— Попробуй открыть глаз.

Кэйа просто покачал головой. Дилюк нахмурился. Он сидел перед ним в кресле, умытый и спокойный, и позволял трогать свое лицо, щипать его антисептическими спреями и водой, вытирать какой-то тряпкой и осматривать рану, но открывать глаз он попросту не хотел. Но Дилюк не отставал, и он, тяжело вздохнув, разлепил веко. Все было размыто, словно ему в глаз попала грязь и распространилась по всему периметру; по лицу Дилюка он понял, что не так далеко ушел от правды.

— У тебя все в крови, — тихо заметил он. Кэйа фыркнул и отмахнулся.

— Выживу. Глаз у меня два, если что.

— Ага. Ноги тоже.

— Как и у тебя — две руки.

— Рука-то срастется.

Они посмотрели друг на друга, раненые, уставшие. Посмотрели на перевязанную ногу Кэйи, на то, как наскоро сделанная из куска его комбинезона, оторванного ввиду необходимости, повязка обхватывала руку Дилюка со следами когтей монстра и сгибала его в локте. Он оставался в майке, грязной и потной; верхняя часть комбинезона была завязана в узел на поясе, так, что казалось, будто он надел обычные штаны.

Корабль мерно плыл в космосе по заложенным координатам: они не стали тратить два месяца стазиса на то, чтобы добраться до станции «Весты», и вместо этого летели к одному из близлежащих флагманов КММ, чтобы оттуда отправиться на адекватном корабле. Кэйа отправил сигнал туда, куда летел «Борей», и предвкушал лица его команды, когда те услышат, что их капитан не только жив, но и клянется впредь обсуждать любой заказ сними прежде, чем голословно на него соглашаться, оставляя при этом себе самое сильное право голоса. Все, кажется, было хорошо. Было тихо.

Впереди них, в пилотском кресле сидела Диона, ела лапшу быстрого приготовления и смотрела в глубокий космос, пытаясь разглядеть созвездия и галактики. Она все посматривала на шлем, прикрепленный к креслу на случай очередной эвакуации или просто жесткой посадки, и Кэйа, заметив это, снял его с предохранителя и нахлобучил ей на голову.

— Теперь ты — пилот, — устало сказал он, — вместо меня. Будешь следить за звездами и астероидами, чтобы они в нас не врезались. Только ничего на панели не трогай. А я отдохну.

— Тогда я не пилот, — Диона надулась. — Если нельзя ничего трогать, то мы просто врежемся в астероид, и все.

Неожиданно для них, Дилюк рассмеялся.

— Знаешь а она права.

— А тебя вообще не спрашивали.

— Кстати, — Дилюк, явно что-то вспомнив, стал рыться в своем комбинезоне. Каково же было удивление Кэйи, когда он, улыбаясь, достал из-за пазухи его титановую фляжку и протянул ему. — Держи. Нашел, пока ползали по станции.

— А она взорвалась? — спросила девочка, но Кэйа ее не услышал. Он оторопело крутил фляжку в руках, поднял ее к уху и потряс, и довольно улыбнулся, когда услышал бултыхание. Правда, фляжка была горячей, ведь все то время она пролежала то на нагретой станции, то у Дилюка подмышкой, но особой проблемы Кэйа в этом не видел: он подошел к небольшой холодильной камере, в которой хранились медикаменты, требующие низких температур, и, не церемонясь со склянками, растолкал их своей фляжкой и закрыл дверцу.

— Станция-то?

— Угу.

Они с Дилюком переглянулись. Кэйа пожал плечом.

— Могла. Мы бы все равно не услышали взрыв, ведь звука в космосе нет. А может, в ней просто выгорел весь кислород, и пламя потухло само.

Дионе как будто не понравился этот ответ. Он был простым и лаконичным, и Кэйа был рад тому, каким он получился, но она даже не кивнула или не сказала короткого своего «ясно», лишь продолжала смотреть вперед себя. Кэйа быстро понял, что именно ее тревожит.

Он сел рядом с ней, морщась от боли в ноге.

— Послушай, это чудовище было живым, так? — Она отвернулась от него, но кивнула. Не хотела, чтобы видел слезы. К ним подошел Дилюк. Он облокотился о спинку кресла, смотря на них сверху. — А если так, то ему нужен кислород, чтобы жить. Гравитация, чтобы передвигаться. Без всего этого… что он сделает, а?

— А если он остался на станции? — она была тихой, потому что привыкла быть сильной и не плакать, но так не получалось — быть сильной и не плакать — в их компании. Слыша мягкий голос и сидя в кресле пилота с желтым шлемом на голове, смотря, как они, звери, зализывают друг на друге раны и при этом не перестают ворчать, как перевязывают и ее мелкие ссадины и проверяют синяки, Диона хотела перестать быть сильной. Ей было всего восемь. — Если он…

— Не может такого быть, — голос Дилюка был резче, чем голос Кэйи, но он тоже был спокоен. — Разница в давлении, которую создает открытый шлюз, засасывает в космос все, что можно засосать. Если мы предположим, что он зацепился за наш корабль, то его б выплюнуло, как семечко. А если, — он опередил ее, открывшую рот, и поднял указательный палец, призывая дослушать, — если каким-то образом он и остался там, то его спалили двигатели челнока. Помнишь, капитан говорил про «поджарить»? Так вот, там и хрустящей корочки не останется, при таких-то температурах.

Однако она все равно заплакала, тихо спрятав слезы в кулаки, и ничего им не ответила. Возможно, эти объяснения, логичные и, казалось, правильные, и вовсе не были ей нужны, ведь попроси ее, и она не повторит того, чего ей сказали. Кэйа и Дилюк вновь переглянулись; Кэйа поднялся, снял с ее головы шлем и слабо, неловко похлопал по макушке. Он сел перед ней, пилот с блестящими жетонами на шее. Герой. Он улыбнулся ей, спокойно и мягко.

— Мне что-то подсказывает, что ты очень устала, Диона, — сказал он. — Ты ведь уже спала в капсуле гибернации, а? — она всхлипнула и кивнула немного погодя, и Кэйа кивнул ей в ответ. — Значит, знаешь, что это будет самый спокойный и хороший сон в твоей жизни. А там уже не успеешь заметить, как обнимаешь папу.

Она не сопротивлялась, когда ее взяли на руки и принесли к одной из капсул, светившихся приглушенным белым светом, уложили и прикрепили все необходимые датчики. Дилюк похлопал ее по плечу; он держал ее за руку, пока Кэйа активировал капсулу и устанавливал время ее работы. Она не верила в хорошие сны.

Втроем они пожелали друг другу спокойной ночи, после чего девочка закрыла глаза и впала сначала в дрему, а затем и в глубокий, спокойный сон, какой и был ей обещан после бесконечных мучений. Оставшиеся бодрствовать мужчины подождали, как если бы она могла проснуться, а потом шумно выдохнули почти в унисон. Кэйа подошел к холодильной камере и достал из нее фляжку, а затем уместился в кресло пилота и стал откручивать тяжелую титановую крышку.

— Я поставил ей время с авансом, на случай, если мы задержимся, — сказал он, и Дилюк ему кивнул. — Тебе тоже, если хочешь. Сам проснусь раньше.

— Поставишь мне такое же время, какое и себе. 

— Ладно.

В челноке было мало места, ведь комфорт тут уступал в угоду сомнительной безопасности, а главное — эргономичной планировке пространства. Когда приходится срочно эвакуироваться, мало кто думает о раздельных спальнях, гостевой комнате или кафетерии, не говоря уже о каких-то мелочах. К тому же, предполагается, что спасенные большую часть времени проведут в гибернации, тогда зачем, спрашивается, им лишнее место и уютный дизайн? Это была небольшая, по сути своей, комнатка, со стенами, обвешанными проводами, экранами и датчиками — всем тем, что на «Борее» и «Герте» было скрыто панелями войлока и пластика. Кэйа усмехнулся; поднеся к губам фляжку, он задумался, как выглядит челнок эвакуации для больших начальников. Есть ли там обитые войлоком стены и массажные кресла? Есть ли отдельные душевые? Им предоставлен андроид в качестве обслуживающего персонала?

— Эй, подожди, — он нахмурился и замер. Дилюк подошел к нему вплотную, нагнулся и посмотрел в глаза, и Кэйа смотрел в ответ. Они простояли так вечность: успели родиться планеты из космической пыли, а звезды — распасться, разорваться в сверхновые и исчезнуть навсегда. Вселенная, расширившись до максимальных своих пределов, успела схлопнуться в первозданную точку, а в маленьком челноке, блуждавшем по границам обитаемого космоса, двое смотрели друг на друга и очень надеялись, что думают они об одном и том же. — Я…

— Ты не любишь запах алкоголя, да, — тихо проговорил Кэйа. Какой он, наверное, сейчас страшный, со своим опухшим глазом и хирургическими пластырями, скрепляющими лопнувшую кожу на виске, но Дилюк, в который раз поджав губы, потянулся к нему, и Кэйа потянулся в ответ. Они поцеловались, и это было совсем не так, как случилось когда-то давно. Дилюк цеплялся за него, его, казалось, вот-вот разорвет изнутри от желания близости и одновременного страха потерять и потеряться в крохотной каморке. Поэтому он бесцельно, оторопело взял его лицо рукой и целовал, целовал, он терял его, это было неизбежно, но каждый раз находил снова и слушал, как Кэйа дышит, равно и судорожно, и как кусают, царапают его тонкие искусанные губы. Как он шепчет: я устал, я так устал. Как шепчет: не отпускай меня. И Дилюк не отпускал.

Он тоже устал, он почти лег на это кресло, поставив на него ногу, он оторопело гладил пальцами его щеку и все ждал, пока на нее прольются слезы. Кэйа не плакал. Кэйа наконец-то пополз руками по его спине и схватил ткань того самого синего комбинезона, грязного и рваного. Он оттянул шею, и Дилюк стал целовать ее, стал целовать за ухом и шумно дышать, и Кэйа тоже дышал очень шумно, не более, потому что они устали и потому что не хотели отпускать друг друга из своих рук. Это не было развлечением. Это была жизненная необходимость.

Кэйа произнес, когда у них закончились силы даже на то, чтобы целоваться:

— Мне кажется, я тебя люблю.

Они рассмеялась почти одновременно. Оба знали, что это несерьезно. Быть несерьезным было здорово.

— Ну-ну, — хмыкнул Дилюк, слезая с кресла. Он стал неуклюже извиваться и уцелевшей рукой стягивать с себя синий комбинезон, а Кэйа, расположившись поудобнее, смотрел и наконец-то пил свой ром из плоской фляжки. — Посмотрим, как ты заговоришь, когда мы причалим. И проведем вместе некоторое время не в гибернации.

— Пока мне все нравится.

Они замолчали и развернулись к окну, но не смотрели в него, не любовались космосом. Кэйа о чем-то подумал и рассмеялся, и Дилюк вопросительно кивнул ему.

— Да я подумал… Ты представляешь, что будет, если она действительно рванула?

— И ты туда же? — Нахмурился Дилюк, а улыбка Кэйи стала только шире, и в уголках губ проявились морщинки. — Да сдохла эта тварь, сварилась заживо.

— Я не об этом. Представь, какой счет на оплату убытков выставит нам КММ, если узнает, что это мы раскурочили огромную махину, которая висит на орбите одной из ее колоний?

Дилюк замолчал. Ему было совершенно не смешно, а вот Кэйа все силился и поджимал губы, и его грудная клетка дрожала, когда он кашлял, пытаясь сдержать нервный, но искренний смех.

— А у меня лицензию еще наверняка отберут… Только жетоны и останутся. А, хотя нет! Нет, жетоны тоже придется сдать, — фыркнул он, — Хорошо хоть, что “Борей” — мой кораблик, а не корпоратов. Припаркуюсь и буду жить на какое-нибудь пособие.

— Тебе, кажется, мозги немного закупорило, — с мягкой иронией заметил Дилюк, и Кэйа улыбнулся ему. — Откуда им знать, что ты там вообще был?

— А самописец?

— Да когда они его там найдут. До этой дыры еще долететь надо. А вообще, если это произойдет, то давай признаем честно, — он положил здоровую руку ему на плечо, — все свое пособие ты будешь отдавать на выплату этого счета.

— А ты как будто не будешь.

— Не буду. В системе меня нет, — Дилюк склонил голову, наблюдая за тем, как целый ряд звезд исчез за горизонтом их корабля. — Счет выставить некому.

Кэйа не расстроился и не разозлился тому, что Дилюк не поддержал его веселье, не притворился, что ему тоже весело. Он смотрел на него с минуту, сощурившись, лукаво, рассматривал его брови, веснушки, его ухо с гвоздиком в мочке. Произнес, почти промурлыкал:

— Конечно, как я мог забыть, “Дилюк Рагнвиндр”. Знаешь, мне все равно, как тебя зовут на самом деле, — он вздохнул и поднялся, и, потянувшись, прошел пару шагов от стекла. Дилюк посмотрел ему вслед и произнес, спокойно и даже немного холодно:

— Меня зовут Дилюк Рагнвиндр.

Кэйа не стал с ним спорить.

Он разделся, оставшись в одних трусах и майке. Вместе они подошли к свободным капсулам; когда Дилюк развернулся, чтобы открыть свою, Кэйа хлопнул его по заднице раскрытой ладонью.

— Тут, вообще-то, ребенок, — заметил Дилюк. Кэйа фыркнул и обошел его, одновременно снова глоток за глотком уничтожая те скромные запасы алкоголя, которые он с собой взял. Ему становилось тепло и хорошо. 

— Ребенок спит. И я ничего такого не сделал.

Он смотрел, как Дилюк ложится на белую подушку, и как по ней рассыпаются его волосы. Он зевнул. Кэйа наклонился, чтобы поцеловать его, а затем крышка медленно опустилась, и он закрыл глаза. Кэйа остался один.

Он помнил, как жаждал одиночества, даже просыпался ради него раньше всех. Он хотел тогда застать время, когда вокруг никого нет — что же, сейчас он его застал, но сам при этом уже не был пилотом огромного корабля и не выполнял чей-то заказ, никого не перевозил и не возвращал домой. Он был маленьким, в маленьком челноке, который, казалось, летел в неизвестность. Кэйа уселся на борту своей кровати, которая погрузит его в вечный сон. Перед ним простирался необозримый космос, заполнивший собой каждую частичку его бытия, его прошлое и будущее. Он боялся его и при этом любил. Кэйа тихо выдохнул и лег. Он заснул почти сразу, и ему не снилось ничего.