В аптеку по дороге я все же заехал и валерьянку купил, поскольку решил, что лишней она не будет. Нервы не к черту что у меня, что у Арсения, а так может хотя бы немного спокойнее станет. По крайней мере мне очень хочется в это верить, потому что при постоянном стрессе с ума мы сойдем все вместе, причем окончательно и бесповоротно.

Арсений в дороге сумел заснуть, но, судя по всему, недостаточно крепко. Стоило мне остановить машину уже возле дома и заглушить двигатель, как ребенок моментально проснулся и стал слегка растерянно осматриваться, не до конца понимая, где он. Я сначала его сонные глазки увидел через зеркало, а уже потом развернулся, чтобы рассмотреть его получше. Мальчик был очень сонным, напоминал мне маленького котенка, который только-только открыл свои глаза. Арс вообще в последнее время мне таким крошечным и хрупким кажется. Его все время хочется прижать поближе к себе, доказать, что он достоин любви и ее проявления. Маленький ребеночек, с которым, к моему огромному сожалению, слишком жестоко в свое время обошелся мир и некоторые отвратительные личности. И теперь этот ребеночек каждый раз сомневается в том, заслуживает ли он всего того хорошего, что я могу ему дать.

И мне и самому становится больно, каждый раз, когда я слышу его рассказы, когда наблюдаю за его поведением, которое кардинально отличается от поведения младших. Они не разучились быть детьми, и даже Сережа, несмотря на неврастению, порой начинает откровенно дурачиться и делает это со всей возможной искренностью и непосредственностью. А Арсений не такой… Нет, он тоже может быть очень и очень искренним, может позволить себе во что-нибудь поиграть, особенно если младшие попросят. Порой его невозможно отличить от точно таких же десятилетних мальчишек, но только до тех пор, пока ты не заглянешь в его глаза. Как бы сильно он ни радовался чему-то, каким бы хорошим ни было его настроение, но в глубине двух голубых омутов всегда можно разглядеть отголоски чего-то совсем не детского. Каждый раз, заглядывая в его по небесному голубые глазки, я все равно вижу грусть и боль, которые пусть и скрыты за тысячами слоев, но все равно остаются заметными для тех, кто этого мальчика знает хотя бы немного. И я бы что угодно отдал, только бы эта боль оттуда просто исчезла…

Но я не в силах перечеркнуть его прошлое, не в силах заставить его забыть все как страшный сон. На это никто не способен, даже он сам. Как бы сильно я ни пытался что-то изменить и исправить, умом ведь все равно понимал, что воспоминания останутся с мальчиком навсегда. Я могу помочь ему относиться к ним проще, могу помочь понять, что он к своему прошлому не вернется, могу подарить ему тысячи новых впечатлений, которые останутся в памяти и, возможно, хотя бы немного затмят все предыдущие. Но я не могу помочь ему забыть, это попросту невозможно. Он не забудет все, что с ним успело произойти, к моему огромному сожалению, не забудет никогда…

— Мы уже приехали? — сонно спросил Арсений и зевнул, прикрыв рот ладошкой.

— Да, Арсюш, пойдем, — улыбнувшись и очень понадеявшись, что улыбка не вышла грустной, сказал я.

Я вышел из машины и дождался, пока ребенок выйдет следом. Поддавшись внезапному порыву, осторожно пригладил его волосы, которые были немного растрепаны после сна в машине. На самом деле я заметил, что в последнее время Арс начал переставать столь тщательно следить за своим внешним видом, как это было в самом начале. Нет, он по-прежнему следил, чтобы и одежда на нем была чистой, и волосы были в относительном порядке. Но теперь его можно было чаще увидеть вот таким: чуть-чуть растрепанным, с заспанным взглядом. И лично мне эта перемена очень даже нравилась, потому что даже взрослые столь тщательно не следят за внешним видом. Я не спорю, аккуратность — это совсем неплохо, но просто Арсений порой слишком уж педантично ко всему относился, что для детей его возраста совсем не свойственно, да и многим взрослым, если честно, тоже. Так что на мой взгляд аккуратность лучше использовать в разумных количествах, а порой даже сочетать ее с легкой, едва заметной небрежностью.

— Ты как себя чувствуешь, мой хороший? — с беспокойством спросил я, пока мы двигались ко входу в дом.

Конечно, ему сейчас было получше, чем еще час назад, когда он чуть в обморок не упал, но все равно на его лице отчетливо отражалась усталость. Да и головная боль могла не исчезнуть до конца или и вовсе стать еще сильнее из-за того, что он задремал, но полноценно так и не поспал.

— Получше, — отозвался ребенок, — но голова еще побаливает и спать по-прежнему хочется. А еще я кушать хочу, — немного стеснительно добавил он. Но слава богу хоть не побоялся озвучить свое желание, а то с него станется.

— Время как раз обеденное, так что сейчас поедим, — пропуская Арса вперед в дом, проговорил я. — Только давай сначала переоденешься? Дома в джинсовых шортах не очень удобно.

Арсений кивнул, разулся и убрал кроссовки на полочку для обуви, а после этого без лишних возражений направился наверх, очевидно, в комнату. Он в принципе не очень разговорчивый, а уж когда слишком сильно перенервничал и устал тем более.

Я прекрасно слышал шум со стороны гостиной, причем в нем кажется смешались детские голоса со звуками какого-то мультика, включенного на телевизоре. Что ж хотя бы у младших все вроде бы хорошо, по крайней мере я отчетливо слышал чей-то смех. Кажется Антошин, его как раз совсем недавно должны были забрать из садика. Но я не уверен, возможно, смеялся кто-то другой. Я не далеко в своем состоянии ушел от Арсения и соображаю крайне плохо, а потому не удивлюсь, если запутаюсь в собственных детях. В любом случае, кто бы там не смеялся, главное — не плачут, а значит все хорошо.

Идти сразу к детям я не стал. Да, я по ним уже успел соскучиться, но мне тоже не помешало бы переодеться. А я знаю этих любвеобильных крох, налетят, начнут наперебой что-то рассказывать, обниматься захотят, а потому возможности переодеться может не остаться. Так что лучше сделать это сейчас, а потом уже давать знать, что мы вернулись и надеяться, что эти очаровательные детки сумеют волшебным образом улучшить мое настроение и заставят хотя бы ненадолго забыть о проблемах. Они это умеют, я точно знаю.

Не сказать, что я слишком торопился, но и медлить не стал. Поднялся на второй этаж, переоделся, руки вымыл и снова направился вниз, на лестнице нагнав Арсения, который теперь был в тонких домашних штанах и футболке. Благодаря кондиционерам в доме не ощущалось такой же невыносимой жары, как на улице, а потому мальчишка вполне комфортно себя чувствовал. Правда мне показалось, что он вот-вот заснет прямо на ходу, но с этим я уже ничего поделать не мог. Пообедаем и пускай ложиться спать, буду надеяться, что к вечеру он будет чувствовать себя лучше.

— Вы пришли! — буквально оглушил своим криком Антон, стоило ему только заметить меня и Арса.

В руках у него была диванная подушка, которую он, впрочем, тут же отбросил в сторону и со всех ног побежал к нам. Обнять это маленькое чудо явно захотело нас обоих сразу, но чего-то Антон чуть-чуть не подрасчитал и чуть было не грохнулся, запутавшись в собственных ногах. Благо я успел его подхватить, а то шансы устроить встречу пола со лбом были высоки.

— Тоша, аккуратнее нужно быть, — мягко и на самом деле без упрека сказал я, позволяя мальчишке обнять меня за ногу, и невесомо погладил его по макушке. — И не нужно так кричать, солнце, мы все тебя прекрасно слышим.

— Но я же соскууучился, — протянул Антошка, но все-таки потише чем до этого, а потом перебежал к Арсению, вцепившись уже в него. — Очень преочень по вам соскучился.

Ну вот что за солнышко маленькое? Как можно быть и забавным, и милым одновременно? Понятия не имею, но тем не менее Тоша смог вызвать у меня искреннюю, хотя и по-прежнему чуть усталую улыбку. И не только у меня, между прочим. Арсений этому крохе тоже улыбнулся вполне искренне и обнял в ответ. В который раз уже говорю, что есть между детьми такие типично братские отношения, причем между всеми ними. Они, пусть и спорят иногда или ссорятся, а все равно друг к другу исключительно теплые чувства питают и, как бы сильно ни конфликтовали, я почему-то все равно уверен, что если потребуется, то они горой друг за друга встанут.

— А мы тоже соскучились! — уверенно заявил Димка, подходя ближе с Сережей вместе. — Паша, смотри какая у нас крепость. Нам Женя помогла построить, — указывая ручкой в сторону дивана, рассказал мальчишка.

Там и вправду теперь было целое сооружение. Журнальный столик был отодвинут в сторону, парочка обеденных стульев оказалась в зоне гостиной, а не на своем положенном месте, повсюду были разбросаны подушки, как диванные, так и, кажется, принесенные из спален. Между стульями и диваном была натянута простынь, взятая наверняка из шкафа с чистым постельным бельем в прачечной. Эта самая простынь была каким-то хитрым способом привязана к задним ножкам стульев, а со стороны дивана ее просто прижали книгами, причем, кажется, это книги Арса, потому что слишком уж толстые для детских. Лично мне все это великолепие напоминало больше шалаш или палатку, но раз дети решили, что это крепость, значит, пусть будет крепость.

— Вижу, зайчик, очень красивая крепость получилась.

— Тебе правда нравится? — с любопытством поинтересовался Серёжка.

Я улыбнулся, присел на корточки и позволил Сереже с Димой обнять меня. У них у обоих настроение хорошим было ещё с утра, что не могло не радовать. Особенно в случае Серёжки, если у него настроение замечательное, то это прям греет мне душу и сердце. Всё-таки гораздо лучше, когда он веселится и радуется всему на свете, а не грустит по самым разным поводам.

— Конечно нравится. Вы все большие молодцы, настоящие строители.

— Даааа мы молодцы! — налетев на меня теперь уже со спины, заявил Антоша, обхватив руками мои плечи.

Откуда в нем столько энергии? Его спать сейчас нужно будет укладывать, а это чудо все бегает и кричит, явно не зная куда девать весь свой энтузиазм. Моторчик у него там где-то спрятан или как? А как тогда его, энергичного такого, в кровать уложить? Это же целое испытание получится, а я в моем нынешнем состоянии не уверен, что смогу его выдержать. Голова слишком многими вещами забита, да и стресс что Арсений, что я испытали очень даже немаленький, так что не удивительно, что сил попросту не осталось. Но при этом силы мне ой как нужны, потому детей у меня четверо и им всем внимание в равно степени требуется. Будет совсем неправильно, если я полностью зациклюсь на проблемах Арса и стану забывать про остальных.

— Вы кушали уже? — спросил я, пытаясь найти взглядом Евгению, которой в комнате почему-то не было. — И где Женя?

— Сейчас вернётся. Она сказала, что отойдет на две минутки, а когда вернётся, мы сядем обедать, — поведал Сережа, прижимаясь ко мне теснее. Ну какой же он ласковый, в самом деле.

Я кивнул, не видя ничего криминального в том, что Женя отошла ненадолго. За две минуты с детьми ничего не станется, а у самой девушки тоже имеются определенные потребности, как и у любого другого человека. А я не изверг, чтобы заставлять ее вообще не спускать глаз с детей и не позволять даже элементарно отойти в ванную комнату. У ребят все более чем в порядке, они до моего прихода прекрасно играли и только теперь отвлеклись, так что ничего страшного не произошло.

— Бегите тогда ручки перед обедом помойте, сядем кушать. И Женя как раз подойдёт, я думаю, — выпуская детей из объятий и аккуратно отцепляя ручки Антона от своих плеч, сказал я.

Спорить со мной детки не стали. Забавной гурьбой побежали в сторону ванной и чуть было не снесли по дороге возвращавшуюся в комнату Евгению. Все вместе они похожи на маленький ураганчик, который легко может разрушить все, что находится у него на пути. Вот без шуток, в доме, например, совсем не осталось ваз, статуэток и прочих вещей, которые просто пылились на полках. Часть по неосторожности разбила моя ребятня, остальное я сам убрал от греха подальше. Пусть уж лучше те полки пустыми будут, чем дети случайно себе что-нибудь на голову свалят или порежутся об осколки. И пусть наличие тех ваз в доме хоть тысячу раз считается новомодным дизайнерским решением, но лично для себя я понял, что там, где есть дети, подобные вещи лишние.

— Привет, Жень, — кивнул я девушке, когда она окончательно зашла в комнату, проводив детей взглядом. — Все в порядке у вас было?

Да, меня не так уж и долго дома не было, но всё-таки мало ли что могло случиться. Я не мог не уточнить, речь то о моих детях. И пусть сами они вполне веселые и довольные, а Антон так и вовсе незадолго до моего возвращения только из садика вернулся, но всё-таки иди знай, что было в мое отсутствие.

— Да, не переживай, все хорошо, — улыбнулась мне Женя. — Тебя не так долго дома не было, чтобы ты что-то важное пропустил. Да и у мальчишек сегодня настроение отличное, так что и капризов не было никаких. Сначала вон с Димой и Серёжей «великое» сооружение построили, — с тихим смехом рассказала она, указав рукой на «крепость», — а потом сходили до садика, Антона забрали. Ну и когда вернулись, играли они уже втроём.

— Это радует, — облегченно вздохнул я. Хотя бы у младших все замечательно и это очень и очень меня радует.

Телевизор продолжал работать, хотя его и до этого явно никто не смотрел, а сейчас тем более. Зачем, спрашивается, вообще включали? Наверное, чтобы уровень шума повысить. Прежде чем идти в зону кухни, я нашел пульт, который валялся просто на полу, и выключил этот самый телевизор. Я, конечно, не против, чтобы ребята мультики смотрели, но точно не во время еды. Пусть уж лучше болтают, чем все время смотрят в экран, не отвлекаясь и имея все шансы попасть ложкой мимо рта.

Вернулись мальчишки быстро, а потому им пришлось ещё немного подождать, прежде чем я поставил на стол тарелки с супом. Правда, не то чтобы это ожидание было им в тягость, развлечение они себе нашли. Ну вернее нашли его Димка с Антоном, забравшись под стол и подглядывая оттуда за моими действиями. А вот Арс с Серёжей спокойно сидели за столом, негромко переговариваясь. Болтал в основном Серёжка, поскольку стремился рассказать старшему, что они такого интересного успели сделать в наше отсутствие. И, боже мой, как же я скучал по этой его болтливости. Мне на душе даже чуточку полегче стало оттого, что хотя бы с Серёжей ситуация улучшается. Конечно она полностью ещё не исправилась, вчера, например, у него совсем не было настроения, и он ни разговаривать, ни играть не хотел. А сегодня вот, наоборот, включил режим внутреннего болтуна и, кажется, искренне радовался, просто потому что его слушают. Так что да, пусть тоска и неожиданная печаль на Серёжку все ещё нападают, да и ситуацию с его попытками что-нибудь в рот потянуть мы тоже ещё не исправили, но улучшения все равно достаточно очевидны. К тому же мальчик стал спать спокойнее. Он периодически ещё скрипит зубами, но уже пореже, и не крутится во сне так сильно, как это происходило раньше. По всей видимости успокоительные и витамины и вправду помогают.

— А можно мы тут будем кушать? — донёсся Антошин голосок, когда я поставил последнюю тарелку на стол.

Наклонившись, чтобы рассмотреть детей получше, я увидел ну очень просящие взгляды обоих мальчишек. Но как бы сильно они ни умиляли меня своим видом, согласиться на такое я не мог. Ну что значит есть суп, сидя на полу под столом? Мало того, что в принципе в таком положении совсем не удобно есть, так ещё и обжечься легко можно. Я понимаю, что у ребят фантазии хоть отбавляй, и им очень хочется превращать обычные вещи в необычные, но всё-таки подобное не всегда имеет место быть. Ладно если бы это был какой-нибудь перекус из фруктов или печенья, подобное они и в процессе своих игр умудряются кушать, но основные приемы пищи всё-таки должны проходить за столом.

— Нет, — вполне добродушно, но в то же время достаточно настойчиво сказал я. — Супчик горячий, а я очень не хочу, чтобы вы случайно обожглись, да и неудобно вам будет наклоняться к самому полу. Так что кушать мы все будем за столом, хорошо?

— Ладно, — без возражений выдал Димка и быстро выбрался из-под стола, сев на стул.

Антошка, который поначалу обиженно надул губки, довольно быстро эту свою наигранную обиду растерял и выбрался следом. Кажется, стремление подражать старшим в нем выше собственных протестов. Ну или же настроение у этого крохи не располагает к капризам, что только играет нам всем на руку.

Я дождался пока Тоша сядет на стул, после чего подвинул его чуть ближе к столу, чтобы мальчик точно доставал до него. Для него стул был высоковат, забираться-то на них Антошка мог без проблем, но вот самостоятельно придвинуться ближе у него попросту не получалось.

— Ух ты, в нем длииинные макароны, — восторженно протянул мальчишка, рассматривая в супе лапшу. Она почему-то у Антоши вызвала восторг одним своим видом.

— Это называется лапша, Антош, — погладив мальчишку по голове, сказал я, после чего и сам сел за стол, оказавшись между Тошей и Димкой.

— Это вот такая очень длииинная такая лапша, — немножко путанно, но все с тем же восторгом выдал мальчишка, после чего взял кусочек хлеба, который я тоже успел перенести на стол.

— Ой, Паша, это я не хочу, это я не буду, — привлек мое внимание Димка.

В тарелке с супом мальчик выловил кусочек мяса и теперь скривившись рассматривал его. Я понятия не имею, что именно Диме не нравится в вареной курице, но факт остаётся фактом — есть ее мальчишка отказывается. И дело тут совсем не в том, что Димке в целом не нравится мясо, его то он как раз ест с большим удовольствием, но только если оно не вареное. Жаренное, запечённое в духовке, в виде котлет или отбивных — это он всегда за, это пожалуйста. А как только в супе небольшой кусочек курицы попался, так сразу появилось «не буду».

Вообще-то в самом начале, когда я детей только забрал, Димка его ел, пусть и без особого энтузиазма. В конце концов, мальчишки были привыкшие к тому, что в детском доме выбирать не приходится и нужно либо есть, что дают, либо ходить голодными. Но потом, спустя пару дней, то ли набравшись смелости, то ли привыкнув к обстановке, Димка уверенно заявил, что вареное мясо — это та ещё гадость и есть он его не будет. Я заставлять не стал, он же не полностью от обеда отказался, и после этого старался делать так, чтобы ему в тарелку мясо не попадало. Но теперь, видимо, не обратил внимания, что в целом не удивительно в моем то состоянии, и оно случайно оказалось в его порции.

Особо долго церемониться Дима не стал, взял и безо всяких раздумий перенес столь ненавистную для него курицу в мою тарелку. И вот почему-то у меня такое ощущение, что дети живут по принципу «что не съедим мы — съедят родители» иначе я не могу объяснить, по какой причине мальчишка это сделал. И не то чтобы я сильно протестовал, я детей с самого начала своими считаю, так что брезгливости во мне подобные действия с их стороны не вызывали, просто это было довольно неожиданно и в то же время забавно. Димка ведь так непринужденно это сделал, будто был на сто процентов уверен в том, что возражать я не стану и вообще все так и должно быть.

— Что? — заметив мой взгляд спросил Димка, — Я же сказал, что такое не хочу.

Я только хмыкнул на это заявление и покачал головой. Смешной он такой, когда недовольные рожицы корчит. Так они ещё и наигранные до безобразия, но если ребенку хочется немножко подурачиться, причем совершенно безобидно, то почему я должен делать ему какие-то замечания? Он дома — это раз, личико кривит не с целью кого-нибудь передразнить или оскорбить — это два, так что пускай развлекается.

— Кушай, Нехочуха ты мой, — я все же напомнил ему о том, что нужно не только развлекаться, но и пообедать, — иначе остынет. И на стуле не качайся, пожалуйста, — попросил я, заметив, что ребенок опасно отклонился назад, ухватившись руками за стол, — во-первых, ты можешь случайно упасть и больно удариться, во-вторых, от таких игр может сломаться стул.

Не то чтобы целостность мебели волновала меня в первую очередь, самое главное — чтобы Димка не пострадал, но все же дать понять детям, что ломать мебель в доме не нужно, стоило. Одно дело когда это случайность, как те же разбитые кружки, вазы и прочее, и другое когда они знают о последствиях, но все равно продолжают делать то, что может привести не только к разрушениям, но и к травмам. Так что лучше сразу обозначать, что делать стоит, а что нет. Тем более Дима даже возражать не стал, только кивнул, вернул стул в нормальное положение и переключил свое внимание на еду. Ну и на разговоры тоже, но без них, как я выяснил еще в самом начале, обойтись невозможно. Оно, впрочем, и неудивительно, детям скучно сидеть на месте без дела (вряд ли они считают приемы пищи за полноценные дела) вот они и развлекаются доступными способами.

Понятное дело, что мальчишки ели в разы медленнее нас с Женей. Антошка так и вовсе прежде чем отправить ложку в рот рассматривал ее содержимое, продолжая восхищаться «длинными макаронами». Поразительно, что именно такие банальные вещи вызывают у детей больше всего восторга. Пока ребята доедали, я начал потихоньку загружать посудомоечную машину. С утра в раковине лежала сковорода, которую я только сполоснул, но так и не вымыл, сейчас к ней добавилась пустая кастрюля, пара чашек, ну и вот-вот должны были прибавиться тарелки. Мыть все это вручную, чего уж скрывать, у меня не было совершенно никакого желания. Да и сил вообще-то тоже. Так что, если уж в доме имеется техника, способная сделать все за меня, то почему бы и не облегчить себе задачу? Не для декорации же посудомойку устанавливали.

— Паш, — оказавшись рядом, обратилась ко мне Женя, — давай я дождусь пока мальчишки доедят и запущу посудомойку, а ты отнеси Арсения в кровать. Ему же неудобно так, — кивнув в сторону детей, сказала девушка.

Я обернулся, чтобы понять, что она имела в виду. Дима с Антошкой ещё ели, Сережа то и дело поглядывал на меня и выглядел при этом очень задумчивым, а Арсений… уснул. Положил голову на одну руку, которая находилась чуть в стороне от тарелки, из которой он до этого кушал, и сумел заснуть за считанные минуты. Господи, бедный ребёнок. Он был измотан настолько, что умудрился заснуть прямо на столе, даже не пытаясь принять более удобное положение. И ведь я этого даже не заметил, так что спасибо Жене, что обратила внимание.

— Ох, да, конечно, — на ходу бросил я, кивком головы выразив признательность девушке и двинулся в сторону ребенка.

На этот раз заснул Арсений крепко, даже не почувствовал, как я осторожно коснулся его плеча, чтобы убедиться, что он не просто задремал, как это было в машине. Не открыл он глаза и когда я аккуратно поднял его на руки, стараясь при этом не зацепить тарелку, к слову не до конца опустошенную. Мальчишка съел едва ли больше половины, а потом, судя по всему, сон взял верх и сил попросту не осталось. Не сказать, что меня это поразило. Арса настолько сильно вымотали собственные эмоции, да и бессонная ночь, что не было ничего удивительного в том, что его организм теперь пытался восстановить ресурсы любыми доступными способами. И сон, как известно, один из самых простых из них.

Во сне, как я заметил, Арсений становится гораздо более восприимчивым к любым прикосновениям. Даже сейчас он неосознанно прижался ко мне теснее, пока я шел в сторону лестницы, стараясь держать его в более менее удобном положении. На самом деле я давно уже понял, что именно простого человеческого тепла мальчишке и не хватает. Ему хочется, да и наверняка всегда хотелось, обыкновенной нежности и любви, простой заботы, которую ему получить было попросту не от кого. Рядом с Арсом не было никого, кто бы дал ему понять, что значит быть любимым. И из-за этого мальчику очень сложно полностью осознать и принять любовь и заботу от меня. Он хочет, так сильно хочет, чтобы рядом с ним был кто-то, кто поддержит всегда, кто останется на его стороне, кто не обидит ни за что. Ему хочется и в какой-то степени он даже поверил в то, что я могу все это ему дать, но поверил не до конца. Иначе бы не боялся так сильно, не переживал из-за всего на свете, не извинялся бы по тысяче раз, думая, что его слова или действия могут вызвать негативную реакцию. Нам с ним ещё работать и работать над очень многими вещами. И тем не менее он не опасается засыпать, когда я нахожусь неподалеку, не ищет полного одиночества, чувствуя себя в безопасности только наедине с собой, а это что-то да значит. В конце концов, даже очень уставший, человек бы не смог погрузиться в такой крепкий сон при условии, что он чувствует опасность. И уж тем более он бы проснулся, а не стал прижиматься ко мне ещё теснее, если бы на каком-то инстинктивном уровне не чувствовал себя комфортно на моих руках.

Я уже успел подняться по лестнице и подходил к двери в нужную комнату, когда заметил, что меня нагнал Серёжка. Он отчего-то был слегка обеспокоенным, посмотрел на меня также внимательно, как и пока я находился внизу, будто изучал и пытался что-то для себя понять, но что именно мне было непонятно. А в руках ребятенок держал подушку, кажется одну из тех, которые до этого были разбросаны возле их импровизированной крепости.

— Пап, — шепотом, очевидно не желая Арса разбудить, начал Серёжка и шагнул ближе, — это Арсения подушка, мы брали, чтобы поиграть, — пояснил он. — А ему же неудобно без нее спать будет, наверное. Так что вот, — чуть приподняв эту самую подушку, проговорил мальчик.

Сережа удивительно внимателен по отношению к разным мелочам. Я про те подушки вообще забыл и даже не подумал над тем, что добрая половина из них была взята из спален. А Серёжка не только подумал об этом, но ещё и принес сюда, позаботившись о комфорте Арсения. Честное слово, это не просто ребенок, это — маленькое чудо, которое я до сих пор не могу понять, чем именно заслужил. Разве может просто так в жизни достаться такой замечательный человечек? Вот не знаю, но тем не менее мне достался. Нет, детки все у меня чудесные и замечательные, просто Сережа как-то по-особенному среди них выделяется, настолько он чуткий по отношению к окружающим, особенно для своего возраста. Обычно ведь дети не слишком задумываются об окружающих. И это не потому что они эгоисты, а потому что им сложновато разобраться даже в собственных желаниях, эмоциях и нуждах, что уж говорить об окружающих? Конечно, в семь лет они что-то уже понимают, в чем-то разбираются, проявляют эмпатию и сострадание. Но в то же время достаточно легко отвлекаются, возвращаются к играм, потому что это с детской точки зрения занятие гораздо более интересное и веселое. Но Серёжка, по моим наблюдениям, чувствует людей, их эмоции, их настроение настолько сильно, что отвлечься или просто не обратить на них внимание никак не может. Будто считывает какую-то одному лишь ему видимую ауру, он словно маленький радарчик, который умеет определять очень многое, но не всегда это правильно интерпретирует и порой воспринимает все слишком близко к сердцу.

— Спасибо, зайчик, что подумал об этом. Ты большой молодец, — я улыбнулся, заметив, что Серёжка чуть ли не засветился весь после моих слов. Как же ему мало для счастья нужно. — Положишь подушку на кровать, пожалуйста? — открыв дверь, спросил я.

Мальчишка кивнул, быстро, но очень тихо добрался до кровати, положил подушку на место, после чего развернулся и стал наблюдать за мной. Я же подошёл ближе, осторожно, стараясь случайно не разбудить, переложил Арсения в постель прямо поверх одеяла. Укрывать его не было никакого смысла, во-первых, лишние движения существенно повышают шансы разбудить ребенка, во-вторых, в доме, даже несмотря на работающие кондиционеры достаточно тепло, чтобы мальчишка не ощущал никакого дискомфорта даже будучи не укрытым. Я мягко провел рукой по его волосам, убирая в сторону немного отросшую челку, упавшую ему на лицо. От этого простого жеста мальчик даже улыбнулся сквозь сон. Не слишком заметная, конечно, но всё-таки это действительно была улыбка, от которой у меня защемило что-то внутри от непередаваемого ощущения нежности и в то же время жалости к ребенку.

Почему с таким светлым и замечательным все ещё маленьким человечком так жестоко обошлись? Он ведь не сделал ничего плохого. Никому не сделал. Зато сделали ему, да в таких количествах, что я теперь даже не знаю, что делать и как помочь Арсу залечить все те раны, которые мир и определенные личности успели нанести его хрупкой, совсем ещё детской, невинной душе.

— Пойдем, солнышко, дадим Арсению спокойно поспать, хорошо? — отступив на шаг все также шепотом сказал я и ухватил Серёжку за ручку, потянув в сторону выхода.

— Папа, — позвал меня мальчик, когда мы уже оказались в коридоре и я прикрыл дверь в спальню Арса, — а почему ты такой грустный? — наивно так поинтересовался этот очаровательный ребенок, смотря на меня снизу вверх своими невероятно внимательными глазками. — И Арсений тоже грустный. Ну то есть сейчас он спит и этого не видно, но до этого грустный был. Вас кто-то обидел?

Он, очевидно, предположил самое логичное с его детской точки зрения. Если грустят, значит обидели. Наивный, доверчивый и такой восприимчивый мальчишка. И его беспокойство кажется таким забавным, в хорошем смысле этого слова, и одновременно очень и очень милым. Никогда бы не подумал, что когда-нибудь маленький мальчик будет так сильно переживать о моем эмоциональном состоянии. Для любви к собственным детям не нужны причины, но именно такие вещи заставляют любить этих малышей ещё сильнее, любить каждого просто за то, что он уникальный, совершенно непохожий на остальных.

— Зайчик, никто не обижал ни Арсения, ни меня. — Я присел на корточки, позволил Серёжке подойти поближе и прижал его к себе, начав поглаживать по спинке. — Просто у нас с ним есть определенные проблемы, которые мы очень стараемся решить. Но это не так просто, поэтому иногда мы можем уставать и грустить. И в этом нет ничего плохого, малыш. У каждого иногда бывают такие моменты, когда становится чуть-чуть тяжелее обычного. Главное — не бояться в этом признаться и, если нужно, попросить у кого-нибудь помощи, понимаешь?

Я пытался объяснить так, чтобы мальчик меня понял, но это было не так-то и просто. Всего Серёжке не расскажешь, многого он может не понять в силу возраста, а что-то другое и вовсе является не моими секретами, а Арсения, и он мне не давал никакого права их разглашать. Пусть даже и мальчишкам, которые для него все равно что родные братья. Если он когда-нибудь захочет с ними поделиться своими мыслями, чувствами, переживаниями, то он сделает это сам, по своему желанию.

— Понимаю. А тебе? Тебе сейчас нужна помощь? — обхватив меня за шею, совершенно серьезно спросил Сережа.

— Сереженька, тот факт, что вы просто находитесь рядышком — уже самая лучшая помощь для меня. Так что тебе не о чем беспокоиться, — заверил мальчишку я, поцеловав его в висок.

— А можно я тебе кое-что покажу? Может быть тебе понравится и ты чуть-чуть перестанешь грустить, — быстренько проговорил мальчишка, немного отстранившись и заглядывая прямо мне в глаза.

— Сереж, ну конечно можно, — выпрямляясь в полный рост, заверил мальчика я. — И тебе совсем не обязательно каждый раз спрашивать разрешения, ты всегда можешь просто подойти и сказать, что хочешь что-нибудь показать или рассказать, хорошо? Я всегда найду время для любого из вас.

— Тогда, пошли! Пошли! — ухватив меня за руку, нетерпеливо, но тем не менее не очень громко, сказал Серёжка и принялся тянуть меня в сторону своей комнаты.

Можно он будет всегда таким весёлым и активным? Ну пожалуйста. Он ведь когда грустит, то становится таким несчастным, а печаль на его детском личике словно нож мне вонзает в самое сердце. А когда вот так, когда он позволяет себе болтать без умолку, когда не может устоять на месте от нетерпения, когда не отказывается от игр, то сразу и мне становится чуточку легче. Его улыбка и светящиеся от положительных эмоций глазки уже являются огромным поводом для радости.

Двигался мальчишка быстро, ну и меня за собой тянул с такой же скоростью. До комнаты правда и идти то было два шага вдоль коридора, но Серёжка все равно торопился, будто боялся, что может что-нибудь не успеть. Я даже и понять не успел, что именно произошло, а Сережа меня уже завел внутрь, закрыл за нами дверь, а потом, все ещё не отпуская моей руки, дошел до кровати.

— Садись, а я сейчас! — изображая из себя не иначе как маленького командира, проговорило это чудо.

Смешной он такой, хорошенький. Серёжка пытался выглядеть серьезно, даже хмурился зачем-то, делая вид, что он размышляет над очень важными вещами, но все равно тихонько посмеивался. Он дождался, пока я сяду на кровать, после чего кивнул, явно удовлетворённый тем, что я его просьбу выполнил, а потом отошёл к письменному столу и выдвинул встроенный в него ящичек. Искал совсем недолго, буквально в ту же секунду вынул из этого самого ящика альбомный листочек, после чего, позабыв задвинуть все обратно, он подбежал ко мне.

— Вообще-то я ещё вчера его закончил, но было уже поздно, мы спать ложились и я решил попозже отдать. А утром забыл. А теперь опять вспомнил! Так что держи, это тебе такой подарок, — рассказал мальчик, вручил мне листочек, а сам пристроился рядом со мной, прижавшись сбоку.

Я его приобнял и только после этого стал рассматривать, что же он мне такое дал. Подарок, надо же, так мило звучит. На листке был рисунок, сделанный цветными карандашами. Такое необычное сочетание совсем еще детских, местами неровных, но в тоже время некоторых более уверенных линий и образов. На рисунке отчётливо можно было увидеть человека, причем нарисованного не простым методом «палка, палка, огуречик», а достаточно детального, особенно если учитывать тот факт, что нарисовал его семилетний мальчишка. А наверху была надпись, немножко скошенная, потому что Серёжка не привык ровно писать без расчерченных как на тетрадных листах линий. Но это не делало ее хуже, совсем не делало.

Наоборот даже, прочитав ее я почувствовал как сердце забилось быстро-быстро, настолько сильной оказалась неожиданно затопившая меня нежность и любовь. Они буквально накрыли с головой, заставили затаить дыхание и перечитывать написанные детской рукой буковки снова и снова. Три слова. Три таких простых слова, но для меня они оказались настолько важными, что даже не передать словами. Это невероятное чувство, когда плакать хочется совсем не от грусти, а просто от того, насколько ты счастлив. Никогда бы не подумал, что простой рисуночек сможет вызвать во мне столько эмоций, но он вызвал. Кажется я очень сильно недооцениваю способность детей делать невероятные вещи при помощи мелочей. Таких простых, кто-то даже скажет бессмысленных, но таких важный и нужных для меня.

— Сыночек, — я говорил тихо, словно опасался спугнуть что-то невероятное, мгновение, момент, который никак нельзя было потерять, — ты правда считаешь меня лучшим? — не до конца веря в происходящее, спросил я, заглядывая в карие Сережины глазки в поисках ответа.

Это, казалось бы, обыкновенный рисунок… и подпись «самому лучшему папе» вверху листочка. И как же сильно хочется верить в то, что это действительно так.

— Конечно же я так считаю! Ты самый-самый лучший папа! — так по-детски, но в то же время так серьезно заявил мальчик. — Ты что мне не веришь, что ли? — с подозрением взглянув на меня, поинтересовался он и ловко перебрался ко мне на колени, перед этим чуть отодвинув мою руку с листом бумаги, чтобы точно его не помять.

— Верю, радость моя, разве можно тебе не верить? — улыбнувшись совершенно неподдельно, а искренне и радостно, произнес я и поцеловал этого очаровательного ребятенка в щёчку. Маленький, солнечный мальчишка, которого я, как и остальных впрочем, люблю даже больше собственной жизни.

И это невероятно… просто невероятно. Вот когда мы с Сережей успели добраться до момента, в котором он не только папой меня называет, но ещё и не опасается с уверенностью заявить о том, что я, подумать только, лучший? Я! Как такое вообще возможно? Да я месяц назад и мечтать о подобных заявлениях не мог, а теперь… а теперь мой собственный ребенок эти заявления делает! В который раз убеждаюсь, что дети просто невероятны. А эти мальчишки так и вовсе особенные, потому что мои!

— Тогда назови меня ещё раз… так.

— Как назвать? — не понял я, а потому мой голос звучал недоуменно.

— Сыночком. Мне понравилось, — объявил Серёжка и ручки мне на плечи переместил.

А глаза-то у него хитрющие и такие волшебные. Просто чудесные глаза, которые умеют сиять необычными и очень яркими огоньками.

Его просьба вызвала у меня тихий смех. Добрый и не несущий в себе цели оскорбить. Этот ребенок настолько искренний, что я и сам рядом с ним не способен сдерживать собственные эмоции, которые так неожиданно для меня все стали исключительно положительными и вытеснили все тревоги прошедшего утра. Со всем справимся, главное — чтобы детки рядом со мной были.

— Ты замечательный, сыночек, — прижав Серёжу к себе покрепче, выполнил я детскую просьбу, вызвав у мальчишки очень довольную улыбку. Да я готов его все время так называть, особенно если самому ребенку нравится. — И рисуночек у тебя очень-очень красивый получился.

— Я старался, — гордо распрямив плечики, сказал мальчик. — Это, между прочим, я тебя нарисовал.

— Я понял, сынок. Ты большой молодец, очень здорово рисуешь. Спасибо тебе большое за такой подарок.

— Тебе понравилось? — с затаенным восторгом, спросил Сережа.

— Конечно понравилось, мой хороший. Самый лучший подарок из всех, которые у меня были.

— И ты больше не грустишь?

— Не грущу, солнышко. Я не могу долго грустить, потому что у меня есть такие чудесные детки. Вы же мне настроение поднимаете своими улыбками, — удерживая ребенка и вставая с кровати, сказал я. — Хочешь, мы куда-нибудь повесим рисунок? — предложил я, устраивая мальчишку поудобнее на своих руках.

— Хочу! К тебе в комнату, чтобы ты его видел, — быстренько проговорил Серёжка, удобно устроив голову у меня на плече.

Ну какой же он… тепленький. Звучит странно, конечно, но так и есть. У него не душа, а солнышко. Теплое, наивное, светлое. Да он весь такой, даже по внешнему виду. Вечно растрёпанный, немножко неаккуратный, но это все не делает его хуже, а только придает вид такого миленького, доброго мальчишки.

— Хорошо. Тогда пойдем сначала рисуночек повесим, а потом мне нужно будет Антошу спать уложить, так что поиграете немножко с Димкой и Женей, ладно? А я потом обязательно к вам присоединюсь.

***

Кажется, карты сокровищ я в последний раз рисовал, когда мне было лет десять, ну может одиннадцать. И не сказать, что я совсем не предполагал, что однажды мне не придется вспоминать все свои навыки в рисовании этих самых карт. Всё-таки я прекрасно знал, что у детей фантазия богатая и раз уж они у меня появились, то и в играх теперь приходится участвовать. Просто Димка как-то слишком уж неожиданно втянул меня в свою игру, чуть ли не насильно усадил за стол, вручил лист, фломастеры и попросил нарисовать для него карту. И прибавил ещё «только красивую, чтобы как настоящая», а после убежал наверх, «образ пирата делать» как он сам выразился.

В пиратов играть Дима предложил и Серёжке, и тот даже, вроде как, согласился. Да вот только из него пират вышел ни капельки в пиратском деле не заинтересованный и даже самую малость ленивенький. Мальчик, не забыв прихватить с собой цветную бумагу, просто забрался в «крепость», которая теперь была переименована в «пиратский штаб», да так и сидел там теперь, собирая оригами по памяти и напевая себе пол нос какую-то песенку. Бегать по дому и уж тем более во что-то переодеваться, чтобы стать похожим на пирата, Сережа совсем не хотел, хотя Димка настаивал. Впрочем, после того, как Серёжка пообещал ему собрать из бумаги попугая, Дима на радостях, мол у каждого пирата есть свой попугай, от товарища отстал и не больше не отвлекал его. Вот и выходило, что я рисовал для Димки карту, Сережа собирал ему попугая, а сам виновник торжества благополучно убежал. Ну да, он же в капитаны заделался, поручения раздал и пошел заниматься непременно очень важными делами.

Нет, на самом деле я не имел ничего против. Моему ребенку захотелось поиграть, а я и не был против эту игру поддержать. Тем более мальчишка так лучезарно улыбался и смотрел глазами котика, что просто невозможно было не согласиться на любые его затеи, только бы не обижать это маленькое забавное солнышко. Он, конечно, любит порой пошалить, почудить, на прочность проверить, но конкретно сейчас его идеи были забавными да и только. Это ведь самая обыкновенная игра, такая, какую и должны придумывать семилетние мальчишки. Хотя ладно, Димке вообще-то чуть больше чем через неделю восемь исполнится, впрочем, на любовь к играм это никак не влияет.

А вот сам факт его скорого дня рождения достаточно сильно меня озадачивает. Хочется организовать что-нибудь такое, чтобы ребенку однозначно понравилось. Хотя, если учитывать тот факт, что в детских домах их если и поздравляли, то только словесно, ну может могли какой-нибудь небольшой подарочек подарить в виде не сильно дорогой шоколадки и какой-нибудь одежды, то можно прийти к выводу, что, что бы я не сделал, это в любом случае подарит мальчику много эмоций. Да вот только лично мне это все равно задачу не упрощает, хотя бы потому что мне очень сложно определиться, что именно может понравится лично Димке. Да, я могу сделать масштабно и красиво, могу снять какое-нибудь помещение, да хоть целый детский центр, могу нанять аниматоров, но вопрос в том, надо ли это Диме?

Когда я на днях спросил у самого мальчика, чего ему хочется от праздника, он просто пожал плечами и вообще очень удивился, что день рождения можно как-то полноценно праздновать. От него я собственно и узнал, что в детском доме такой роскоши как празднование дня рождения попросту не существовало, все ограничивались парочкой дежурных фраз и занимались дальше своими делами. Оно, наверное, и неудивительно, детей там много, все дни рождения не отпразднуешь. Но при этом у меня на душе после рассказа мальчишки такая тоска появилась. Детки были лишены даже собственного праздника, они не знают и не понимают, для чего это все вообще нужно и это очень сильно удручает. Но в то же время это является поводом для того, чтобы устроить что-то незабываемое и показать детям, что любые праздники — это про их эмоции, про радость в глазах, про чистый и искренний смех.

И единственная проблема в том, что мне сложно определиться, что на данный момент будет лучше: то самое «масштабно» или наоборот уютно и по-домашнему. Я ведь и дома могу ему праздник организовать. Заказать шары, какой-нибудь красивый тортик с картинками, аниматоров можно и домой позвать, заказать у них развлекательную программу длинною в полтора, ну может два часа, а в остальное время развлекать детей самостоятельно, позволить им дурачиться, развлекаться на полную катушку. Или поступить ещё проще и сходить с ребятами в какой-нибудь парк аттракционов, в аквапарк, в океанариум, да куда угодно. Впрочем, для последнего совсем не обязательно искать какой-то повод, можно и просто так посетить самые разные места развлечений, чем мы тоже обязательно займёмся.

А касаемо праздника… Что же времени все меньше и меньше, а потому нужно что-то решать. Наверное, есть смысл позвонить родителям и посоветоваться с ними, может что-то подскажут, в конце концов, одного ребенка они уже вырастили и праздники, по моим воспоминаниям по крайней мере, организовывали всегда интересные и веселые. Но этим я, наверное, займусь чуть позже, все равно Димка вот-вот должен вернуться, и говорить по телефону, когда я уже согласился на игру с детьми, будет с моей стороны совсем неправильно.

— Папа, — позвал меня Серёжка, который неожиданно оказался рядом со мной, — смотри какие у меня змеи получились, — выложив на стол совсем рядом с почти дорисованной мною картой этих самых змей, с улыбкой произнес мальчик.

Как же я люблю, когда дети вот так подходят и начинают показывать, кто и что сделал, нарисовал, слепил и прочее, прочее. Им нравится, когда их замечают, нравится, когда их хвалят, потому они и подходят. Это отнюдь не хвастовство, а просто детское желание показать кто и чему научился. И лично мне подобное очень импонирует и каждый раз вызывает улыбку.

— Умничка. Очень красивые змейки. Только ты же вроде попугая делал? — погладив его по голове, спросил я.

— Его я тоже сделал. Дима придет, отдам ему. Ого, у тебя тут столько всяких линий разных, — разглядывая «шедевр» картодела в моем лице, сказал Серёжка. — Это вот тут клад получается? — Он ткнул пальчиком в нарисованный крестик.

— Ну да. Дима же сказал, что карта должна быть как настоящая. А какая же настоящая карта сокровищ без сокровищ? — с тихим смехом больше риторически, чем в ожидании какого либо ответа, проговорил я.

— Да! Без сокровищ карта — не карта, — неожиданно как для меня, так и для Сережки заявил вернувшийся Димка и буквально через секунду оказался рядом с нами. — Чего ты тут нарисовал? — с любопытством поинтересовался он, тоже принявшись разглядывать листок.

А меня вот карта перестала волновать вообще, потому что я в шоке разглядывал мальчишку, который, кажется, моего взгляда даже не замечал. А в его внешнем виде было чему удивляться! На голове бардак, волосы во все стороны, на лице какой-то боевой раскрас: щеки все в коричневых разводах (грязь он что ли имитировал?), глаза чернющие. Нет, они правда были подведены чем-то черным, да ещё и довольно аккуратно. Так это все дополняли ещё и нарисованные усы и бородка. К слову, тоже аккуратно нарисованные, явно не самим Димой. А в комплекте ко всему тому, что творилось с его личиком, шел ещё и пиджак, который буквально висел на мальчишке, отчего руки его совсем потерялись в рукавах, а да и в целом одежда ему доходила ниже коленей. И вообще-то размеры данной вещи меня не удивляли, пиджак то мой, конечно, он на ребенка большой.

Как этому дитю в голову пришел именно такой образ? Не знаю, но не удивляюсь. После Антошиных фантазий меня в принципе мало чем можно удивить. По крайней мере пират — не таракан, пытаться убежать от людей не будет.

— Дима, ты ко мне в шкаф залезть успел?

Вообще-то предполагалось, что мой голос прозвучит недовольно, потому что я мальчику свою одежду трогать не разрешал. Но недовольства не получилось, слишком уж комичный вышел у этого ребятенка образ. Вот честное слово, даже ругать его не хотелось ни капельки, хотя объяснить, что перед тем, как что-то чужое брать, нужно просить разрешение, всё-таки требовалось.

— Я больше ничего не трогал, честно! Только это взял, — поспешил заверить меня мальчишка, развернувшись ко мне лицом и строя самый невинный вид из всех возможных. — Просто понимаешь, пирату очень нужен был пиратский плащ, — пояснил он и улыбнулся якобы застенчиво, а на деле с хитрецой.

— Понимаю. Но тебе не кажется, что всё-таки стоило сначала спросить у меня можно ли, а потом уже брать мои вещи?

Нет, серьезный вид у меня не получалось сохранять совершенно. Улыбка против воли лезла на лицо, да ещё и Серёжка, стоя рядом, хихикал, рассматривая Димку. И вот как, спрашивается, в таких условиях пытаться что-то объяснять и тем более кого-то отчитывать?

— Ну извиниии, — продолжая строить из себя саму невинность протянул Дима, — я больше так не буду. В следующий раз честно-честно спрошу сначала.

— Я очень на это надеюсь, солнышко. Нехорошо чужие вещи без спросу трогать. Подошёл бы ко мне, попросил, что я не разрешил бы разве? Тебе же не понравится, если кто-нибудь станет без разрешения брать ну допустим какую-нибудь твою игрушку, ведь так?

— Ну ладно, ладно. Паш, я понял, честно, — пробормотал ребенок. Впрочем, улыбка с его лица никуда не делась, только взгляд чуть более виноватым стал.

— А я тоже хочу усы! — внезапно влез Серёжка и подошёл ближе к Димке, чтобы рассмотреть его лицо получше.

— О, их Женя нарисовала, — тут же переключая свое внимание, поведал Дима. — У нее какой-то карандашик специальный есть, она сказала он для лица. Ты если к ней пойдешь, она тебе тоже обязательно нарисует!

Так-то Женю я вроде как отправил немного отдохнуть от детей, раз уж я дома… Но кто ж знал, что у Димки найдутся свои планы и он, в своем стремлении стать пиратом, от няни не отстанет? Ну… зато карандаш был наверняка косметический и я могу быть точно уверен, что никакой аллергической реакции у Димы не начнется, да и отмыть его будет не так уж и сложно, в отличие от какого-нибудь фломастера.

Сережка с места сорвался моментально и побежал наверх. Интересные у него приоритеты, в самих пиратов он не слишком горел желанием играть, все оригами свое делал, а как речь про нарисованные на лице усы зашла, так ему захотелось. Я то, конечно, совсем не против, пускай играет в свое удовольствие, просто сама ситуация забавной получается. Будут у меня теперь два «усатых» ребятенка. Надо всё-таки купить им аквагрим, а то я, помнится, хотел, но совсем забыл об этом.

— Эй, а попугая? — крикнул вслед Серёже Дима, но тот его уже не слышал. Да уж, Серёжка бывает очень шустрым если ему это нужно.

— Сережа сделал тебе попугая, посмотри внутри вашей крепости, по-моему он его там оставил. — я указал рукой на конструкцию. — И, кстати, карта тоже готова. Держи, — вручив этому юному пирату лист, сказал я.

— Класс! Спасибо, — довольно проговорил мальчишка, а потом полез искать Сережино творение. — Только это не крепость уже, а штаб. О нашел!

Уже спустя секунду Димка вылез обратно, продемонстрировал мне бумажного попугая. Надо же и запомнил ведь Серёжка все эти схемы, собирает самые разные фигурки совершенно не напрягаясь, а даже наоборот получая удовольствие. Да и Диме радость, он хотел себе пиратского попугая и он его получил.

— Паша, знакомься, это Вася! Вася, это Паша. Эй, ну чего ты смеёшься? — возмущённо взглянув на меня, сказал Димка, правда он и сам улыбнулся, так что возмущение было по большей части наигранным.

Да и вообще как тут не смеяться, когда это чудо маленькое решило меня познакомить с попугаем? С бумажным попугаем! Так он ещё и имя ему на ходу придумал. У меня прямо не дети, а фантазеры один лучше другого.

— Дим, а почему именно Вася? — не удержался и все же спросил я из чистого любопытства.

Мальчишка сначала посмотрел на меня внимательно, а потом перевел взгляд на оригами. Рассматривал его где-то минуту, крутил во все стороны, явно пытаясь найти ответ на мой вопрос. А потом выдал, вынудив меня снова тихонько рассмеяться:

— Вася, почему ты — Вася?

Дима подождал ещё пару секунд, все также пристально разглядывая попугая в своей руке, а потом продолжил:

— Нет, Паша, он мне не отвечает. Так что, наверное, он — Вася, потому что я так захотел.

Что же вполне логичное заявление, тут не поспоришь. Действительно же он Вася, просто потому что Димке так захотелось. И кто я такой, чтобы как-то осуждать выбор ребенка? Я просто обожаю деток за то, что они умеют не только игры интересные для себя придумывать, но и окружающих веселить своей непосредственностью и смешными утверждениями и рассуждениями.

— Паша, хватит вообще болтать. Идем искать клад! — хватая меня за руку и начиная изо всех своих детских силенок тянуть меня в одному ему известную сторону, скомандовал Димка. — У тебя вообще очень важная задача, ты будешь идти за мной и держать его, — отдавая мне в свободную руку попугая, сказал он сразу же после того, как я встал.

Карта осталась у мальчика и он теперь ее с интересом рассматривал, гадая в какую же сторону ему идти. Вообще-то передо мной не стояло задачи проложить какой-то конкретный маршрут, Дима попросил нарисовать карту, без каких-либо других уточнений и указаний, я и нарисовал просто карту. Так что теперь ребенок подключал только свое воображение.

— За мной, — уже спустя пару секунд раздумий, произнес Димка и двинулся в сторону выхода на задний двор. — И Васю не потеряй, — обернувшись на мгновение и одарив меня очень подозрительным взглядом, будто я и вправду мог что-то с его Васей сделать, добавил ребенок и только после этого продолжил путь.

Водил меня Дима за собой минут пятнадцать точно. Сначала туда-сюда по всему заднему двору, потом он решил вернуться в дом, заглянул во все комнаты на первом этаже, параллельно рассказывая про то, что сокровище нужно будет перепрятать как только мы его найдем, чтобы никто другой о его местонахождении не знал. В общем, мальчик сам себе придумывал мир, цели с задачами и такой подход более чем устраивал. Дети на то и дети, чтобы создавать вокруг себя веселье и множество поводов для радости.

— Стой! Там, кажется, враги, — внезапно перейдя на шепот и замерев на самом верху лестницы, сказал Дима. До этого он вел меня на второй этаж, утверждая, что сокровища точно-точно будут там.

Врагов, конечно, никаких не было, но вот голоса Арсения с Сережей и какой-то протестующий не то писк, не то визг Антона точно были. И доносились они из комнаты последнего, дверь в которую была открыта. В том, что Тоша уже не спал не было ничего удивительного, время уже приблизилось к половине четвертого, так что положенные часы дневного сна мальчик проспал. Да и Арс тоже наверняка проснулся сам по себе.

— Ну какие же это враги? — негромко хмыкнув, спросил я. — Это, Димочка, союзники. Только они, кажется, что-то не поделили, — закончил я говорить со вздохом, понимая, что на пустом месте дети бы такой шум, да ещё и с участием Арсения, не подняли бы.

Можно было бы, конечно, предположить, что они играют. В конце концов, Тошка всегда шумный и кричать может начать по поводу и без. Да вот только слишком уж обеспокоенно звучали голоса старших мальчишек. Я не до конца разбирал слова, но интонации улавливать получалось и, судя по всему, выходило так, что они пытались до Антоши какую-то истину донести, а младшенький их слушать, естественно, не желал.

— Сокровища? — уставившись на меня горящим от энтузиазма взглядом, поинтересовался Димка.

— Ох, если бы, — совсем тихо, скорее больше для себя, чем для мальчика, проговорил я, а потом уже добавил громче: — Я не знаю, мой хороший. Но мне, кажется, что всё-таки не сокровища. Карта же у тебя, а как бы они без нее их нашли?

— Тогда нужно проверить! — тут же заявил мальчишка, схватил меня за руку и потащил в сторону комнаты.

Правда я его осторожно придержал, слишком уж этот ребенок торопился и так и норовил запутаться в собственных ногах. Свалился бы ещё ненароком от такого напора, а нам оно надо?

— Антоша, отдай, пожалуйста. С такими вещами не играют, — услышал я голос Арсения, когда мы только вошли в комнату. И голос этот звучал как-то очень уж обречённо. Кажется, ребенок уже не один раз повторял это, а Антошке хоть бы хны.

Картина в целом предстала передо мной интересная. Арсений с Сережей буквально оттеснили Антона к стенке, но при этом держались чуть-чуть на расстоянии. Кажется, они не хотели позволить ему убежать… Что именно они пытались у Тоши забрать — тоже вопрос. Из-за того, что Серёжка с Арсом практически загородили собой Антошку я его толком и не видел даже. Зато слышал очень хорошо.

— Нет, не отдам. Теперь это мое! Я эту штуку добыл! — одновременно с гордостью и явным нежеланием сотрудничать со старшими крайне громко заявил Антон. Ну что же это за привычка такая — чуть что, так сразу кричать? — И у меня ещё вот вторая бровя есть!

Последняя фраза мальчишки запутала меня окончательно. Причем тут вообще брови? Что происходит?

— Ну Антон, а если ты поцарапаешься случайно? — предпринял попытку что-то объяснить младшему теперь уже Сережа, но тоже безуспешно.

И если до этого я просто не понимал происходящего, то после Сережкиных слов откровенно напрягся. Это что там такое Антоша «добыть» умудрился, что имел все шансы пораниться? Я уверенным шагом подошёл ближе к детям, чтобы разобраться в ситуации. Димка, поняв, что клада тут никакого нет, остался у двери, но за происходящим все равно наблюдал с любопытством.

— Что у вас случилось? — привлекая внимание детей, поинтересовался я.

На мой голос тут же обернулся Серёжка. Усы ему Женя и вправду нарисовала и потому мальчишка выглядел немного комично, да вот только взгляд у него был такой озадаченный и хмурый, что смеяться как-то и не хотелось. Кажется, они с Арсением за Антошку успели уже достаточно сильно побеспокоиться.

— Ну… вот ты же знаешь, что бритва она… ну бреет, — как-то робко так пробормотал Сережа, а потом кинул взгляд на Арсения.

— Вот и Антон теперь тоже это знает, — закончил за Серёжу старший, а потом резко шагнул к Тоше, который моего появления совсем не ожидал, а потому отвлекся, и забрал что-то у него из рук, тут же отходя подальше.

— Нет! Отдай! Отдай! ОТДАЙ! — чересчур уже громко заорал Антон, так ещё и ногой топнул, пытаясь передать всю степень своего негодования.

Приплыли называется… Вот что это чудо малолетнее решило устроить? Он вроде должен был выспаться, так с чего вдруг такие концерты? Тоже границы проверять начал? Или просто решил всем продемонстрировать другую сторону своего характера? Что одно, что другое одинаково возможно. Я не стану спорить, что Арс не совсем прав в том, что позволил себе вот так просто отбирать что-то из Антошиных рук. Да, если я правильно понял, это «что-то» вещь отнюдь не безопасная, но всё-таки вот так резко забирать ее у Антона, конечно, не стоило. Но этот вопрос я обсужу позже с самим Арсением, а пока что следует разобраться с Антошкой, а то он совсем распсиховался, ногами ещё несколько раз топнул, руками размахивать стал.

Я словил на себе ставший совершенно растерянным взгляд Арсения. Кажется, он вообще не ожидал, что Антон настолько сильно раскричится и совсем не понимал, как ему на это реагировать. Впрочем, Арсу и не требовалось понимать, не его задача с подобным разбираться, он сам ещё ребенок. Сережа тоже ничего не понимал и более того, кажется, он такого неожиданного крика даже испугался слегка, потому что шагнул ближе ко мне.

— Арсюш, что ты у него забрал? — шепотом, чтобы ещё сильнее не выводить на эмоции Антошку, спросил я.

Арсений без лишних слов продемонстрировал мне бритву… Да Антон с Димкой прямо сговорились сегодня мои вещи без спросу таскать. Но пиджак то Диме никак бы не навредил, а вот младшенький бритвой мог порезаться запросто. Нет, спасибо, конечно, что он не электробритву взял, потому что в шкафу и такая была, но даже обычной хватило бы чтобы при очень неудачном движении поранить самого себя или кого-то другого. Не удивительно, что Арс с Сережей так стремились ее забрать. Хотя, конечно, позови они меня с самого начала, было бы лучше. Но я всё-таки не дурак, прекрасно понимаю, что для детей это вполне могло выглядеть как ябедничество, мы уже такое с Сережкой однажды проходили.

— Я пытался забрать ее у него с самого начала, — также тихо как и я сказал Арсений. — Проходил мимо твоей комнаты, услышал смех Антона из ванной, а тебя не было. Ну я и решил проверить на всякий случай все ли в порядке. А Антон как меня увидел, сразу же начал убегать. В коридоре столкнулись с Серёжей, попытались забрать бритву уже вдвоем, но, как видишь, толку было мало, — кратко рассказал мне мальчик, поглядывая в сторону обиженного младшего.

— Ясно, — на выдохе сказал я, — Сможешь вернуть ее на место? — Я указал на бритву в руке Арса, — Или лучше просто оставь на полочке у меня в ванной, а я сам потом разберусь куда ее положить, хорошо? — мягко попросил я Арсения, осторожно коснувшись его плеча.

Ох, этот ребенок ведь привык нести ответственность за всех остальных, неудивительно, что он так растерялся, когда не смог самостоятельно справиться с ситуацией. Наверное, раньше ему это более-менее удавалось. Впрочем, раньше и ситуация была другая, в детском доме дети хочешь — не хочешь, а позволяют себе гораздо меньше, чем те, у которых есть семья, родители, свой дом. И удивительно ли, что у Антона поведение так резко поменялось? Нет, не удивительно. Как я уже говорил, дети будут проверять границы, каждый по своему и в некоторых случаях даже неосознанно.

— И поиграйте чуть-чуть без меня, ладно? — обращаясь уже ко всем троим детям, которые, в отличие от Антоши, недовольно отвернувшегося и сопевшего как маленький ёжик. — Мы с Тошей чуть позже к вам присоединимся.

Я направил ребят к выходу. Вручил Димке его Васю, а то оставлю ещё где-нибудь, потом не найдем. Дети и не сопротивлялись совершенно, спокойно вышли в коридор. Только Арсений поглядывал настороженно, будто опасался, что я с Антоном что-то сделаю. А ведь я уже не раз объяснял, что никогда не наврежу… Надо будет Антона успокоить, разобраться в ситуации и поговорить с Арсом. И, наверное, с Сережей, а то он какой-то слишком потерянный.

Прикрыв за старшими дверь, я развернулся и двинулся к Антошке. Мальчик не желал даже смотреть в мою сторону. Обиделся, причем вроде как даже не на меня, но все равно общаться не желал. Он то и дело фыркал, очень драматично вздыхал, явно разыгрывая драму, пинал ножкой стену, к которой отвернулся, чтобы ни на кого не смотреть. Пинал несильно, не глупенький всё-таки, не хотел делать себе больно.

— Антон, — достаточно тихо и всё-таки сохраняя мягкий тон позвал я мальчишку в надежде, что он на меня посмотрит.

— Отстань! Я с вами ни с кем не разговариваю. НИ С КЕМ! — снова раскричался ребенок, стукнул кулачком по стене, правда, опять же, несильно, а разворачиваться не стал.

— Тош, вот ты скажи мне, я на тебя разве кричу? — Я осторожно коснулся детской спинки в попытках успокоить. Не пожалеть, а именно что успокоить. Вот тон мне пришлось сменить на строгий, потому что иначе ребенок бы не воспринимал мои слова всерьез.

— Нет, — буркнул мальчик и шмыгнул носиком.

Плачет. Пусть он стоял ко мне спиной, а я все равно понял, что он плачет. Хотя повод то пустяковый — забрали бритву. Но так как Антоша просто маленький четырехлетний мальчик, для него это равносильно трагедии.

— Тогда и ты, пожалуйста, на меня не кричи. Давай просто спокойно с тобой поговорим. Расскажешь мне что у вас случилось и зачем ты взял бритву?

— Потому что… потому что я тоже хочу… хочуууууу, — протянул ребенок и разрыдался уже в голос. Как же неудобно разговаривать с его спинкой, а это чудо упрямое поворачиваться не желает.

— Чего хочешь, Антош?

— Б-бороду брииить. А она… она совсем совсем не… не растеееет, — продолжая заходиться в рыданиях, еле как проговорил Антошка и всё-таки развернулся, тут же уткнувшись личиком в мой живот.

Это я правильно понял, дитя у меня плачет, потому что у него не растет борода? И смех, и грех честное слово. Кто бы мог подумать, что нечто настолько абсурдное вдруг начнет для Антоши иметь такое важное значение? Вот же дитя дитем, придумал себе что-то, бритву без спросу взял, старших переживать заставил, так еще и накричал на них, а теперь сам плачет. Нет, валерьянку я точно не зря купил, потому что ситуация — смех, да вот только он нервный.

— Ну поплачь, если тебе хочется, — на выдохе сказал я, опустив руку на детскую макушку.

Нет, ну в самом деле не отталкивать же мне мальчика? Да, его поведение, все эти крики и топот не то чтобы сильно подходят под понятие «примерное», но это не повод обесценивать его чувства и уж тем более начинать игнорировать. Пускай плачет и прижимается ко мне, если ему от этого легче. Успокоится и мы поговорим. Главное тут — не поддаваться жалости, так как в данном случае она лишняя. Если начну бегать вокруг него как та курица наседка, пытаться как-то успокоить его словами, то истерика только усилится. Лучше так: быть рядом, но успокаивать по сути только своим присутствием и какими-то лёгкими ненавязчивыми прикосновениями. Просто чтобы дать понять, что как бы он себя ни вел, отворачиваться от него я не стану, но и поощрять истерики на пустом месте не буду.

Ревел Антошка долго, минут десять точно. Сначала навзрыд, так громко, что у него даже дыхание сбивалось, а потом стал потихоньку затихать и только поскуливал. В итоге успокоился совсем и теперь только тихонько икал, настолько он наплакался. И не сказать, что наблюдать за этим было легко. Наоборот, вот так просто стоять и практически ничего не предпринимать было очень и очень сложно. Потому что детские слезы, вне зависимости от их причины, в любом случае будто выжигают что-то внутри и приносят невыносимую боль, терпеть которую чертовски сложно. Да, мальчика хотелось поднять на руки, хотелось начать успокаивать, жалеть и приговаривать, что все будет в порядке. Но делать этого было нельзя. У него ничего не болит, он не упал, не ударился, да и в целом не произошло ничего такого, что должно было заставить меня начать его жалеть. А потому я только и мог, что дожидаться конца этой истерики и стараться заткнуть собственную совесть, которая вдруг заявила, что я — тиран бессердечный, и над собственным сыном издеваюсь. А доводы о том, что этот самый сын истерику закатил фактически на пустом месте, да и в целом его поведение оставляло желать лучшего, моя совесть слушать не желала…

— Водички хочешь? — спросил я, когда понял, что плакать этот кроха больше не собирается.

— Н-нет, — все ещё слегка запинаясь сказал он, а потом оторвал от меня свое личико и посмотрел снизу вверх.

Антоша, Антоша… Весь заплаканный, щёчки ещё не высохли и на них были видны мокрые дорожки от слез. Нос у него теперь не дышал, что не удивительно, а глазки были красные и достаточно сильно припухли. И смотрел этот малыш на меня так трогательно, виновато. Кажется и сам уже понял, что некоторые его действия, например топанье ногами, были лишними. И в иной другой ситуации этот его вид тронул бы меня до глубины души, да вот только я отвлекся на кое-что другое. Бровь… она была одна! Зато теперь я понял, что он имел в виду, когда говорил, что у него вторая «бровя» имеется. Кошмар. Даже не знаю мне смеяться или плакать нужно в такой ситуации.

— Антон, а… что ты с бровью сделал? — кажется нервный смешок у меня всё-таки вырвался.

— С бровёй? — перековеркав слово, переспросил мальчишка, а потом на мгновение прижал ручки к глазам, пытаясь стереть остатки слез. — Я ее сбрил.

— Зачем? — шокировано произнес я.

Это… это… да я даже не знаю как это характеризовать. У меня просто не осталось слов, чтобы описать всю ситуацию. Безобразие какое-то, ей богу. Очень абсурдное безобразие. Бровь он сбрил…

— Так борода же ж… бороды же не-нету. Что мне ещё было брить? — жалобно протянул Антошка и шмыгнул носиком. — А… А Арсений… он не дал мне вторую бровю тоже сбрить. А я хотеееел.

В этом ребенке определенно точно имеется актерский талант, хоть в театр отдавай. Так драматично вздыхать и глазки свои заплаканные строить — это ещё уметь нужно. Так вот, Антошка умеет, на жалость он давит очень хорошо.

— Арсений не хотел ничего плохого. С бритвой, Антош, играть нельзя. Ты действительно мог порезаться и Арс просто испугался, что это произойдет. И Сережа тоже испугался. Они просто переживали, потому и просили тебя отдать им бритву.

— Но я же не порезался! — скрестив ручки на груди, воскликнул Тоша и снова шмыгнул носом.

— И тебе очень повезло, потому что лично я по случайности царапался и не раз. На бритву чуть сильнее чем нужно надавить и все, ранка обеспечена. — Я опустился на корточки, чтобы ребенку не приходилось задирать голову, — Тоша, еще раз повторяю, нельзя с такими вещами играть, это попросту опасно.

— Я не играл. Я… я брил!

Ну вот и как это назвать? Я ему слово, он мне наперекор три. Что же он упряменький такой все спорит и спорит? Пару минут назад вроде бы даже виновато на меня смотрел, а теперь что случилось?

— Антоша, давай начнем с того, что бритву ты у меня взял без разрешения. Ты говоришь, что не играл, хорошо, пусть так, но разве ты у меня спросил можно ли тебе вообще ее брать?

Не люблю я этот строгий тон, вот совсем не люблю. Да вот только как с ним по-другому? Этот хулиган маленький, если в подобных ситуациях начинать с ним без строгости разговаривать, почему-то начинает спорить, следовательно и авторитета за мной не признает. И это плохо, потому что пока он маленький, то авторитетом для него должен оставаться родитель. Да я могу и поиграть с ребятами, и повеселиться, но позволять им творить вообще все что вздумается было бы совершенно неправильно. Поэтому в какие-то моменты, особенно в глазах Антоши, я становлюсь ужасно плохим, просто потому что могу отругать. Благо хоть мальчишка отходчивый, как обидится, так уже через пять минут про все свои обиды забудет, так что в целом проблемы в этом нет.

И, кажется, ненавистная мною строгость и вправду работала. Если до этого Антошка выглядел как нахохлившийся петушок, готовый вот-вот влезть в драку, то теперь он весь как-то поник, глазки в сторону отвёл, да и руки опустил вниз. Ну вот он же такое милое солнышко, кудрявенький, зеленоглазый, с одной бровью правда, но с этим я уже ничего не сделаю, только ждать пока она отрастает обратно. И вот почему в какие-то моменты в него словно чертёнок вселяется? И потом начинается… да непонятно даже что начинается. Благо пока таких моментов было совсем немного, по пальцам пересчитать можно. Но вот если это желание чего-то требовать и постоянно спорить является частью его характера, то, чувствую, мне с этим дитем будет очень весело. Хотя есть вероятность, что это все временно, что он, как я уже упоминал, ищет границы, а может это вообще возрастное и по мере взросления Антоши исчезнет само по себе. В любом случае я этого малыша люблю всегда, вне зависимости от его действий. Но в обществе также приняты определенные нормы поведения и моя задача объяснить их, дать понять, что делать можно, а что нельзя, как себя вести можно, а как лучше не стоит.

— Не спросил, — уже в разы тише пробормотал мальчишка, продолжая избегать взгляда глаза в глаза.

— И по-твоему ты поступил правильно? Разве можно чужие вещи без разрешения брать? Особенно такие опасные?

Сначала Димке это объяснял, теперь Тоше. В который раз уже убеждаюсь, что, будучи родителям, нужно быть готовым к тому, что одну и ту же информацию придется повторять по нескольку раз, причем иногда ещё бывает так, что повторять ее приходится одному ребенку, потому что он благополучно забыл все сказанное. Ну а мне никто и не говорил, что будет легко…

— Но ты бы мне же все равно не разрешил. — Я бы сказал, что в голосе мальчика прозвучали нотки обиды, но не слишком явные и очень-очень робкие. — А я хотел чтобы как взрослый. А бороды нету.

Нет и почему, спрашивается, это чудо все так или иначе сводит к бороде? Вот сдалась она ему зачем-то. Нарисовал бы ее себе как Серёжка с Димкой усы и проблем бы не было. А хотя нет, всё-таки это плохая идея. Если я правильно понял, то Антону борода требовалась только для того, чтобы было что брить, не хватало ещё чтобы он таким образом от нарисованной попытался избавиться.

— Не разрешил бы, — не стал отрицать я, — но это не потому что я такой вредный, а потому что с бритвой обходиться нужно осторожно, а не баловаться. Она острая и я тебе уже несколько раз сказал, что так и пораниться можно. Нельзя такие вещи вот так легко брать, даже если тебе очень захотелось.

— Но… Но я хочу как взрослый же, — прикусив нижнюю губку, тихонечко так сказал Антошка.

Я вздохнул, рассматривая этого малыша. Отсутствие у него брови все ещё выбивало меня из колеи. И ведь придумал же сбрить ее вместо бороды, которой у него, в силу возраста естественно, не имеется.

— Посмотри на меня, пожалуйста, — смягчив голос, попросил я. Антоша посмотрел, но не сразу, да и взгляд его нет-нет, а все равно убегал куда-то в сторону, но все же возвращался обратно.

И вид у мальчика был такой несчастный, что сердце у меня дрогнуло и продолжать с ним ругаться я попросту не мог. Наверное, это было не совсем правильно с моей стороны, возможно, в дальнейшем это позволит Антону мной манипулировать или ещё что-то. Но смотреть в эти зелёные, заплаканные глазки и оставаться равнодушным было бы преступлением. Поэтому, осторожно взяв ребенка за руку, я притянул его к себе поближе, сам сел прямо на пол и Антошку усадил на свою ногу полубоком, чтобы и личико его видеть и иметь возможность мальчишку обнимать одной рукой.

— Солнышко, зачем тебе торопиться расти, м? — Антоша не ответил, только плечами пожал и прижался поближе, чуть ли не сворачиваясь в комочек. — Знаешь, тебе сейчас только кажется, что быть взрослым — это очень весело, но на самом деле у взрослых очень много дел, забот и проблем, которые нужно решать. Взрослые ведь не только бороду бреют, они ещё и работают, часто несут ответственность не только за себя, но и за детей. Тоша, есть столько разных проблем, с которыми взрослым приходится сталкиваться, ты себе даже представить их количество не можешь. И, поверь мне, разбираться со всем этим не так просто как может показаться со стороны. Мы часто не понимаем, что делаем, боимся сделать что-нибудь не то. Быть взрослым сложно, малыш, понимаешь? И зачем тебе так торопиться взрослеть? У тебя сейчас такой замечательный возраст, когда у тебя нет никаких забот, тебе не нужно думать о том, что ты должен успеть сделать на работе, о том, какие у тебя планы на завтра или даже элементарно о том, какие продукты нужно купить, чтобы было из чего готовить кушать. Вырасти ты всегда успеешь, и будет у тебя и борода, и усы, и вообще все, что ты только захочешь. Но пока что лучше оставайся маленьким. И, очень тебя прошу, не трогай больше бритву, хорошо? — последнее предложения я всё-таки сказал построже, но ребенка из объятий не выпускал.

— Вот ты говоришь что… что забот нет! А сам ругаааешься, — с наигранным тяжёлым вздохом сказал Антошка. — И мне же это все же слушать нужно.

Вот уж действительно, как у Антошки «много» забот. Слушать ему меня нужно, прямо настоящее безобразие. Было бы правда замечательно, если бы он не только слушал, но ещё и слышал, и запоминал.

— Конечно, Антош, я ругаюсь. Более того, если я ещё раз увижу, что ты не послушался и взял бритву или ещё что-нибудь, что брать тебе не разрешали, то я тебя в наказание оставлю без мультиков, это понятно?

Тоша посмотрел на меня растерянно, глазки свои округлил так удивлённо. Смешной такой он, конечно, кажется новость о лишении его мультфильмов вызвала у этого ребятенка настоящий шок.

— Ты что? Нельзя меня без мультиков, — возмущённо сказал Антон и чуть нахмурился. — Мне же тогда вот так совсем-совсем скучно станет. Меня вообще наказывать ни капельки нельзя, вот!

— Да что ты говоришь? — тихонько посмеиваясь, проговорил я. — Это почему же нельзя, милый?

— Потому что я очень-очень послушный, — уверенно заявил мальчишка.

Вот уж интересно послушным он был в тот момент, когда бровь себе сбрил? Или когда истерику устроил? Ну Антошка, ну хитренький какой. Изворотливый как маленький ужик, все сделает для собственной выгоды и заверять станет окружающих в чем угодно.

— Очень послушный, говоришь? А мне вот почему-то кажется, что ты вел себя не очень хорошо. Что ты думаешь на этот счёт?

Мальчик забавно скосил глазки, помолчал немного, поерзал, пытаясь найти более удобное положение. Потом на меня посмотрел растерянно так хлопая глазками, словно совсем не понимал о чем речь. Правда следом, собравшись с мыслями видимо, всё-таки заговорил:

— Ну, наверное, может быть я вел себя совсем чуть-чуть немного плохо. Но я больше так не буду, так что не нужно меня без мультиков. Я самый-самый хороший, замечательный и лучший мальчик на этой планете! — поспешил заверить меня Антон, которому, кажется, надоело выслушивать нотации. — И борода мне уже же совсем не нужна тоже. Я не хочу взрослым, и работать не хочу, — неожиданно поменял свое мнение он, — потому что если взрослым надо работать, то я тогда не согласен на бороду. А если у меня нет бороды, то и бритва мне получается тоже совсем ни капельки просто не нужна. И тогда я ее больше трогать не буду, поэтому не надо меня наказывать! И работать меня тоже не надо, я не хочу, — совсем уже путано закончил мальчишка.

— Ну и чудо же ты, — я все ещё тихонько посмеивался, поражаясь этому мальчишке. Ну каков, а? Работать его не надо, ну и формулировки. — Если будешь слушаться, то и наказывать тебя будет не за что, понял? — Антошка активно закивал головой. — А работать тебя никто и не заставляет, маловат ты ещё. А вот извиниться перед Арсением и Сережей нужно. Ты их заставил переживать за тебя, а на Арса ещё и накричал. Не нужно так себя вести с близкими людьми, они тебе зла не желали.

Тошка снова задумался, явно перерабатывая полученную информацию, а потом кивнул и подскочил на ноги.

— Хорошо, я извинюсь, — быстро протараторил мальчишка и уже кинулся к двери.

— Погоди, — остановил его на полпути я, вынуждая развернуться и вопросительно посмотреть на меня. — Ты хоть понял, что сделал не так?

— Ага, — кивнув, заявило это чудо и снова сделало шаг к двери. А я про себя подметил, что как-то совсем упустил тот момент когда у Антошки и икота пропала, и настроение резко улучшилось. Как же оно у него быстро меняется, однако. Глазки, правда, все ещё слегка опухшие были, но это тоже пройдет. — Я просто взял твою бритву, убежал с ней от Арсения, а потом ещё и от Серёжи тоже, а ещё кричал и вел себя некрасиво, — на одном дыхании выпалил мальчишка, а потом все же зашагал снова к двери.

Надо же, он правда меня слушал получается? И даже что-то понял. Невероятный ребенок, конечно. Наивный в силу своего маленького возраста, шаловливый до безобразия. Маленький проказник, но настолько очаровательный, что ему можно простить все.

— Но я так больше не бууудууу, — открывая дверь, буквально пропел Тоша, а потом резко остановился, замерев в дверном проёме и смотря в коридор. — О, вы тут? — удивлённо выдал мальчишка.

Я поднялся, подошёл к двери следом за Тошкой и увидел в коридоре старших. Всех троих между прочим. Караулили они что ли? Димка с Сережей были все такими же разрисованными и при этом они оба уже выглядели совершенно спокойными. Видимо, Серёжка и вправду просто от неожиданности растерялся, а теперь вернул себе позитивный настрой. При виде меня так и вовсе улыбнулся искренне и светло, а на Тошу пусть и бросил поначалу обеспокоенный взгляд, уже через секунду заметил на личике младшего достаточно уверенную улыбку и успокоился окончательно. А вот на лице Арсения отчетливо было заметно беспокойство. Кажется, он на подсознательном уровне все ещё ожидает опасности, хотя вроде бы и понимает, что ее нет. К тому же день для него сегодня был достаточно волнительным, восприятие сейчас должно быть очень сильно искажено. Он точно знает, что ничего плохого я никому не сделаю, но в то же время так сильно боится ошибиться в этом плане.

— А я между прочим ужасно извиняюсь, я больше так кричать и убегать не буду, честно-честно. Вы меня простите? Я же такой самый-самый лучший и хороший мальчик! — заговорил Антошка. — Только я чуть-чуть неправильно себя вел. Но я все равно хороший!

Что же проблем с самооценкой у этого хитреца точно нет. Ну каков а? Так извиняться может только Антоша. Оригинальный такой способ, когда вроде и прощение попросил, и себя похвалить не забыл. Но, наверное, оно было и к лучшему, потому что после Антошиных слов я заметил, как расслабился Арсений. У него будто с плеч упало что-то очень тяжёлое, а сам он, сделав шаг ближе к Антону, прижал его к себе на мгновение и тут же шагнул обратно.

— Конечно, мы тебя простим, — поспешил он заверить младшего, а Серёжка подтвердил его слова кивком.

Антошка окончательно развеселился, расцвел буквально на глазах, стал рассматривать Серёжу с Димой и даже рот раскрыл от удивления. Ну да, ещё бы, он пока был занят своей беготней и попытками сбрить себе все брови вместо бороды, явно не обратил внимание на внешний вид Серёжи, а на Диму он и вовсе не смотрел.

— А это у вас как так получилось? Вы во что играете такое, что вы вот такие? А я тоже хочу играть! — подходя совсем близко к ребятам, заявил он.

— Пошли, Женя и тебе нарисует, — ухватив Антона за руку, заверил его Дима и потащил в сторону лестницы.

Ну да, кажется, Антошка уже забыл, что он мне пять минут назад заявлял, что борода ему уже и не нужна. Ох, главное, чтобы снова за бритву не взялся. Хотя мы вроде с ним друг друга поняли.

— Тоша, а давай сначала умоешься и носик выдуешь? Тебе же дышать трудно, — сказал ему вслед я.

— Я сам справлюсь! Там тоже ванная есть, — уверенно заявил мне мальчик, следуя за Димой по лестнице наверх. Ну сам так сам, тут уже не поспоришь.

Правда спустя секунду Антон резко остановился посреди лестницы, развернулся, посмотрел на меня почему-то ошарашено и испуганно, а потом выпалил:

— Паша, а бровя так и будет теперь всегда только одна?

Вот же чудной мальчишка. Сначала наворотил делов, сбрил себе эту бровь, а теперь боится, что так и останется. А где были эти опасения, когда ему в головушку его кудрявую только пришла эта дурацкая затея, скажите мне на милость? Даже интересно, что же это за подход у детей такой — сначала делать, а потом размышлять над последствиями. Нет бы подумать наперед, они сначала принимают решения, не самые правильные к слову, а потом вспоминают о чем-нибудь важном, о чем следовало бы подумать ещё раньше.

— Отрастет бровь, не переживай, — покачав головой, сказал я. — Только нужно подождать, это не так быстро происходит. И в следующий раз, очень тебя прошу, сначала подумай над тем, к чему могут привести твои действия, а потом уже делай.

— Точно отрастет? — чуть прищурившись, с подозрением переспросил Антоша.

— Точно, — подтвердил я.

— Тогда хорошо, — улыбнулось это чудо и продолжило свой путь по лестнице, уже через секунду скрываясь наверху вместе с Димой.

Серёжка тоже надолго не задержался, улыбнулся мне снова и убежал следом за Димой и Антоном, оставляя Арсения, который почему-то выглядел очень потерянным, наедине со мной. Он даже не на меня смотрел, а просто куда-то в пространство. Ушел куда-то глубоко в свои мысли и не замечал ничего вокруг. Такой маленький (да, ему десять, но для меня все равно маленький) и такой растерянный.

— Арсюш, — подойдя к нему и осторожно приобнимая за плечи, негромко позвал я, — зайчик, в следующий раз если Антоша и кто-нибудь ещё что-то опасное начнет делать сразу меня зови, хорошо? Тебе совсем не обязательно разбираться с подобным самостоятельно. И, пожалуйста, больше не забирай вот так резко из рук у людей вещи. Я понимаю, что ты просто не хотел, чтобы Антон случайно поранился, но он ведь мог сжать ладошку сильнее, неудачно махнуть рукой и пострадать могли вы оба.

Я не знаю, почему начал говорить именно это. Просто каким-то чутьем понимал, что молчать сейчас неправильно, но слова не желали находиться. Они обычно всегда находятся, а сейчас их просто не было. Сложность ведь ещё заключается в том, что я совсем не могу догадаться о чем мальчишка думает и какие именно мысли появляются в его головке. Голубые глаза умеют отражать эмоции, но они не могут мне показать всю картину происходящего.

— Папа, — тихонько шепнул Арсений. Кажется, он моих слов и не услышал даже, продолжая пребывать в своем каком-то мире. — Папочка, я так хочу тебе верить. Просто верить, понимаешь? — неожиданно выдал он, развернулся в моих объятиях и посмотрел прямо в глаза.

Чистый, невинный детский взгляд, который был полон боли и противоречий. Взгляд, который подобно ножу полоснул по моему сердцу, оставив глубокую рану. Это хуже чем слезы. С ними все более менее понятно. А что делать с отчаянием и страхом, которые так прочно закрепились не только в голубых омутах, но и в душе этого милейшего мальчишки? Я не знаю. Порой мне кажется, что уже ничего не знаю. И как ему помочь тоже. Я изо всех сил стараюсь, но его глаза все ещё полны боли. И умом то я понимаю, что для того, чтобы она приглушилась, даже не исчезла, а просто приглушилась, черт возьми, уйдут месяца, если не года. Но то ум… А душе и сердцу до невыносимого больно смотреть на тоску, на печаль, на отчаяние. Слишком больно.

— Но я не могу, — продолжил говорить мальчик, — не знаю почему, но просто не могу. Я все равно боюсь. Если бы ты только мог представить, как это странно ожидать одно, а видеть совершенно другое. Антон устроил истерику, но при этом, даже после разговора с тобой, он улыбается. Да, он заплаканный, но я на сто процентов уверен, что это из-за этой самой истерики, а не из-за того, что ты ему что-то сделал или сказал. Но понимаешь в чем проблема? Уверенность в тебе есть только здесь, — подняв руку, он коснулся своего виска, как бы указывая на него, — а вот тут, — он переместил руку куда-то в район груди, — тут этой уверенности нет. Зато есть страх, который я не контролирую. Мне в свое время хватило одного раза, чтобы понять, что при ней, — он сделал акцент на последнем слове, — истерики устаивать было нельзя, а вещи ее нельзя было трогать тем более. Потому что если это сделать будет больно. Очень больно. И спасибо, если попадало по заднице, а не по спине, рукам или лицу. Мне было три, папа, понимаешь? Три! А я на всю жизнь запомнил, что нельзя топать ногами, кричать и размахивать руками. Кричать я продолжал периодически, сидя в запертой комнате без возможности элементарно выйти в туалет мне больше ничего не оставалось. И каждый раз, каждый божий раз я надеялся, что пронесет, что она сжалится, не станет трогать. Не пронесло ни разу. Я очень хочу тебе верить, правда хочу, — теперь уже со слезами на глазах сказал Арсений. — Но я не могу. Из-за нее не могу. Не из-за тебя, а из-за нее! Насколько это вообще нормально? Бояться тебя, если виновата во всем она?! — внезапно перейдя на крик, громкий и отчаянный, Арс просто расплакался, прижался ко мне в поисках защиты.

Господи… Как долго мальчик это все в себе копил, чтобы теперь на одном дыхании рассказать о своем страхе? Бедный ребёнок. Настолько же ненормальным, неправильным, просто отвратительным было отношение к нему. Настолько жестоким человеком нужно быть, чтобы вот так хладнокровно поднимать руку не ребенка? Три… ему было всего лишь три, а он уже тогда осознал всю жестокость этого мира. Конечно он будет бояться и меня, если у него перед глазами была только модель поведения его биологической бабушки. Какая же она в самом деле мразь, раз могла так относиться к собственному внуку. Нет в ней ни человечности, ни доброты. Ничего нет. Бить невинного ребенка, прекрасно зная, что он ничем не сможет ответить? Да это преступление, настоящее и очень серьезное. Засадить бы ее к чертям собачьим за физическое насилие, да вот только не найду я ее, никак не найду. Так и продолжит жить в свое удовольствие, даже не задумываясь над тем, что есть в этом мире замечательный мальчишка с невероятными голубыми глазами. Мальчишка, которого она просто сломала.

Его бросает из стороны в сторону, и я это прекрасно вижу. Он ищет защиты, а последнее время часто подходит просто так, просто для того, чтобы ощутить хотя бы каплю ласки и любви. А потом… а потом что-то ломается и все страхи вырываются наружу, буквально накрывают его с головой, топят также как огромные волны топят корабли во время шторма. Это происходит неожиданно и резко, каждый раз выбивает меня из колеи и оставляет в душе невыносимое чувство пустоты. Арсения в этом винить нельзя, он не сделал ничего плохого и уж тем более он не виноват, что в свое время ему внушили страх перед взрослыми. Он имеет полное право бояться, имеет полное право не понимать происходящего и даже может проецировать отношение к нему в прошлом на меня. Осуждать я его за это не стану, хотя бы потому что мальчик не способен такие вещи контролировать. Особенно он не способен контролировать себя сейчас, когда с утра мы с ним уже успели пройти через недообморок. Вероятно, стресс служит для него механизмом, который запускает процесс, вынуждающий выбираться наружу все кошмары из прошлого, накладывающий их на настоящее и создающий настоящий хаос из мыслей. Очень тяжёлых мыслей, бороться с которыми в одиночку не просто сложно, а практически невозможно.

— Арсений, — едва слышно шепнул я, а потом поднял мальчика на руки, прижимая к себе. Я, кажется, никогда в своей жизни не испытывал настолько острой потребности кого-то защищать. — Клянусь тебе, я никогда ни с кем из вас не поступлю так, как поступала с тобой она. Я понимаю, почему ты боишься, малыш. Я все понимаю и ни в коем случае тебя за это не осуждаю. Ты не виноват ни в чем, и никогда не был виноват. А она не имела никакого права относиться к тебе так, как относилась и уж тем более бить.

— Я… Я ненавижу ее! — резко выпалил он, а потом обхватил меня руками за шею, опустил голову мне на плечо. — Как же сильно я ее ненавижу, — уже гораздо тише, так что услышать мог его только я, повторил Арсений.

Никогда в жизни мне не доводилось слышать столько злости в детском голоске. Никогда я ещё не встречал ребенка, который бы заявлял о своей ненависти так искренне и честно. Дети не должны ненавидеть, они не умеют этого делать. Не умеют, только если их не вынуждают научиться…

— Имеешь полное право это делать, — переместив одну из рук на темную макушку мальчика, негромко сказал я.

Как же тяжело будет все это исправить. Да и возможно ли это вообще? Я не знаю, но очень постараюсь. У меня нет выбора. Этот ребенок заслуживает любви, радости, он заслуживает того, чтобы у него были поводы для улыбки. Улыбки такой же искренней, какая каждый раз возникает у младших, стоит им только придумать интересную игру, напроситься на объятия или затеять какую-то шалость.

С мальчиком на руках я дошел до своей комнаты и просто присел на край кровати. Мы, конечно, могли бы остаться в коридоре, но это было не слишком удобно. А так, присев, я усадил Арсения к себе на колени, охватил его руками, будто создавая вокруг своеобразную защиту. Пускай знает, что он не один, пусть видит и чувствует, что его никто не обидит, пускай начнет снова верить в то, что я его очень сильно люблю. Объятия — это такая мелочь, но тем не менее один из лучших способов доказать человеку, особенно ребенку, что о нем заботятся, что его никто никогда не бросит. Теперь уже точно не бросит.

— Маленький мой, все непременно будет хорошо, — негромко, но уверенно и искренне сказал я. — Ты никогда не вернёшься к тому, что было раньше. Никогда, слышишь? И обидеть ни тебя, ни младших я не позволю никому.

— Я знаю, — едва слышно шепнул Арсений на мгновение отрываясь от меня и заглядывая в глаза. — Знаю, но до конца не могу поверить. Прости за это, — прикрывая глаза в попытках сдержать слезы, которые вообще-то уже давно текли по щекам, добавил он.

Я мягко коснулся детской щёчки, невесомо провел по ней, в попытках стереть мокрую дорожку слез. Какой же он нежный и маленький, этот замечательный ребенок. Арсений от меня не отстранялся, наоборот даже улыбнулся. Улыбка сквозь слезы… Как же это на самом деле больно. Невыносимо больно. Душу разрезали на лоскуты, да так и оставили. И я уже даже понять не могу чью именно душу: его или мою. Наверное обе… Арсений запутался в собственных мыслях и чувствах окончательно, а у меня сердце каждый раз разрывается на мелкие кусочки, стоит только посмотреть на этого невероятного, но такого несчастного из-за своего прошлого

И всё-таки он доверяет, несмотря ни на что доверяет. Боится, а все равно старается держаться поближе. Понимает, что угрозы он придумал себе сам, а не деле их не существует. Да вот только разве ж нам от этого легче? И это так странно, видеть противоречие в голубых омутах, видеть как в них зажигаются искры надежды, но в то же время они стоят бок о бок со страхом. И теперь я как никогда лучше понял, почему он так рьяно стремился закрыться от всего мира и не рассказывать ни о чем. Пока ты молчишь, можно представить, что ничего не было, совсем ничего. Будто обычный кошмар приснился и вскоре он сотрётся из памяти, если его намеренно не пытаться вспомнить, пересказать. Обычные игры разума, которых никогда не существовало в действительности.

Да вот только Арсений вслух уже говорил пусть и не обо всем, но о многом. И таким образом словно признал, что это все действительно было, а не его воображение придумало ужасные картины и образы. Признал и теперь эти кошмары преследуют его на каждом шагу, воспоминания не дают покоя, в голове все смешивается, создавая настоящий хаос. И с этим хаосом не так-то и просто справиться. Одно хорошо — прямо сейчас он не один. С ним рядом есть я и я могу помочь, защитить, да даже просто доказать, что его могут любить. Что его должны любить! Но все это я смогу сделать только если он сам мне позволит. А я надеюсь, что позволит, не просто же так он мне потихоньку открывается? Не просто так он согласился ходить к психологу? Вдвоем и плюсом с поддержкой специалиста внутренних демонов одолеть будет в разы проще, чем в одиночку. Нужно только постараться. Очень сильно постараться.

— Не нужно, сынок. За подобные вещи не извиняются. Я тебе уже сказал, что не осуждаю. И никогда не стану осуждать. А со всем остальным мы разберемся со временем, — я поцеловал мальчика в висок, а потом шепнул ему на самое ухо: — Я обещаю, что научу тебя быть любимым.