Он устал бежать и у него болела голова.

Это было далеко не все: вокруг него шумели трубы и лопались провода, и он прилип к ним, запутался, как муха в паутине. Вокруг него орала сирена и горели предупреждающие огни, и они окрашивали свет и пространство в разные оттенки красного, и он тоже становился красным, и свет бил ему в уцелевший глаз. Тварь рассекла ему бровь и, кажется, задела что-то важное, либо ему просто залило глаза кровью, ведь у головы всегда очень много капилляров, чтобы мозг качал кислород и работал нормально, но вот у него он почему-то нормально работать отказывался, потому что почему, в противном случае, он тогда сел и сидит, и считает, что его больная голова — это худшее, что с ним произошло?

Ему, наверное, надо было просто успокоиться и выровнять дыхание. Кэйа болезненно, громко сглотнул слюну вместе с кровью и задышал через нос, глубоко и шумно. Его грудная клетка поднималась, как гора, и по ней каталась его футболка, и опускалась, и футболка опускалась вместе с ней. Узенький коридор — вот, где он застрял, и свет, мигая, то открывал ему его внутренности, то вновь закрывал, и все вокруг было до противного красным и горячим.

Станция перестанет работать, и его похоронят заживо, он медленно задохнется или вовсе сгорит. Кэйа все думал, что именно его ждет, все выбирал, потому что, откровенно говоря, он уже не верил в то, что сможет выбраться отсюда. А потом он вспомнил ещё кое-что: его вполне себе может сожрать инопланетная тварь, и ни один из предыдущих сценариев не успеет случиться.

Она засела у него в голове, прогрызла в мозгу нору и вросла, заменила собой определенный процент серого вещества и сделала так, чтобы он не мог не думать о ней. Кэйа не помнил ее досконально, не смог разглядеть, но силуэт, уродливый и несвойственный углеродной жизни, и при этом так ее напоминавший, преследовал его. При любой попытке осознанно воссоздать облик твари мозг опускал рубильник и вызывал перегрев головы. А ему и так-то было очень-очень жарко.

Он отдышался, поднялся и как-то спокойно побрел по коридору, пока мир вокруг него готовился сгореть и распасться, готовился убить его, завалить балками, раскромсать осколками металлических амбразур, сварить заживо или изжарить, а может, если особенно не повезет, выбросить в космос и поморозить в вакууме еще минут пять-семь. Кэйа остановился, вытер со лба пот, прислушался. Его хотя бы не преследовали: он не слышал шагов, лишь сирена выла и выла, выла и выла, и выгоняла его, не без доли издевки, к аварийным челнокам.

Внимание. Массовый перегрев корпуса. Система охлаждения неисправна. Объявлена экстренная эвакуация. Пожалуйста, пройдите к сектору эвакуации. Сохраняйте спокойствие. Внимание. Массовый перегрев корпуса. Система охлаждения неисправна. Объявлена экстренная эвакуация. Пожалуйста, пройдите к сектору эвакуации. Сохраняйте спокойствие. Внимание.

Кэйа взревел.

— Да заткнись ты! — он в сердцах пнул случайную трубку, и та тут же ужалила его струей раскаленного пара. Кэйа заорал и скорчился, замахнулся на стену, но она совершенно его не испугалась. Тогда он остановился, выпрямился, задрал голову и прикрыл глаза. — Господи, если ты меня слышишь…

Он не закончил и похромал дальше. У него закончились патроны, он ничего не видел. Кровь залила ему глаза.

Он был героем. Он всех спас, всех, на кого ему не было все равно. Он отвел Каве и приказал Джинн улетать, и они улетели. Он был героем, конечно же, и ему оставалось очень эпично сгинуть вместе со станцией, самоуничтожиться, раскинув руки и приняв смерть благородно, так же, как он разговаривал с Джинн в последний раз. Такой пафосный, а ведь Кэйа действительно почти что искренне хотел, чтобы они улетали несмотря ни на что, потому что, кажется, так было написано в регламенте. Капитан уходит последним, или же не уходит вовсе. Ни в одном регламенте не было прописано, что капитану в момент коллапса очень захочется домой. Поэтому ему было легче представить, что в голове не осталось места ни для мечт о доме, ни для сожалений.

Он шел, почти бесцельно, прихрамывая и дыша через нос. Улыбнулся, подумав, что горячий воздух, наверное, выжег все волосы в носу, и что это было смешно. Осталось ли что-то от бровей? А от ресниц? Наверное, да, хотя хрен его знает — у него горело лицо и капал с подбородка пот. Снова заорала сирена. Она почти заглушила другие звуки, другой текстуры и характера. Шаги. Бег. Тугой звон колокола и скрипение смычком по ржавой пиле. Кэйа закатил глаза и снова что-то прорычал, и на мгновение ему было все равно, сожрут его, или это будет кто-то выживший. Этого мгновения хватило, чтобы он взял с пола кусок взорвавшейся трубы и занес его, как биту, готовый принимать то ли мяч, то ли чью-то голову. И одному Богу было известно, как Дилюк ухитрился увернуться и не получить трубой по виску.

— Спокойно! — он закричал, отскакивая к стене. Взвизгнула Диона у него на руках, инстинктивно прижалась к нему, как обезьянка, а он согнулся, ожидая, что последует еще один удар. Кэйа проморгался и посмотрел на них с открытым ртом. Кусок трубы упал туда, откуда он его поднял. — Спокойно, Кэйа! Это я!

— Да вижу! — рявкнул Кэйа в ответ. Он разучился говорить тихо или спокойно, потому что обстановка совершенно не располагала к тому, чтобы быть человеком или нормально существовать. Оставалось рычать, шипеть и рявкать, и иногда выть, по мере необходимости. — Вижу! Что вы тут забыли?!

Дилюк не спешил отвечать. Он подошел к нему, чтобы перекинуть его руку через плечо, но когда попытался поднять свою, то скорчился от боли. Кэйа резко отпрыгнул от него, и они остались стоять в узком коридоре, потому что жарко было им обоим и потому что оба не совсем понимали, что творят. Когда приступ боли его отпустил, Дилюк, прокашлявшись, кивком приказал ему следовать за ними.

— Тебя и забыли, идиот, — выдавил он. Кэйа хмуро посмотрел на него, остановился на Дионе и на том, как та, вжимаясь в Дилюка, смотрела на него — со страхом и при этом надеждой, — и понял, что перестал понимать что-либо. — Идем, чего застыл?

Он нерешительно помялся на месте, а потом всё-таки пошел.

— Совсем мозги оплавились? — Снова заговорила сирена, и Кэйа замолчал. Затем они поменялись местами. — Тебе если самому жить не хочется, так ты о ней подумай!

— А я думал, — Они завернули за угол, и коридор наконец-то расширился; показались останки дверей-переборок и дешевая обивка, где-то тлеющая, где-то горящая. Значит, они вышли туда, где люди, в теории, могли собираться и следовать к месту эвакуации. — Только она никак не могла тебя оставить.

— Врешь! — крикнула Диона, и ее голос оказался звонче даже сирены, и это оказалось глотком свежего воздуха среди сипящих и хрипящих. — Ты сам так сказал!

— А ты, значит, хотела бросить его умирать?

— Я этого не говорила!

— Заткнитесь оба! — Кэйа рявкнул и снова вытер пот со лба. — Да мне все равно, кто и когда что сказал! Бесите больше, чем эта тварь.

— Да? Ну тогда мы пошли.

— До свидания!

— Почему ты такой противный!? — вскрикнула Диона. Они продолжали идти втроем, осторожно осматривая каждый перекресток и угол на случай, если в своей ругани, вое сирены и механическом женском голосе, а еще в скрипе каркаса космической станции не услышат тот самый зловещий цокот когтей и рычание двупастной твари. На плече у Дилюка все еще висел огнемет, полупустой, но рабочий. Кэйа увидел его и вспомнил, что сказал ему Каве, удивился тому, как все оказалось переплетено, а потом обошел Дилюка и аккуратно снял огнемет с его плеча. Не смотря на него, Дилюк кивнул. Увидев на стене табличку с надписью «челноки», они повернули.

— Не мне здесь говорить, кто и насколько противный, — фыркнул Дилюк. Он хотел сказать что-то еще, но уже родной им механический голос вновь заговорил:

— Внимание. Массовый перегрев корпуса. Система охлаждения неисправна. Объявлена экстренная эвакуация. Пожалуйста, пройдите к сектору эвакуации. Сохраняйте спокойствие

— Мы поняли, поняли. «Вы сейчас умрете, сохраняйте спокойствие!»

— Мы умрем?!

Было здорово, что хотя бы сейчас в Дионе проснулась жажда жизни, хоть и очень не вовремя.

— Нет, мы не умрем, — с уверенностью в голосе ответил ей Кэйа. — Мы уже почти дошли до челноков. А ты заткнись и смотри по сторонам.

— Сам заткнись. Откуда такой оптимизм от того, кто стоял в коридоре и готовился сгореть заживо?

Под ними задрожал пол, а через секунду по коридору прошла ударная волна: рванул один из двигателей, и это послужило лучшим рычагом для примирения, даже лучше, чем клятва на мизинцах. Они ускорились, почти побежали, и Дилюк, шумно дыша и кашляя, нарушил предложение заткнуться и просипел:

— Знаешь, о чем я думаю?

— Нет! И не хочу!

Впереди замаячила почти целая дверь, над которой маячили заветные слова, которые они искали все это время.

— Вот мы бежим от огня, да? А ведь эта тварь тоже бежит.

Кэйа открыл рот. Он хотел сказать: я что, попросил высказываться вслух?, но вместо этого проглотил комок слюны и забоялся, ведь Дилюк был абсолютно прав. Если эта иноземная жизнь не терпела огня, то неизбежно следовала туда, где его не было.

Спасательные челноки хранились в отдельном отсеке и были намертво прикреплены к внешней обшивке станции. Они проснулись сразу же, как только система оповестила о массовом перегреве, замигали светом и загудели системными компьютерами. Открытые, они ждали, пока из трех дверей со всех концов станции к ним бросится люди. Наконец, одна из них открылась.

Отсек с челноками не горел, разве что температура была явно выше тридцати шести градусов. Дилюк крикнул, что им нужен либо третий, либо шестой челнок — такие, где стояло три капсулы гибернации, а Кэйа ответил ему, что искать совершенно нет времени. И он оказался прав, но не из-за того, что к ним подступал пожар; у соседних дверей послышался грохот, как если бы кто-то бил в них тараном с целью выбить к чертям, а затем и лязг, а затем сквозь крохотную щель протиснулись черные когти.

Они выругались почти одновременно, а Диона замерла от страха, замерзла, вцепившись в Дилюка так же, как когти вцепились в дверь, пытаясь ее открыть. Почти не думая, Кэйа снял с плеча огнемет, подбежал к двери, нажал на курок, и маленькое вечногорящее пламя разрослось, взлетело, взмыло вперед, облизало дверь и когти, и те тут же исчезли под зубодробящий визг неземной твари. Это не остановило ее, она вновь ударилась в дверь, вновь просунула свою лапу, и дверь потихоньку начала раздвигаться, даже если ее обливали огнем так же щедро, как траву обливал многодневный ливень. Кэйа подумал о ливне и о траве, отвлекся и случайно столкнулся с мордой, вытянутой, мерзкой, с той самой, какую он встречал ранее, с ее отчаянной попыткой то ли спастись, то ли уничтожить их, обезумевшей настолько, что даже пламя ее не остановило.

А затем огонь закончился, и, сколько бы Кэйа ни жал на курок и не рычал, оно не возрождалось. 

Дилюку потребовалось трижды окликнуть его, чтобы он его услышал, и с силой дернуть за собой, чтобы он начал двигаться. Огнемет слетел с его плеча, его самого забросили в камеру челнока, и он стукнулся плечом о пол. Он видел, как от панели к панели мечутся ботинки, а еще видел, как вытянутая голова обретает руки и как наконец-то раскрываются обгоревшие двери. Монстр предстал перед ним во весь рост, и он ничуть не изменился.

Он видел его раньше, он запомнил, как оно выглядит, и оно пригвоздило его к полу, не давая двинуться, и Кэйа не замечал этого. Где-то позади него закричала Диона. Он проснулся. Тварь мчалась на них. Челнок был открыт.

Кэйа вскочил и метнулся к Дилюку, чтобы вместе закрыть его вручную — для этого им надо было утянуть ее за рычаг и выкрутить вензель, висевший в центре двери. Он не чувствовал ни боли, ни усталости, пока они не оказались заперты. Обезумевший от страха и адреналина, Дилюк метнулся к панели и только тогда замер, растерявшись от количества кнопок.

— Идите и пристегнитесь, — приказал Кэйа, садясь в кресло напротив панели пилота. Он запрыгал по рычагам и кнопкам так, как если бы это был его родной «Борей», пока в челнок, пытаясь его разодрать, вгрызались снаружи, пока его раскачивали и бились в его корпус. Диона визжала, и, отвечая ей, послышался неожиданно спокойный голос Дилюка. Он успокаивал ее так, как мог, как успокаивал человек, выросший на Земле и не знавший ни любви, ни тепла. Кэйа прокашлялся. Послышался грохот и звон — с такой неохотой «Герта» отпускала их в открытый космос.

— Говорит капитан челнока под номером три космической станции «Герта», — он бормотал почти не слышно, успокаивая себя, помещая себя в стандартную ситуацию взлета космических кораблей. Их трясло; голос терялся в тряске, в шуме двигателей, от которых внезапно потребовали разогнаться как можно быстрее. — Хрен знает, сколько сейчас времени и какое сегодня число. Погода? За бортом довольно горячо, а скоро станет довольно прохладно. Займите свои места, пристегните ремни и поместите откидные столики в вертикальное положение. Что касается местной фауны — я, ребята, не знаю, смогут ли поджарить ее наши двигатели, но если она не отцепится от челнока, то окажется в вакууме и задохнется. Итак, — Кэйа выдохнул, и на мгновение весь шум окружающего мира перестал для него существовать. Он улыбнулся, смотря, как постепенно им открывается бесконечная чернота и мириады звезд, и как разница в давлении вытягивает прочь мелкий мусор и хлам. — Эй, Диона, смотри вперед.

Их кресла располагались следом за креслом пилота, ради экономии места и по причине того, что во время эвакуации было совершенно не важно, где и кто сидел. Их челнок вновь задрожал, а затем их троих вжало в кресла, пока они набирали скорость. Звезды по бокам большого окна поплыли, стало темно, лишь сбоку их освещала планета Росс 128 b, отражая свет своей звезды. Они не слышали ни грохота, ни взрыва, а когда отлетели на достаточное расстояние, то перестали дрожать. Челнок поплыл по бесконечному морю без неба и дна, ведомый единицами и нулями, и одним человеком, который представился ему исключительно как его новый капитан.