Под заостренным ухом на минимальной громкости постукивало вступление. «Какой это по счету круг?» — подумал Ди‌анн впервые за прошедшие часы прослушивания одной и той же подборки с однотипными композициями. За ночь они слились в одну бесконечную волну звуков, и понимание, где же по умолчанию должны стоять точки, потерялось вместе со счетом времени.

Наручные часы проглядывали в полумраке на тумбочке, поблескивая металлическим корпусом. Оставалось протянуть руку и перестать бесхозно плавать в пространстве. Но расстояние до них казалось настолько великим, что Дианн предпочел лежать в неведении и с риском быть засеченным родителями.

Взгляд с потолка переметнулся на стену. Контуры предметов размыло сильнее обычного. Дианн протер глаза и сморщился: плотные шторы пропустили нить хрупкого проблеска. Голова заболела от мысли, что придётся вылезти из-под одеяла и спуститься вниз. Как бы не хотелось продлить нахождение наедине со своими мыслями, выход из комнаты неизбежен.

С трудом поднявшись, он скинул ноги с кровати и пододвинулся на край. Покалывания перетекли в виски. На фоне продолжало еле слышное гудение. Появилось резкое и нестерпимое желание со всей силы кинуть источник в стену, чтобы детали с грохотом разлетелись по полу, чтобы проснулась сестра в соседней комнате, чтобы эмоции приобрели физическую форму. Рука дрогнула. Дианн нажал на кнопку выключения и положил плеер на тумбочку. Ломать вещи не лучший выход, особенно ранним утром. Особенно когда знаешь, что за это будет.

Отвращение к проблеску дало силы подняться и задернуть шторы. В глазах потемнело. И не из-за устранения единственного источника света. Постояв на месте, он вернулся к тумбочке и надел очки. Кровать приобрела четкость. Её рельефы манили, просили вернуться и отдаться глубокому сну навсегда. Дианн бы повёлся. Что угодно, лишь бы не открывать дверь. Но есть ли в этом смысл? Он пролежал всю ночь и в сон так и не провалился. А сейчас уже поздно. И мириться с сухостью во рту невозможно.

На ручке соседней двери картонная табличка: «Время отдыха прекрасной принцессы». Кружевная тесьма, продетая в отверстие чуть выше, в темноте казалась похожей на бинт. Скользя рукой по стене, Дианн дошёл до неё и перевернул. Надпись: «Осторожно: злой и страшный Баргест!», смотрелась более правдивой, чем предыдущая. И вырезка лохматого черного пса с огромными горящими кровью глазами из газетной статьи про вандалов нравилась Дианну больше, чем кривые трафаретные звёзды кислотных оттенков. Смущала лишь формулировка. Баргест злой и страшный априори.

— Чтоб их всех там, мать вашу, дьявольские собаки Денди¹ разодрали! — донёсся хриплый голос отца из гостиной, — «Всегда же хотели, чтобы сын пошёл по вашим стопам, как однажды вы продолжили карьеру своего Достопочтенного батюшки». Я от предыдущего позора ещё не отмылся, а они вон как стелят, суки!

Дианн медленно подошёл к лестнице и прислушался. Вычислить собеседника труда не составило.

«Как Сент Де Кюри еще не устал слушать одно по одному?»

Рука со стены опустилась на гладко отшлифованные деревянные перила. Ступни мягко проплыли ступеньки, стараясь случайно не задеть предательски скрипучие места.

— Понимаешь, выбора то у меня нет! Майк твой, когда поступит… — сбавил громкость, и отчетливые фразы перестали резать окутанный сонными грезами особняк.

Прокравшись на кухню, Дианн решил одновременно восполнить запас жидкости в организме и взбодриться. Поставил чайник на плиту и достал из верхнего шкафа заветную упаковку. Кухня сразу наполнилась пряным ароматом черного кофе.

За стенкой наступила подозрительная тишина. Прохладный ветерок из форточки пронесся по ногам. Знакомое тяжёлое дыхание продвинулось по коридору, пока не оказалось в дверном проеме. Дианн успел зачерпнуть горсть перемолотых бобов и остановился по пути к кружке. Правая щека заныла. В поле видимости попала свободная рука. Тёмно-серая полоса на запястье, натертая ремешком от часов, при свете бросалась сильнее. Но больше напрягала не она…

— «Бывший председатель созывающего органа и глава исполнительной власти Эдинбурга, по итогам заседания городского совета допущенный на выборы, — жилистые руки активно теребили страницу из вчерашней газеты. Дианн высыпал содержимое ложки и обернулся, — Уиллвер Чафлоер, представляя предвыборную кампанию, организовал благотворительный фестиваль со сбором средств для приюта фоморов². Данная акция не возымела ценности для народа, и граждане более охотно отдали предпочтение представителю Шотландской Национальной партии Чарту Аркарту», — отец прошёл вглубь и приземлился на перетянутый обивкой стул, — Выскажи своё мнение.

Полуприкрытый взгляд терзал, требовал отставить молчание, но Дианн знал: заикнись он в поддержку Аркарта или съязвив об отцовском лицемерии, щека заноет не от нервов, а голова загудит так, что бессонница будет не причём. До рвоты приевшееся чувство. Но повтор ситуации из раза в раз так и не научил предугадывать намерение отца. Да чего таить? За всю жизнь Дианн не научился этому.

— Всё надеешься, что Фреэль посоветует, как продвинуть в политику сына фоморыша?

— Смотрю, уже во все уши свои эльфийские с утра, — с глубоким вздохом отец отложил газету, — Далеко пойдёшь, странь. Но не думай, что сможешь долго уходить от вопроса. Первое заседание и день сводки для прессы уже на этой неделе. Не поговоришь со мной — будешь с ними. А я знаю, как ты ненавидишь публику, — прокашлялся и поднялся, придерживаясь рукой за край стола, — Насчет звонка: «Фреэль» он для меня. Для тебя месье Сент Де Кюри. Имей в виду, — и удалился из кухни, шаркая тапочками по полу.

— Тебя я ненавижу ещё больше. Имей в виду, — буркнул в след, царапнув исполосованное серыми шрамами и пятнами запястье. Обида и жалость к самому себе прожгли брешь в груди, отбив желание пить кофе.