себе образ того шалопая, каким был ещё буквально неделю назад. И после душа он надел разные носочки, причем не потому что не нашел одинаковые, а потому что ему просто так больше понравилось. Ну а я что? Понравилось, так понравилось, он все равно дома, кого будет волновать тот факт, что у него один носок зелёный, а другой черный с какими-то закорючками? Не знаю, правда, надолго ли сохранится это состояние у ребятенка, но мне бы очень хотелось, чтобы он и дальше вел себя именно так. Ну не могу я спокойно воспринимать его молчаливость, у меня сразу в голове что-то щелкает и буквально кричит о том, что что-то не так, что-то не в порядке. Вот когда он позволяет себе болтать без умолку и шалить, тогда да, тогда я с уверенностью могу заявить, что все более-менее нормально. Почему «более-менее»? Ну потому что скрип зубами и попытки сжевать ручку все равно никуда не деваются, но так он хотя бы весёлый и радуется всему подряд. Я же говорил, что совсем не понимаю, что именно с ним происходит, оттого и тревожно как-то. Сейчас выходные, у Димки так ещё и футбол завтра, в понедельник мне Антона в садик вести, но вот потом можно и записаться к врачу. Желательно на вторник или среду, чтобы я перестал наконец изводить себя и терзаться от полного непонимания происходящего.

— О Паша. А давай с нами? — Димка заметил меня, зачем-то помахал рукой, той, которая вся зелёная. На свои боевые ранения, кстати, он уже успел всем пожаловаться и даже выпросить порцию жалости к себе, хитрюшка маленькая.

— Ура, теперь пошли, — это уже Антошка добился того, чего хотел.

Чего именно? Ну папа держал его за ноги вверх тормашками, из-за чего мальчишка упирался ладошками в пол. Ну и да, они пошли. Тошка руки так забавно переставлял, а периодически и вовсе поджимал их к себе, повисая вниз головой полностью. Ох, чего только не придет этому ребятенку в голову. Или это папа ему подсказал? Вообще-то он мог. Несмотря на то, что со стороны все выглядело не слишком безопасно, я на удивление не ощутил ни малейшего страха за ребёнка. Наверное, это потому что ещё с детства у меня осталось абсолютное доверие к отцу и я понимал, что он Антона не уронит и удариться ему не позволит. Иначе папа бы попросту не согласился на такую игру. Поэтому я только улыбнулся, посмотрев на смеющегося Антошку, и подошёл-таки к Диме, Серёже и маме.

И, кстати, оказалось, что я ошибся и ни одной из всего того множества настольных игр, которые у нас имеются, на журнальном столике, вокруг которого они и сидели прямо на полу, не было. Зато были карты. Самая обыкновенная колода из тридцати шести карт. Родители с собой привезли, что ли? И играли они, судя по всему, в дурака… Внезапно, однако. Да, я знаю, что кто-то считает подобные развлечения азартными играми и все такое, но, в конце-то концов, они же не на деньги играли. Тогда чем карты хуже любой другой настольной игры? Вот именно, что ничем, тем более и Серёжка, и Димка явно были заинтересованы в изучении правил да и в самой игре в целом. Конечно, прямо сейчас полноценной игрой это назвать было нельзя, поскольку все трое играли в открытую, разложив карты по столу. И сделано это было очевидно специально, чтобы детки поняли принцип и правила. Я пока что врываться в их игру не стал, просто сел между мальчишками, наблюдая за ними и мамой. Основные правила она уже успела им объяснить, и дети даже понимали, что именно они делают и как правильно отбиваться. Козыри, правда, их пока что немного смущали, забывали об их существовании, отчего приходилось напоминать, но ничего, в итоге они всё-таки запомнили. Проигравшим не признали никого, поскольку тренировочная игра, по Сережиным словам, не считается.

— Так ты играешь с нами? — облокотившись на меня, спросил Сережа.

— Ну давайте сыграем, — не то чтобы я думал, что с семилетними детьми буду играть в дурака, но почему бы, собственно, и нет? Раз уж моя мама начала именно эту игру да ещё и детей научила, то у меня теперь в любом случае выбора нет.

— Опа, я с вами, — когда папа вместе с Антоном успели оказаться у меня за спиной, я не знал, но да ладно. — Паша, держи ребенка.

Антона отец поднял над моей головой, все так же держа его за ноги и, естественно, вызвав радостный писк у мальчугана, а потом стал опускать его пониже, чтобы я перехватил. Причем держал его он ровно до тех пор, пока не убедился, что Тошка в моих руках зафиксирован надёжно и падать не собирается. Я вернул его в нормальное положение, ну то, когда голова всё-таки наверху, и усадил к себе на колени.

— А давай ещё? — похлопав своими невозможно зелёными глазами и посмотрев на меня так просяще, протянул мальчишка.

И, будь сейчас день, я бы с радостью согласился побеситься с ним. Но мне через час его спать укладывать, и если я сейчас продолжу с ним столь активно играть, то ничем хорошим это не закончится, а ещё одной бессонной ночи я попросту не выдержу. Да и Антошка после своего «хождения на руках» раскраснелся весь.

— Нет, Антош, на сегодня таких игр хватит. У тебя уже личико красное, да и долго вниз головой находиться нельзя, головка может начать болеть. Поэтому это переносится на завтра, зайчик. А пока что давай спокойненько в карты поиграем, угу? — не стоит забывать о том, что категоричное «нет» у таких малышей может спровоцировать истерику, потому нужно предлагать альтернативы, причем такие, чтобы заинтересовать. — Будешь у меня карты брать и на стол класть?

— Буду, буду, — Тоша даже покивал для уверенности. Я же говорил, что внимание деток переключить очень легко.

Да и теперь есть все шансы, что дети благодаря довольно спокойной игре начнут засыпать, не будет ночных догонялок, мне удастся их спокойно уложить в кровати. И, возможно, пока что только возможно, я даже смогу выспаться.