— Ой, гусеница! — И после этих слов мы остановились на месте, потому что Антошке жизненно необходимо было на эту самую гусеницу посмотреть поближе.

Я про себя порадовался, что мы вышли заранее. Я словно знал, что маленького четырехлетнего мальчика может привлечь на улице что угодно. Хотя почему «словно»? Я знал это наверняка, потому мы и вышли в половину восьмого, хотя до детского сада идти минут десять, да и то это я говорю про скорость улитки, потому что обычным шагом взрослого человека можно и за пять дойти. Но опять же речь про взрослого человека, а я знал с кем иду и куда иду. Ребенок останавливался каждые два шага: то на насекомых посмотреть, то на деревья, то на пролетающий мимо самолёт. Я ему в этом не препятствовал, за медлительность ругать даже не собирался, какой в этом смысл? Мальчику просто интересно познавать окружающий мир, так какое право я имею ему запрещать это делать? И пускай мы двигались очень медленно, меня это не волновало совершенно. Я готов был ждать столько, сколько потребуется Антоше, чтобы вдоволь насмотреться на то, что показалось ему интересным.

— Она вот так ползет очень… очень небыстро. — Присаживаясь на корточки, чтобы точно рассмотреть гусеницу во всех деталях и ничего не упустить. — И ползет куда-то вот туда, наверное. — Он указал ручкой в сторону кустов. — Она, может быть, там даже живёт. Паша, гусеница может там жить? — решил все же уточнить ребенок, смотря на меня снизу вверх любопытным взглядом своих зелёных глазок.

— Я думаю, может. — Я присел на корточки рядом с мальчишкой, не сильно заботясь о том, что это может выглядеть несколько странно со стороны, когда, казалось бы, взрослый дяденька на уровне с маленьким мальчиком рассматривает асфальт под ногами, просто чтобы увидеть насекомое. — Знаешь, гусеницы ищут тихие и спокойные места, чтобы сплести кокон. Так что, я думаю, она действительно может ползти к тем кустикам, чтобы хотя бы временно там поселиться.

— А кокон — это как домик?

— Наверное, можно и так сказать. Гусеница заматывается в кокон, а потом из этого кокона появляется бабочка.

— Ого, — удивлённо так протянул Тоша. — А где у нее сейчас крылышки?

— Пока что их просто нет. Потом появятся. — Я улыбнулся, невесомо касаясь кудрявой макушки. — Пойдем дальше? Тут недалеко уже.

Антошка кивнул и резво вскочил. Удивительно, но даже несмотря на то, что я разбудил его раньше обычного, мальчик все равно был бодрым и энергичным. Я очень надеюсь, что уложить спать его днем будет достаточно легко. Набегается, наиграется, сейчас ещё с детками познакомится и наверняка потом устанет. Так что при лучшем раскладе мне всего-то и останется, что накормить его обедом, а там он, вероятно, уже сам начнет засыпать.

— Я очень-очень хочу к тебе на плечи, — дождавшись, пока я тоже встану, сказал мне этот мальчишка и опять, по своему обыкновению, вытянул ручки наверх, намекая на то, чтобы его подняли. — Давай самолетик? Пожалуйста.

Самолетик, ну конечно. Такой просьбе я даже не удивился, Антошка все ещё в восторге от подобного рода игр, а отказывать ему в этом я не хочу. В конце концов, детство не вечно, так что пусть радуется и наслаждается, пока есть возможность. К тому же так мы точно начнем двигаться быстрее.

— Ну иди сюда. — Я подхватил мальчика, пересаживая его к себе на плечи, как тот и просил.

Тошка рассмеялся с таким задором, что у меня на душе потеплело. Это удивительное чувство — просто идти и слышать, как смеётся твой собственный ребенок. Никогда бы не подумал, что такой простой и в какой-то степени даже банальный смех маленького человечка может пробуждать во мне столько эмоций. Впрочем, раньше я много чего и подумать не мог, а теперь вот оно происходит на самом деле, и от этого так хорошо и легко.

— А почему мы стоим? Я хочу дальше лететь, — донеслось откуда-то сверху, когда я остановился в ожидании переключения светофора.

До детского сада оставалось уже совсем недалеко, дорогу перейти да и только.

— Антош, красный на светофоре горит. Нужно подождать немного, пока не включится зелёный, а потом пойдем.

Вообще-то про то, как правильно переходить дорогу, я ему уже рассказывал, да и не только ему. Он выслушал и про светофоры, и про то, что нужно смотреть по сторонам, и что на дороге не нужно бежать, но и двигаться совсем медленно тоже не стоит. В общем, всю нужную и важную информацию Антон от меня уже слышал, но, судя по всему, благополучно про нее забыл. И осуждать его за это я не могу. С детьми только так и происходит, что им все нужно объяснять по миллиону раз, и только тогда они запомнят. Детки вообще, оказывается, очень забывчивые, к тому же частенько не замечают того, что лежит прямо перед глазами. Это как в детстве было, потерял какую-нибудь вещь, неважно какую, и вроде ищешь долго и упорно, а найти не получается. А потом приходит мама и сразу же ее находит. В детстве я считал, что это какая-то суперспособность, которая только мамам и доступна. А теперь выяснил, что это не так, более того, я уверен, что и мой папа бы тоже смог найти потерянное, просто как-то так получалось, что ему не приходилось этого делать. Тут ведь, оказывается, дело не в умении взрослых находить то, что потеряно, а в способности детей не обращать внимания на то очевидное, что обычно лежит перед самыми глазами. Серьезно говорю, я за то короткое время, что мальчишки со мной живут, уже успел отыскать десятки «утерянных» игрушек, которые в итоге лежали на полу или столе. Как ребята умудрились их не заметить, не знаю, но есть у меня предположение, что меня теперь считают кем-то навроде волшебника, который нашел игрушки там, где их «не было».

— Ой, точно. — Чего-то Антошка сегодня только и делает, что ойкает, понравилось ему это слово, что ли? — Когда красный человечек, то идти нельзя, можно, только если он зеленый.

— Правильно, Тош. Только не на всех светофорах есть человечки. А еще есть такие места, где нет светофоров вообще, но при этом есть пешеходный переход. На них нужно быть очень внимательным, смотреть по сторонам и перед тем, как идти, нужно убедиться, что машины тебя пропустят.

Пока я рассказывал все это ребенку, мы уже успели перейти дорогу, потому нам оставалось только дойти до ворот садика. Я, конечно, не был уверен, что Антон запомнил все, что я ему говорил, но ничего, нужно будет, я повторю и в третий раз, и в четвертый, и в пятый, да хоть в двадцатый, пока не буду уверен, что он точно запомнил.

Мы вошли на территорию садика, и я заметил, что Антошка с любопытством оглядывался по сторонам. Детский сад этот не такой уж и большой, потому что частный, и в группах едва ли набирается по десять человек, в Антошкиной так и вовсе восемь выходит вместе с ним. Впрочем, это, наверное, и неплохо, представить страшно, как воспитатели в государственных детских садах справляются с оравой детей количеством в двадцать, а то и в двадцать пять человек. Это же попросту невозможно — за такими маленькими уследить.

Территория вокруг была облагорожена, всюду деревья, создающие тень, площадка детская, песочница, просто пустая полянка, где, как мне кажется, дети спокойно могут поиграть в мяч или в салочки, как раз места хватит. Да и у самого здания ремонт хороший, никаких трещин, плесени или еще непонятно чего, что могло бы как-то навредить детям. Оно, правда, и неудивительно, за этот садик такую сумму нужно было выложить, что они бы попросту не могли все организовать иначе. Цена соответствует качеству.

Впереди я видел парочку родителей с детьми, которые прошли внутрь здания. Мы с Антошкой также пошли туда. Ну ладно, я пошел, а Тоша по-прежнему «летел», но это не особенно важно. Внутри было несколько коридоров, уходящих в разные стороны, и несколько дверей, с указанным на них номером группы. Не знаю, сколько этих групп всего, но вряд ли слишком много. Нам нужно было во вторую, дверь в которую находилась буквально в самом начале ведущего вправо коридора.

— Так, Антош, давай-ка дальше ножками. — У самой двери я опустил мальчика, после чего эту самую дверь и открыл, пропуская ребенка внутрь.

И мы буквально тут же наткнулись на женщину, беседовавшую с, судя по всему, чьей-то мамой. Догадаться о том, что это воспитательница, было несложно. Во-первых, вокруг нее уже бегали несколько ребятишек, во-вторых, внешний вид. Удобно, без лишних изысков, навроде тысячи украшений и прочего, но в то же время достаточно стильный и даже строгий внешний вид. Волосы были собраны в высокий хвост, длинная черная юбка была достаточно широкой, чтобы не сковывать движений, но при этом смотрелась на женщине хорошо, а тёмно-синяя блузка сочеталась с ней вообще отлично.

Пока она продолжала разговаривать, я осматривал помещение, а Антошка прижался к моей ноге, явно застеснявшись незнакомых людей в такой же незнакомой ему обстановке. Но это ничего, с его стеснением я уже знаком, оно пройдет быстро. Вокруг нас были небольшие скамеечки и шкафчики, в которые дети, скорее всего, складывали одежду и сменную обувь. Был здесь и проход в основное помещение, которое через арку было отлично видно, пусть и не полностью. Там было что-то навроде двух зон: одна игровая, с ковром на полу и кучей ящиков и полок с игрушками, другая, видимо, обеденная. По крайней мере, там стояли небольшие столы, предназначенные для детей. Не исключено, правда, что их использовали и для занятий. Я точно знал, что здесь также должна быть небольшая спальня, чтобы дети могли спать днём, и туалет, но отсюда их видно не было, скорее всего, вход находится в той части помещения, которую отсюда я бы никак не увидел. В целом обстановка была уютной, а в основном светлые тона, в тех или иных местах перемешанные с яркими акцентами, вроде разноцветных наклеек на шкафчиках и картинках на стенах, создавали атмосферу позитива и дружелюбия.

Женщины закончили беседу, после чего родительница обняла одну из девочек, которая была среди тех, кто носился вокруг, и двинулась на выход. Мы с Антошкой отошли немного, пропуская ее, и своими действиями привлекли внимание воспитательницы. Она, заметив нас, тут же улыбнулась и шагнула ближе. При этом я заметил, что параллельно она старается не выпускать из виду детей, а значит прекрасно понимает, какая ответственность на ней лежит.

Эта женщина, в целом, производила впечатление очень хорошего и доброго человека. На вид ей было что-то около сорока, и по одному лишь только взгляду на нее у меня создалось такое впечатление, будто она чуть ли не светится, настолько доброй были ее улыбка и глаза. Я не знаю, как это объяснить, просто бывает так иногда, что смотришь на кого-то и сразу понимаешь, что человек светлый, такой, про которых говорят «и мухи не обидит». А порой бывает и наоборот, над человеком буквально повисает что-то такое чёрное и мрачное, что сразу вызывает отвращение и полное нежелание с такими людьми иметь дело. И второй тип людей я уж точно не подпустил бы и близко ни к кому из своих детей, да и не только я так бы сделал.

— Доброе утро. Вы — Павел, я правильно понимаю? — очевидно, что администрация ее предупредила обо мне, не могла не предупредить.

— Правильно. — Я и сам улыбнулся, настолько заразительной была улыбка этой женщины. — А вы?..

— Юлия. А для деток Юлия Дмитриевна, — с интересом поглядывая на вконец засмущавшегося Антошу, который уже совсем скрылся позади меня, сказала она. — А тебя как зовут, малыш? — обращаясь уже к мальчику, который робко-робко так выглядывал, спросила женщина.

— Антон, — тихо так, практически шепотом, ответил этот маленький чудик, а я почувствовал, что хватка на моей ноге стала сильнее.

— Очень приятно с тобой познакомиться. Знаешь, тебе совершенно не стоит стесняться и бояться.

У меня создавалось стойкое ощущение, что Юлия и вправду понимает, что делает, потому что я чётко ощущал, что Антошка-то мой расслабляется, да и смотреть он стал больше с любопытством, чем со стеснением.

— Хочешь, я тебя с другими детками познакомлю? Подружитесь. У нас тут знаешь, как весело? Будем играть, песенки петь, книжки читать, на улицу погулять выйдем. Ты согласен на такое?

Тоша кивнул и даже рискнул ухватиться за протянутую Юлией руку, правда, второй он все ещё не отпускал меня. И смотрел туда-сюда, то на воспитательницу, то на меня, явно не до конца понимая, что ему делать, и чувствуя себя немного неловко.

— Давай тогда ты сейчас папу отпустишь? У него так много своих взрослых дел, а мы с тобой его задерживаем. Пойдем лучше играть, да?

Антошке женщина, кажется, понравилась, потому что меня он в итоге отпустил. Правда, на сказанном «папа» посмотрел так удивленно, явно не понимая, когда же это я папой стать успел. Я вообще-то тоже не понимал, но поправлять Юлию не стал. Ну или не захотел… Скорее даже второе. Ладно, без «скорее», а точно второе. Да, я не собираюсь заставлять детей называть меня так, не имею права, но… Наверное, я даже не смогу передать словами, как же сильно я на самом деле этого хочу. Потому что каждый раз, когда Арс называет меня папой, внутри что-то сжимается и становится так тепло-тепло. И, не стану скрывать, мне бы очень хотелось, чтобы все они так называли меня. Но, как уже было сказано, это должно быть только желание самих мальчиков, а ни в коем случае не мое собственное. Захотят признать во мне отца… Что ж, я тогда, наверное, буду самым счастливым человеком на этой планете, и это при том, что я уже счастлив. А не захотят… На мое отношение к ним это никак не повлияет, я все равно буду видеть в них своих и только своих детей. Но я немного отвлекся.

Энтузиазма у женщины было хоть отбавляй, и, наверное, кого-то он бы даже напугал, но, как я уже говорил, я совсем не видел в ней негатива, а манера речи её мне была вполне понятна. Она работает с детьми, причем с детьми четырех-пяти лет. Конечно, ей приходится говорить, используя банальные фразы, которые в общении со взрослым прозвучали бы очень странно. Но именно такое отношение и такие разговоры располагают к себе малышей, потому, наверное, и неудивительно, что Антошка в итоге пошел за ней, помахав мне ручкой на прощание. Мне же она лишь бросила на ходу, что мой номер телефона у нее имеется и если вдруг случится непредвиденная ситуация, то она непременно позвонит, а потом увела за собой всех детей, ну и Тошу вместе с ними, в сторону игровой зоны в группе.

Отвлекать детей своим присутствием я не стал. Безусловно, я мог бы остаться под предлогом «моему ребенку так будет спокойнее», но я этого не сделал. Не потому что не хотел бы поддержать Антошку или что-то в этом роде, я просто увидел, что ему это не требуется. Тоша у меня робкий только поначалу, а потом вливается в колею и забывает вообще обо всем. Да и к тому же ему нужно понимать, что возможности оставаться около него каждый раз у меня попросту не будет, работать всё-таки нужно. Я ведь его и забирать-то не всегда смогу, чаще это будет делать Женя.

Удивительно, но я только сейчас понял, что, как бы сильно я не старался проводить с детьми времени по максимуму, у меня все равно не получится посвящать им все свое время. Да, я могу спокойно брать выходные на работе, что и делаю в последнее время достаточно часто, могу возвращаться достаточно рано, но все равно хотя бы на пару часов, а появиться в офисе мне нужно. Иначе без моего контроля все полетит в тартарары и развалится. И отсюда возникает вопрос — а точно ли достаточно времени я уделяю детям? Да, сейчас у них школа, но впереди ведь лето, и будет выходить так, что добрую половину дня мальчики будут оставаться с Женей ну или с моими родителями, когда они будут приезжать. И я не знаю, хорошо это или плохо. Да, я в курсе, что обычно у людей времени на семью и того меньше, в курсе, что они часто только и могут, что выйти куда-то на выходных, а все остальное время находятся вдали друг от друга. Да вот только мне от этого осознания легче не стало. Потому что то они, а это я, то другие, совершенно чужие дети, а это мои собственные, ставшие самыми-самыми родными за такой, казалось бы, короткий срок. Оттого и не хочется, чтобы они чувствовали себя брошенными. Конечно, так если посудить, то на первый взгляд вроде бы все неплохо и внимания ребятне хватает. Да вот только где уверенность в том, что это не только моя точка зрения? Может, детям чего-то всё-таки не хватает? А может, наоборот, меня в их жизни слишком много? Они ведь воспитывались в детдоме, привыкли быть сами по себе, а тут я со своей заботой. Хотя, должно быть, против последнего они все же ничего не имеют, раз сами то и дело прибегают обниматься или даже просто посидеть рядом. Во всем этом на самом деле так тяжело разобраться. У меня только и получается, что надеяться… Надеяться, что все хорошо, что я все делаю правильно. А что мне ещё остаётся?

***

Родители мои были где-то в городе, уехали ещё утром, загадочно посмотрев на меня и не раскрывая своих планов. Дома осталась только Женя, но и она занималась своими делами, потому что больше-то заняться ей пока что было и нечем. Я думал тоже себя чем-то занять, успел даже посмотреть и заказать стеллажи и шведскую стенку заодно, я прикидывал уже и пришел к выводу, что в целом ее можно будет уместить в гостиной. Ну или в крайнем случае в коридоре второго этажа, тоже неплохой вариант. Ещё в субботу я успел записать Серёжу к неврологу на завтрашнее утро, а Арсу все пытался подыскать психолога и даже нашел вроде бы подходящий вариант. Хотел было позвонить, чтобы разобраться уже с этим и решать вопросы дальше, но не успел. Мне позвонила перепуганная классная руководительница Димы и Серёжи, попросила приехать, сказав, что Серёжка сначала устроил истерику, начал кричать, а она так и не поняла из-за чего, а потом и вовсе куда-то пропал, и где его искать она попросту не знала. Она чуть ли не плакала в трубку, прекрасно понимая, что ответственность за ребёнка лежит на ней, да и наверняка перепугавшись.

И все, после этого я пропал. Я не думал, что могу с такой скоростью обуваться и вывозить из гаража машину, не думал, что мой мир может сузиться до одной лишь только цели: «найти ребенка». Найти, а потом уже разбираться, что случилось. И, не буду скрывать, стало страшно. Умом-то я понимал, что вряд ли Сережа мог уйти куда-то из школы, скорее всего спрятался где-то и сидел. Да вот только то умом, а сердце глупое строило тысячи предположений — одно страшнее другого. И хуже было то, что ехать далеко, очень далеко. Благо мне хватило ума попросить Женю забрать Антона, если вдруг я не успею к нужному времени вернуться.

Это очень странное чувство, когда все вокруг будто бы переворачивается, встаёт с ног на голову, и ты не понимаешь уже ничего. А в голове бешеным хороводом мелькают мысли, и никуда от них не деться. Но самая яркая только одна — «только бы был цел», а все остальное неважно, правда неважно. Плевать уже, из-за чего там произошел конфликт, почему мой добродушный Серёжка, обожающий оригами, вдруг устроил истерику, на тот момент на все было плевать. Мозг просто старался игнорировать всю лишнюю информацию. Потому что это, черт возьми, очень страшно, когда тебе неожиданно звонят и говорят, что твой ребенок куда-то пропал. И без разницы, что там этот ребенок натворил, лишь бы нашелся. И пусть где-то на самых задворках сознания мелькала мысль, мелькала так же быстро, как и пейзаж за окном, о том, что для любых действий должна быть причина и не мог маленький семилетний мальчик вот так просто расплакаться и тем более убежать. Но я ту мысль пока что отбросил, решив, что вернусь к ней позже, когда найду мальчишку.

Я не знал, сколько времени заняла дорога, но точно был уверен, что правил я не нарушал. Паника паникой, но по собственной глупости попасть в аварию или, не дай Бог, врезаться в человека, неудачно переходящего дорогу, я точно не хотел. До школы ехать оставалось минуты две от силы, когда я по чистой случайности повернул голову в сторону обочины. Буквально на мгновение, но, Боже мой, как же хорошо, что я это сделал. Видимо, вселенная была ко мне благосклонна, раз решила, что именно в то мгновение мне нужно было взглянуть направо. Там была улочка. Достаточно оживленная, а потому кое-где стояли скамейки. Не знаю, кто решил, что людям будет комфортно сидеть в такой близи от дороги, но это было и неважно. К тому же именно на такой скамеечке я и заметил собственного ребенка. Ушел-таки. Недалеко, но ушел. А ведь я не хотел в это верить, не думал, что Серёжка и вправду мог куда-то убежать из школы, но он ушел… Не предупредив никого, напугав учительницу, напугав меня и, наверное, ещё добрую половину школы. О чем он только думал? Впрочем, с этим разберусь позже, главное, — он цел и невредим. И одному мне и было известно, какое же облегчение я испытал, осознав, что с мальчиком все в порядке. Словно камень с души упал, и даже дышать стало легче. И только теперь я осознал, что до этого нервы у меня были напряжены до предела, натянуты как гитарные струны, одно лишнее движение, и они лопнут. А сейчас отпустило. Резко и неожиданно, я даже не знал, что так бывает.

Как таковой парковки тут не было, но люди легко оставляли машины по краю дороги, не особенно заботясь о том, что это может кому-то мешать. Оставил и я, потому что ехать и искать более подходящее место у меня не было ни желания, ни времени. Из машины я вышел быстро, так же быстро ее запер и двинулся в сторону Серёжи, который увидеть меня не мог, потому что сидел спиной и смотрел, кажется, себе под ноги. Удивительно, что я вообще его со спины умудрился узнать, наверное, это какое-то шестое чувство подсказало, ну или инстинкт какой-то… Ведь, наверное, это и должны уметь делать все родители, да? Должны уметь узнавать своих детей где угодно, когда угодно и с каких угодно ракурсов.

Должно быть, я должен был злиться или быть хотя бы чуточку недоволен поступком мальчика, но я не мог. Слишком сильной была радость от того, что я в принципе его нашел. К тому же я слишком хорошо успел изучить детей и прекрасно понимал, что просто так Сережа бы не ушел. Я не мог знать наверняка, что произошло, но точно что-то такое, чего не случалось раньше, по крайней мере, при мне. Но что мне было известно точно — то, что Сережа ведёт себя слишком странно, слишком не так в последнее время, что я подмечал уже неоднократно. Так, может, и все происходящее — результат его общего состояния? Может, его сейчас попросту довели, а потом чуть было не столкнули в пропасть, а мальчишка отреагировал вполне естественным образом, начав убегать, потому что в данном случае побег — единственный метод защиты? Конечно, это все звучит слишком метафорически, но почему оно не может быть правдой? Серёжка же чуть было не расплакался, когда искренне считал, что Тоша способен на него обидеться, так, может, и сейчас произошло что-то соразмерное тому случаю? Хотя нет, даже не соразмерное, а всё-таки более масштабное, в тот раз он никуда не убегал…

Я подходил все ближе и теперь уже отчётливо замечал откровенно подавленное состояние ребенка. Он совершенно не смотрел на окружение, только на асфальт. Голова была опущена, ручками он упирался в край скамейки, а ноги не доставали до земли, потому что Сережа достаточно низкий, а скамейка оказалась высокой. Одинокий и маленький, сейчас он отчего-то очень сильно напоминал Арсения, того, каким он был буквально пару недель назад. Но ведь Серёжка таким никогда не был. И где, спрашивается, тот маленький болтун, который рассказывал обо всем на свете? Куда делся ребенок, который соглашался на любые Димкины игры и шалости? Он словно исчез, а вместо него оставили какую-то копию, всего лишь тень, не имеющую ничего общего с Сережей настоящим. И это страшно… Страшно видеть, как ребенок рядом со мной меняется не в лучшую в плане морального состояния сторону. Так ведь не должно быть, правда? Не должно… Но где я ошибся? Что я пропустил и как я допустил подобное? Я ведь стараюсь, изо всех сил стараюсь оставаться рядом с детьми, делать все, чтобы сделать их счастливыми. И ведь, казалось бы, все хорошо… Но нет, ничего не хорошо, ни-че-го! И кто в этом виноват, если не я? Уж точно не мальчишки, они всего лишь дети, они не понимают, что чувствуют, и даже не до конца понимают, что делают и что происходит. И даже признавать это страшно, я теперь тоже совсем не понимаю, что случилось и что с моим ребятенком стало. Почему так? Просто почему?

— Серёж, — я говорил негромко да и подошёл к мальчишке не резко, а достаточно медленно и плавно, да вот только он все равно дернулся от неожиданности, чуть было не свалившись со скамейки.

Он перевел на меня взгляд. Ужасно перепуганный, печальный и одновременно заплаканный взгляд. И смотреть в эти детские глаза было невыносимо тяжело, потому что я отчётливо прочитал в них, что боится ребенок меня… Вернее, того, что я могу сделать за его достаточно глупый побег. Да вот только чего пугаться? Пары слов? Я ведь не то что не наказываю, а даже не кричу. Ну неужели я настолько страшный в его глазах? Или это просто потому что он в целом находился в достаточно неспокойном состоянии?

— Расскажешь мне, что случилось? Почему ты убежал? — я не стал садиться на скамейку, а опустился на корточки перед ребенком. Так гораздо удобнее смотреть ему в глаза.

Серёжка молчал, и только в его карих глазках начали скапливаться слёзки, отчего он отвернулся. Хотел и вовсе отодвинуться подальше от меня, но я не дал, мягко придержав его за колено.

— Солнышко, не нужно меня бояться, я просто хочу поговорить. — Я решился подхватить мальчика, после чего сел на скамейку, а ребенка посадил к себе на колени. Сережа сжался на мгновение, но потом все же расслабился, руками обхватив меня за шею, а лицом уткнувшись в плечо. — Серёж, ну что у тебя случилось? Чего ты плачешь, мой хороший?

— Она… Она меня теперь… ненавидит? — к концу предложения ребенок перешёл на тихий-тихий шепот.

А я, откровенно говоря, растерялся. Вот кто может его ненавидеть? Что такого могло произойти, что Серёжка вообще решил, будто на него могут обидеться или ещё что-то?

— Кто?

— Ольга Владимировна. Я… Я… Я накричал на нее. — Мальчик тихонько всхлипывал и шмыгал носом, а я чувствовал, что футболка у меня на плече уже вся намокла.

Впрочем, делать замечание по этому поводу я не стал, пускай поплачет, раз ему это необходимо. Я даже решил дальше не задавать вопросов, только поглаживал аккуратно мальчишку по спине, а второй рукой писал сообщение учительнице, что Серёжу я нашел. Заодно написал, что в школу я его сегодня возвращать не буду, а завтра мы идём к врачу. Сообщение было прочитано моментально, чему я несказанно обрадовался, не хотелось мне и дальше волновать женщину, ей и так хватило переживаний на сегодня.

Желания как-то отчитывать ребенка у меня не было совершенно. Ну потому что как можно отчитывать это маленькое чудо, которое так тесно прижималось ко мне и легонько дрожало от собственного плача? И тем не менее я понимал, что придется… Естественно, без криков, без скандалов и прочего, но отругать все равно нужно, а так не хочется. Но это ведь не дело совсем — вот так просто уходить. Мало ли что могло случиться. А если бы наткнулся на кого? На пьяниц там, наркоманов? Да мне даже представить страшно, что они могли с таким маленьким мальчиком сделать. А ещё по городу, особенно в каких-то запустелых дворах, бродит достаточно много бродячих собак, которые и напасть могут. И это хорошо, что Сережку не понесло в один из таких дворов, а если бы он пошел не по прямой? Да там ищи, хоть обыщись, а шансы наткнуться на мальчика были бы очень и очень малы. Понятное дело, что я бы подключил всех, кого только мог, да вот только через сколько бы его нашли? Через час? Два? Сутки? Нет, мне даже думать о подобном не хочется, слишком уж подобные мысли пугают!

Слёзки утихли далеко не сразу. Минут десять точно потребовалось Серёже, чтобы успокоиться окончательно, и только тогда он оторвался от моего плеча. Нос у него забился, кажется, полностью, отчего дышал мальчишка теперь через рот. А у меня ни салфеток, ни платочка не было, чтобы ему дать. Я из дома вылетел с такой скоростью, что даже не задумался об этом.

— Успокоился? — мягко проведя рукой по детским волосам, спросил я. — Теперь мы можем поговорить?

Вокруг ходили люди, кто-то даже поглядывал на нас с любопытством, но на этом и все. Я на них не обращал внимания совершенно, у меня перед глазами был ребенок, и это было самое важное на данный момент. Серёжка кивнул, пусть и не сразу. Взгляд его больше не был испуганным, скорее виноватым и все ещё грустным. Очевидно, что он по-прежнему считал, будто учительница его ненавидит, но мое присутствие паники у него больше не вызывало, что не могло не радовать. Мне в целом кажется, что испугался он все же больше с непривычки, не так уж и часто мне доводилось кого-то из них ругать, да и к тому же Сережа в принципе был немножко на взводе, вот и результат. Хотя, понятное дело, вся его истерика в целом не может не настораживать.

— А… Как ты меня… Нашел? — говорил мальчик с перерывами, редкие всхлипы все ещё мешали ему, но постепенно сходили на нет.

— Не поверишь, но совершенно случайно. Мне просто повезло повернуть голову и увидеть тебя. Солнышко, ну вот скажи мне, разве можно вот так просто уходить, никому ничего не сказав? А если бы ты потерялся? Где бы я тебя потом искал?

— Я… Я не подумал, — потерев глаза рукой, шепнул мальчишка, отводя взгляд в сторону.

Ну да… Он не подумал, а у меня на голове наверняка прибавилось седых волос. И все равно мне казалось, что все далеко не так просто, да, он убежал, не подумав, и это — факт, да вот только что-то же все равно стало причиной побега? Не может ее не быть, причины этой.

— Ох, ребенок. — Я тихо вздохнул и ещё раз провел по его волосам. — Давай-ка мы с тобой лучше будем разбираться по порядку. И начнем с самого начала. Что произошло в школе?

— У нас было ИЗО, Ольга Владимировна показала, как рисовать паука. А я не хотел рисовать его, пауки страшные, — совсем по детски, впрочем он и есть ребенок, заявил мальчик. — Но она не разрешила мне рисовать что-нибудь другое. А паука я не хотел! — снова повторил он, а потом убрал одну руку с моей шеи и прикусил собственный палец. Опять руки в рот тянет, что ж это за напасть-то такая?

— Ну хорошо, ты не хотел рисовать. Как так вышло, что вы с учительницей повздорили? — я правда не до конца понимал суть проблемы. Разве могла такая ерунда так сильно зацепить ребенка, прямо до истерики?

— Я на нее накричал. Очень… Очень громко накричал. Потому что она сказала, что я должен рисовать то же, что и все… Она теперь не захочет со мной разговаривать, — робко и виновато пробормотал Сережа, опуская голову, только бы не смотреть мне в глаза. И палец он лишь на мгновение отнял ото рта, а потом вернул обратно.

— Серёженька, сколько раз я тебе говорил, что ручки в рот тянуть не нужно? Они же у тебя сейчас грязные, — мягко, но настойчиво отодвигая детскую руку в сторону, сказал я. — И учительница тебя не ненавидит. Наоборот, она очень сильно переживает за тебя и ничего плохо не хотела. Я уверен, что если бы ты сказал сразу, что не хочешь рисовать паука, потому что боишься их, она бы не стала тебя заставлять.

Что ж… Признаться честно, я не думал, что причина окажется именно такой. Да, я знал, что Сережа боится пауков, но то живых, а тут… Бояться простого рисунка? В какой-то степени это странно, а устраивать из-за этого истерику и вовсе звучит как что-то совершенно нелогичное и неправильное. Но, с другой стороны… Это с моей точки зрения это кажется нелогичным, но я взрослый, и мне, не стану скрывать, порой тяжело увидеть мир таким, каким его видят дети. Не исключено, что для Серёжки даже банальный рисунок — трагедия. У детей свое восприятие, свое мнение, свои страхи, и они далеко не всегда понятны тем, кто старше. И даже если мне это кажется глупым, игнорировать этот детский страх я попросту не имею права. Это было бы не просто неправильно, а даже отвратительно с моей позиции, как родителя. Разве можно игнорировать чувства своего ребенка? И если для него произошедшее — трагедия, то и для меня тоже.

— Но… Тогда бы другие стали смеяться… Ну, наверное, стали, — слова мальчика звучали очень неуверенно, кажется, он и сам не до конца в них верил.

— А разве над тобой кто-то смеялся раньше? — Серёжка отрицательно покачал головой, смотрел он все так же вниз, но я решил это исправить, осторожно прикоснувшись к его подбородку, тем самым как бы прося его поднять взгляд. — Почему тогда ты решил, что они начнут это делать сейчас?

Так все ещё сложнее, оказывается. Мало было страха перед пауками, так тут ещё и страх оказаться слабаком среди сверстников присутствует, оказывается… Как-то я раньше и не подозревал даже, что Серёжа настолько зависим от мнения окружающих. Впрочем, оно ведь и не проявлялось никак. Может, в дополнение к неврологу его тоже стоит сводить к психологу? Вдруг ему это нужно?

— Не знаю, — тихонько произнес мальчик и вздохнул так… не устало, а скорее как-то обречённо. — Я просто… Просто подумал, что, может быть, они будут смеяться.

— Послушай, Сережа, страхи — это нормально. Каждый чего-то боится, а над чужими страхами смеются только очень глупые люди. И не нужно стесняться признаться, что тебя что-то пугает, и делать то, что вызывает у тебя чувство дискомфорта или тем более паники, просто потому что этого хочет кто-то другой. Зайчик, с людьми разговаривать нужно и объяснять, почему именно ты не хочешь что-то делать. А простыми криками ты ничего не добьешься, понимаешь?

— Понимаю? — интонация Серёжи была скорее вопросительной, чем утвердительной.

— Это вопрос?

Мальчик только пожал плечами, давая понять, что он и сам не знает.

— Так не пойдет, радость моя. Если ты не понимаешь, что я имею в виду, то так и говори.

— Но я понял, — собираясь опять потянуть руку ко рту, которую я, впрочем, успешно перехватил на полпути, сказал ребенок. — Я должен был просто сказать, что не хочу рисовать паука, потому что они мне не нравятся и я их боюсь, — достаточно быстро протараторил он, — и мне не нужно было думать, что надо мной будут смеяться. И кричать тоже не нужно было.

— Правильно, зайчик. Только ко всему прочему тебе ещё не нужно было убегать. Ты представляешь, как сильно испугалась Ольга Владимировна, когда не смогла тебя найти? И как испугался я, когда она мне позвонила и сказала, что ты пропал? Нельзя же так, Серёж. Давай вернёмся к моему первоначальному вопросу. Почему ты ушел?

— Я не хотел, чтобы Ольга Владимировна на меня ругалась. — Глазки у него до невообразимости красивые, и столько раскаивания в них плескалось, целое море.

Мальчик явно прекрасно понимал, в чем именно он виноват, и вину свою признавал. Это, конечно, не могло не радовать, потому что, если понимает, значит, с большой вероятностью не станет повторять что-нибудь подобное вновь. И хорошо, если не станет, потому что вот такие внезапные «прогулки» ни к чему хорошему не приведут.

— Я все понимаю, правда. Но как бы сильно тебе не хотелось, чтобы тебя ругали или ещё что-то, ты все равно не должен убегать. Это опасно, зайчик, мало ли кого ты встретить мог. Люди, к большому сожалению, далеко не все хорошие, и некоторые могут сделать тебе что-то плохое. А я очень не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. — Лёгкий упрек в моем голосе всё-таки был, совсем без него обойтись бы не вышло, ребенок должен был понять, что я не то чтобы очень доволен его действиями. — В том, что учительница тебя может отругать, нет ничего страшного, всех когда-то ругали, уж поверь. Нужно относиться к этому проще, в конце концов, всегда можно просто попросить прощения. И не стоит куда-то убегать и прятаться, потому что потеряться в незнакомом месте и наткнуться на нехороших людей — вот что страшно. И хорошо, что все обошлось, хорошо, что ты не ушел слишком далеко. Но лично мне и этого хватило, чтобы очень сильно за тебя испугаться. Просто представь на мгновение: я занимаюсь своими делами в полной уверенности, что мои дети в безопасности и под присмотром, а потом мне звонят и говорят, что ты пропал. Я за тебя испугался, солнышко, очень сильно испугался.

— Прости, — тоненько так протянул мальчик, шмыгнув своим забитым носиком, — я больше не буду так делать.

— Я очень на это надеюсь. Не вынуждай меня проводить подобный разговор с тобой снова и тем более не вынуждай меня как-то наказывать тебя, этого не хотим ни ты, ни я. Мы поняли друг друга?

Мальчишка кивнул.

— Словами, пожалуйста.

— Я понял… Извини.

Я поцеловал мальчика в висок, да вот только ребенок почему-то совсем поник, что не могло не настораживать.

— Ну что случилось? Ты расстроен? — Рукой я провел по спинке мальчика, стараясь успокоить.

Я не совсем понимаю, что с ним происходит. Какой-то он… тревожный, что ли? Слишком остро реагирует на некоторые вещи. Я почти на сто процентов уверен, что, будь на его месте Дима, то он бы был более бойким, пусть и пристыдился бы, но не видел в произошедшем трагедии. А Серёжка видел, я почему-то в этом точно был уверен. Конечно, сравнивать детей между собой нельзя, но я привел это просто для примера, а не пытаясь показать, что кто-то хуже или лучше. Сережа это Сережа, а Дима это Дима, они разные, и это нормально. Да вот только проблема в том, что раньше я такую Сережкину сторону не замечал. Теперь-то я понимаю, что она скорее всего была изначально, не могла возникнуть из ниоткуда, но ведь, если ее было не видно, значит, не было повода показывать. А теперь, выходит, повод появился? Не знаю какой, не знаю почему, ничего не знаю, ничего не понимаю, а потому боюсь. Боюсь, что у ребенка могут быть какие-то проблемы, а я их просто не замечаю… Мы точно идём к неврологу, благо я уже записался, может, хотя бы тогда станет понятнее, что именно не так. А если действительно нужно будет, то и к психологу сходим. Да я что угодно сделаю, лишь бы у моих детей все было хорошо.

— Ты злишься? — несколько неуверенно спросил Сережа, прикусив нижнюю губку.

Так вот она в чем печаль заключается. Мальчик просто не хотел, чтобы я сердился на него, и это его желание вполне понятно. Кто вообще в этом мире хочет, чтобы на них злились?

— Нет, зайка моя, я не злюсь. Но, не стану скрывать, твоим побегом я очень недоволен. Впрочем, мы уже все решили, так что тебе не о чем переживать. Просто не делай так снова, и все у нас будет хорошо. — Я поднялся, подхватывая ребенка на руки и шагая с ним в сторону машины. — И перед учительницей все же извинись, хорошо? Она очень переживала за тебя.

— Значит, всё-таки ненавидит, — придя к своим собственным выводам, сказал мальчик.

Ох, ну и как мне этого чудика переубеждать? Почему он вообще вбил себе в голову это «ненавидит» и теперь никак не может избавиться от него? И по какой причине его вообще так сильно волнует, что думает учительница, которую он в следующем учебном году даже не увидит? Хотя насчёт последнего я могу предположить, что это присущая детям зависимость от мнения взрослых. Бывает так, что детки ну очень сильно не хотят расстраивать тех, кто старше, и боятся осуждения с их стороны. И винить их за этот страх невозможно, они его не контролируют. Остаётся надеяться, что Серёжка попросту перерастет это все.

— Нет, Серёж, она тебя не ненавидит. Сейчас уже все хорошо, и, я тебе ещё раз повторю, тебе просто нужно перед ней извиниться и всё. — Я покрепче прижал к себе Сережку, стараясь обнять и подбодрить.

И мальчик даже улыбнулся мне, пусть и немного неуверенно.

— Поехали домой, хватит с тебя на сегодня приключений.

***

Удивительным образом мы успели вернуться как раз к двенадцати, так что по дороге я решил забрать Антона, перед этим позвонив Жене и сказав, что она может не беспокоиться по этому поводу. Сережку взял с собой, не оставлять же его в машине? Он был все ещё немного подавлен и неразговорчив, но хотя бы больше не плакал. Я по дороге старался его приободрить, вывести на разговор, но ребенок отвечал односложно и неохотно, совсем не так, как делал это раньше, и я попросту сдался. В конце концов, может, он просто перенервничал, и ему нужно немного тишины, чтобы окончательно успокоиться. Ну или же это я себя в этом убеждал…

Антошку мы нашли на улице, с самым довольным видом сидящим на дереве вместе с какой-то девочкой. Дерево то было совсем низкое, ветки у самой земли, так что неудивительно, что детки легко на него взобрались. Оно для них все равно что лавочка, пусть и немного необычная. Очевидно, что сейчас у них было время прогулки, которое, судя по тому, что воспитательница начала подзывать детей к себе, уже подходило к концу.

— Паша! — радостно так воскликнуло это маленькое кудрявое чудо, помахав своей ручкой.

Но с дерева он не слез, в отличие от своей, видимо, подружки, уже убежавшей в сторону Юлии. Сидел довольный, ножками болтал и улыбался, не скрывая собственного хорошего настроения. Спасибо, что хотя бы он не грустит, а то состояние Серёжки меня и самого, откровенно говоря, печалит.

— Привет, Антош.

Мы подошли уже совсем близко, и я протянул ребенку руку, помогая ему спрыгнуть с ветки вниз.

— Как тут у тебя дела? Понравилось здесь?

— Очень. Мы играли! И из пластилина лепили. Я слепил большу-у-у-ую гусеницу. Как мы утром видели. Ты помнишь ее?

Откуда-то в этом ребёнке было очень много энергии, он даже подпрыгивал на месте, будто от нетерпения, а как только взглядом наткнулся на Сережку, так и вовсе подбежал и впечатался в него, стремясь обнять покрепче.

— Серё-ё-ёжа, — протянул забавно так, довольно, чем вызвал улыбку не только у меня, но и у самого Серёжки. Ну наконец-то, может если не мне, так хотя бы Антоше удастся его растормошить?

Не умиляться подобной картине было попросту невозможно, такие они забавные и хорошенькие были. И Сережа ведь Тошку в ответ обнял, впрочем, разве могло быть иначе? Я и раньше замечал, что у него к младшенькому есть какая-то привязанность, даже посильнее, чем ко всем остальным. С чем это связано, я не знаю, но разве это важно? Есть и есть, тут радоваться нужно, что детки дружные и не ссорятся между собой, по крайней мере, пока что этого не происходило.

— Я очень рад, что тебе понравилось. Придем ещё завтра? — Антошка активно закивал, немножко отстранившись от Серёжи. — Вот и хорошо. Давай скажем «до свидания» Юлии Дмитриевне и пойдем домой.

Тоша просьбу выполнил, бегом домчался до воспитательницы, что-то ей сказал, даже пять отбил, после чего вернулся к нам и ухватился за мою руку. Юлия была далековато от меня, но улыбку и кивок с ее стороны я все равно заметил, после чего она ушла с остальными детками внутрь здания. Я же протянул руку и Серёже тоже, и мы пошли обратно к машине.

Антон болтал без умолку, рассказывая о том, как замечательно он провел время, сказал, что успел подружиться с какой-то Наташей, судя по всему, эта та девочка, с которой они на дереве сидели. В общем и целом, ребенок испытывал неописуемый восторг. Я даже удивился такой реакции, признаться честно, я думал, что Антошка будет немного стесняться и чувствовать себя некомфортно, но куда там? Этот мальчишка так легко нашел общий язык со всеми, что мне только и оставалось, что удивляться. Он как зажигалочка, распаляет всех вокруг, заряжая позитивом. Более того, это стало заметным и сейчас. Пока мы шли до машины, Тоша затеял салочки и втянул в свою игру Серёжу. И хохотали они теперь уже вдвоем, кружась вокруг словно маленькие жучки. Серёжка, который ещё пять минут назад не желал даже разговаривать, вдруг снова сделался самым обыкновенным ребенком. Бегал, прыгал, даже на руке моей повис, пытаясь забраться повыше и не дать Тоше себя осалить. И вот как так получается, что он так быстро меняет собственное настроение? То он шаловливый и жизнерадостный, то грустный и подавленный. Я знаю, что скачки настроения происходят в подростковом возрасте, но Серёжке всего семь… И насколько нормально такое состояние для этого возраста, я не имею ни малейшего понятия. Именно поэтому мне нужно срочно что-то с этим делать и у кого-то узнавать, в порядке ли вещей подобные смены настроения.

В машину я мальчишек усадил с трудом, не хотели забираться, слишком уж заигрались. Тут ехать-то всего ничего, две минутки, а на деле времени это заняло достаточно много. Свою роль сыграло и то, что в этой машине не было автокресла, а потому пришлось Антошку просто сажать назад и пристегивать ремнем. Да, это не очень хорошо с точки зрения безопасности, но и дороги тут не такие оживленные, а днём так и вовсе пусто, так что я позволил себе такую вольность. Так вот, без автокресла у Антона было достаточно пространства, чтобы умудряться вертеться во все стороны, при этом оставаясь пристёгнутым, и пытаться пощекотать Серёжу, вполне успешно, между прочим. Они там вообще целые соревнования с этой щекоткой своей устроили, и, когда мы добрались до дома, дети были все раскрасневшиеся и смеющиеся так задорно, что словами не передать. Причем смеялись они уже просто так, без какой бы то ни было причины.

— Ты водишь! — легко дотронувшись до Сережиного плеча, Антошка тут же сорвался с места и принялся оббегать дом по кругу, решив возобновить прерванную игру в салочки. Сережа, естественно, тут же побежал за ним.

И вот этих детей мне ещё нужно накормить, а младшего так и вовсе уложить спать на обед. Не уверен, правда, что тот моторчик, который неожиданно завелся где-то в Антошке, позволит мне это сделать, но я хотя бы попытаюсь. А вот в Сережкином случае было бы очень неплохо, если бы он этот задор и радость сохранил до самого вечера.

Я огибать дом вслед за мальчиками не стал, далеко все равно не убегут, а всю территорию они уже вдоль и поперек изучили, так что ничего страшного им тут точно не угрожает. Уж пусть лучше во дворе гуляют и носятся, чем бродят по незнакомым улочкам. Не спеша зашёл в дом, разулся, ключи оставил на тумбочке и только потом пошел в сторону кухни. Еду нужно было разогреть, а потом уже отлавливать детей. Правда как шел, так и остановился, увидев через стеклянную дверь, ведущую на задний двор, своих родителей. И Сережа с Антоном уже были около них. И ладно бы они просто воздухом дышали, но нет же, папа мой натягивал сетку на… батут. Защитную такую, чтобы никто ненароком с него не слетел. И батут тот был немаленький, очень немаленький, на него при желании и взрослый, как мне показалось, залезть может без проблем, а может, даже двое… Вот и ответ на вопрос о том, куда они ездили и почему так загадочно и с хитростью во взглядах на меня смотрели.

— Паша, привет, — улыбнулся мой отец, заметив меня сразу же, как только я вышел на улицу, — а мы тут решили немного разнообразить досуг.

Да уж, теперь это так называется… Даже знать не желаю, сколько эта штука стоила. Вот не желаю и все тут. Все равно родители денег за него не возьмут, так ещё и обидятся, если предложу… Что я там говорил? Что избалую своих детей такими темпами? Не я это сделаю, ой не я… Ну или не только я. Нет, батут оно, конечно, хорошо, да вот только куда такой огромный? А впрочем… В глазах что Антошки, что Серёжи я такой восторг прочитал, что подумал — черт с ним. Пусть будет. В конце концов, я очень хочу, чтобы у детей глаза горели именно такими огнями, особенно у Серёжи, у которого глазки почему-то в последнее время стали потухать. И если им нужен батут, чтобы радоваться… Что ж, я премного благодарен родителям, что они его купили.