С тех пор, как Кай стал замужним омегой, он больше не проронил ни слезинки. Хотя поводов было более, чем предостаточно. Бил его новый супруг дочерна, оставляя нетронутым лишь то, что одеждой не прикроешь.

Деревенских на свадьбу не пустили — не по статусу, и Кай лишь ловил завистливые взгляды через забор. А чему было завидовать? Разве что столу, полному таких блюд, которых он в жизни своей не видывал. Так и вышло, что из знакомых лиц только отцы и были. Сам он к еде не притронулся, тошнило его с самого утра, так и просидел весь вечер, как изваяние.

А в первую брачную ночь, Кай действительно попытался представить себе другого, но все было не так и не то, шумное пыхтение над собой и чужой отвратный запах напрочь выталкивали из головы все приятные образы, и с тошнотой он все-таки не совладал, запачкав и себя, и мужа, и простыни.

Тогда-то он его первый раз и избил. И затем уж недели не проходило, чтобы Кай снова не страдал. Но сделать с этим ничего не мог. В первый раз Кай сам смирился, вроде как испортил все и заслужил. Но во второй попробовал сопротивляться. Это родителям нельзя слова поперек сказать, а тут он себя обижать не позволит. Так он по крайней мере думал. Муж был крупнее, но Кай молод и силен. Он ответил на удар ударом и победил. Однако триумф от того, что смог себя отстоять, длился недолго. Супруг утер кровь из разбитого носа, поднялся и приказал слугам Кая скрутить и связать. После этого Кай хромал неделю и кровью мочился, и больше не сопротивлялся. Слуг он не винил, те тоже часто получали и боялись хозяина как огня.

А Уйти? Куда? Родители первые обратно приволокут, ещё и советы будут давать, как его отходить сподручнее. А в никуда из дома далеко он не уйдёт — ровно до первой течки, а там уж судьба его ждёт совсем уж незавидная. Бордель, в который попал его незадачливый односельчанин, маячил перед глазами и пугал его больше такой жизни.

Поначалу ещё казалось, что можно как-то этого избежать. Быть покорнее, меньше говорить, смотреть не так дерзко, делать, что говорят, быстро. Вот только поводом могло стать что угодно, а иногда его и вовсе не требовалось. И Кай стал затухать. Похудел, ходил по стеночке, превратился в тень себя самого. Старательно прятал синяки и улыбался теперь только перед соседями через силу. Хотя все всё прекрасно знали. И молчали. И улыбались в ответ.

Даже когда Кай понёс, лучше не стало. И на шестом месяце он своего первенца потерял. Тогда-то жизнь совсем утратила смысл. Плохо было не столько физически, хотя он и потерял много крови и первые два дня находился на грани жизни и смерти. Из него будто бы вытянули все жизненные силы, и их не осталось даже на то, чтобы двигаться, не говоря уже о чем-то большем. Даже боль перестала что-либо значить. Он почти не ел, почти не вставал с кровати и почти не спал. Потому что стоило ему закрыть глаза, как он видел своего сына, которого так и не взял на руки, которого не смог спасти. Он готовился умереть и мысль об этом приносила облегчение.

Около полугода он пробыл в таком состоянии, и тогда супруг его почти не бил, видимо, тоже интерес потерял — изводить того, кто на это никак не реагирует, что за радость. А потом Кай снова почувствовал под сердцем ребёнка.

Силы вернулись, но вместе с ними и осознание, что даже если он доносит и благополучно разрешится от бремени, жизни больше не будет, и теперь уж не только для него. Первого малыша он не защитил, за жизнь же этого теперь был готов бороться. Но как, когда помощи ждать не откуда, а силы совсем не равны? И тогда-то Кай решился.

Он по-настоящему готовился убить. Тот, кто даже курице голову свернуть не мог, планировал убийство человека, и ничего внутри при этом не шевелилось. Может, только немного было страшно, что муж раньше прознает. За себя Кай больше не боялся, но он был снова не один, и нужно было осторожничать.

Поэтому он составил план и даже уже отравы крысиной на базаре купил, но, видимо, Боги наконец смилостивились, решили, что с Кая уже хватит, и не позволили взять грех на душу.

Обычно, до завтрака Кай старался мужу на глаза не попадаться и перехватывал что-то на кухне. Очень уж тот не жаловал ранние подъёмы и, пока голодный был, особенно зверствовал. Но тут избежать совместной трапезы не вышло. Кай сидел напротив бледный и тихий. Срок был ранний и по утрам его еще немного мутило, а еще было страшно. Рядом с ним ему все время было страшно.

— Чего ложкой ковыряешь, будто дерьма коровьего насыпали? Ешь давай, пока и впрямь не приказал принести.

Кай послушно зачерпнул кашу и положил в рот. Сам супруг проблем с аппетитом явно не испытывал, ел, причмокивая, облизывал жирные пальцы.

— Вкусно тебе?

— Да, спасибо. —Что лучше, отвечать или нет — не угадаешь, и Кай решился ответить.

— Конечно, вкусно, на чужих-то харчах! Взял в дом дармоеда бесполезного. Толку с тебя, как с козла молока! В постели — бревно, по дому — неумеха! Что нос воротишь? — ничего Кай не воротил, но разве это когда волновало? — Живет тут на всем готовом! Али неправду говорю? Отвечай, когда я с тобой разговариваю!

Муж стукнул кулаком по столу, зазвенела посуда, вздрогнул Кай, поглубже втянул голову в плечи и зажмурился. Вот сейчас он перегнется через небольшой стол и… Но вместо удара вдруг раздался хрип. Кай открыл глаза и увидел, как муж пытается вдохнуть. Одной рукой он стучал себе по груди, другой тыкал в Кая, а затем себе за спину, предлагая постучать ему по спине.

Кай, по выработанной за это время привычке беспрекословного послушания, кинулся было на помощь, но замер, сделав пару шагов. Он смотрел ему прямо в выпученные глаза на покрасневшем лице, в которых по очереди сменялись удивление, ненависть и страх, и не шевелился. Сердце билось, как бешенное, кровь стучала в висках, даже дышать было страшно. Что он делает? Ведь если тот выживет, то точно его убьет. Но вдруг? И тогда свобода. И этот маленький шанс словно приклеил Кая к месту.

Открытый рот мужа некрасиво скривился, он схватился за край стола, а потом завалился на пол, утянув за собой скатерть и все, что было на ней. Под звон бъющейся посуды Кай подошёл чуть ближе. Теперь лицо синело стремительно, а руки перестали бить по груди и, кажется, пытались разодрать себе горло. На шум прибежал слуга, увидел что происходит и кинулся было на помощь хозяину, но Кай остановил его жестом. Теперь они оба стояли, словно статуи, с надеждой глядя, как умирает тот, кто держал в постоянном страхе весь дом.

До самых похорон не верилось, все казалось, что он сейчас из-за угла выйдет или зайдёт в спальню, чтобы вдавить Кая в кровать, а после избить. Но все оказалось правдой. Два года мучений и бесконечного страха закончились, и он выжил, выдержал.

Когда на гроб упала первая горсть земли, Кай вдруг разрыдался, громко, с подвываниями, размазывая по лицу пыль. Впервые за два года. Люди, пришедшие на похороны, смотрели на него сочувственно. Но сочувствия он не заслуживал. Плакал Кай не из скорби, а от огромного облегчения. Словно кандалы с души упали и дышать стало легко и свободно.

Положенные шестьдесят дней траура он отбыл — по десять для каждого бога, а после стал думать, как дальше быть. Других законных наследников у покойного супруга не было, а Кай к тому же на сносях, так что все права были при нём. Вот только что ему делать с хозяйством и с мануфактурой? Справится ли он? Да и если попробует, кто будет слушать омегу? Альфы подчинялись исключительно друг другу. А то несерьёзно ведь, как может руководить тот, кто раз на месяц готов бросаться на все живое, а потом девять месяцев с брюхом бегает, и так без конца? По мнению альф, омеги только на одно и годились.

Как ни странно, уверенность в него вселили родители. Пришли они сразу по окончании траура. И Кай сперва даже обрадовался, а потом…

— Я тебе мужа нового нашёл, — заявил отец -омега. — Повезло, что согласился взять тебя с чужим приплодом. Человек хороший, богатый…

Кай слушал и поверить не мог в происходящее. Он же освободился. А тут будто в прошлое попал, и снова кошмар повторяется.

— Я не собираюсь больше выходить замуж, — прервал он бесконечный поток слов.

Раньше бы такое в лицо сказать не посмел, а теперь внутри поднимался ледяной гнев, который придавал сил.

— Что? — от такой наглости родитель даже, кажется, дышать забыл. — Что значит не собираешься? А что ты собираешься делать?

— У меня теперь мануфактура, ребёнок — чай дела найдутся.

— Мануфактура у тебя? Не смеши меня. Как ты ей управлять собрался. Тебе альфа нужен! Твое дело — детей рожать и мужа слушать. И не смей со мной спорить! Будет так, как я сказал! Я твой отец и мне решать!

— Нет. — Его голос звучал на редкость спокойно, хотя внутри все клокотало. — Ты это право потерял, когда отдал меня моему мужу. Теперь у меня своя семья, и не тебе в неё лезть.

— Какая семья? С ума сошёл? Ты — вдовец!

— Да, и теперь глава моей семьи — я. Глава этого дома — я. И решения о своей жизни принимать буду тоже я.

— Ишь, как заговорил! Да если бы не мы, ничего бы у тебя не было. А теперь, значит, родителей по боку и уж и слушать не будешь! Ах ты ж тварь неблагодарная! Приползешь ещё, попросишь помощи! Все слова мои вспомнишь, да поздно будет.

— Не волнуйся, не приползу. За два года не приполз и дальше как-то справлюсь.

— Да что ты такое говоришь? Два года он не приползал! Конечно, как сыр в масле катался, в доме шикарном жил на всем готовом!..

Слова знакомые, как кипятком ошпарили. Кай вскочил с места, сжал кулаки и скрипнул зубами. Как сыр в масле? Он — как сыр в масле? На всем готовом! Не могли они не знать правды. Что Кай сам не говорил — ничего не значило. В деревне ничего не утаишь. Про двух мужей предыдущих все знали, и про него явно каждый раз за семечками трещали: и как, и сколько раз, и что Кай орал, и как просил пощады. Он мог как угодно синяки прятать, да только слугам рот не закроешь, они сразу все из дома вынесут — одному скажи, все село в курсе будет. Не могли не знать! Да только все равно им было. Настолько, что и второй раз готовы снова продать, раз случай подвернулся, и товар уж больше старому владельцу без надобности, пусть поизносившийся, ну да ничего — цену сбросим.

— Убирайтесь вон! — голос звенел, готовый сорваться. — Видеть вас больше не хочу!

— Да как ты смеешь!

— Я сказал — вон! — прочеканил Кай каждое слово. — Пока вас взашей не вышвырнули.

Отец-альфа первый понял и упирающегося мужа увёл, хотя тот напоследок успел наговорить ещё гадостей.

А Кай стоял посреди гостиной ошарашенный. Злость сходила на нет, и страх в душе мешался с каким-то детским восторгом. Никогда он не думал, что так себе позволит с родителями говорить. За всю жизнь слова поперек сказать не смел. А вот же смог. Он и вправду их выгнал, а они и ушли. Если уж он с этим справился, то какие-то альфы ему точно по плечу.

На встречу с управляющим мануфактурой шёл он в себе уже не сомневаясь. Пожилой альфа с хитрыми бегающими глазками смотрел на Кая снисходительно:

— Ну, здравствуй, а я уж думал, что не зайдёшь даже.

— Отчего же не зайду. Расскажи мне, как тут все устроено? — Кай ни разу не был на мануфактуре и думал, что жизнь здесь будет кипеть, но по сути попал на склады, тут лежал и сырец, и рулоны готовой ткани.

— Ой, не стоит забивать свою прекрасную голову этими делами. Я сам со всем справлюсь, а уж потом, воздадут боги, появится новый хозяин и уж ему дела передам.

— Я и есть новый хозяин, — возразил Кай.

— Да, конечно, — махнул он рукой, и видимо решив, что это какая-то омежья блажь, продолжил, — но я имею в виду альфу.

— Но альфы не предвидится, так что есть только я.

Управляющий закатил глаза:

— Я не хочу спорить с омегой на сносях, но…

— Вот и не спорь, — Кай улыбнулся, очень надеясь, что получилось обворожительно, а не угрожающе.

Управляющий тяжело вздохнул, но все-таки начал рассказывать. Как оказалось, работники находились у себя дома в самостоятельно оборудованных мастерских. Супруг закупал сырец и отвозил его ремесленникам, потом забирал у них готовую к дальнейшей обработке шерсть и вёз прядильщикам, потом у тех забирал нить и уже её доставлял ткачам.

— Но зачем так сложно? Не легче ли всех собрать в одном месте?

— Тогда нужно будет оборудовать помещения…

— Да, но ведь получится конвейер… — слово само всплыло в голове, хотя, казалось, его жизнь уже давно стёрла ту волшебную ночь из памяти.

— Что получится?

— Конвейер, — повторил Кай уже не так уверенно, — беспрерывное потоковое производство. Тут же прядут и сразу передают готовую нить дальше, и тут же ткут. Во- первых, можно будет сократить время на доставку ещё неготового изделия туда-сюда. Во-вторых, не нужно будет ждать, пока на каждом из этапов завершат большой объем работы, и можно будет быстрее получить готовое изделие и сразу его продавать, а не думать, кому сбыть большую партию.

Он говорил не своими словами, сейчас его устами молвил его дракон, пускай таковым он и был всего одну ночь. Кай даже не думал, но тот рассказ упал в благодатную почву, наложился на какие-то собственные знания, на то, что Кай где-то слышал. И он видел по вдруг ставшему из пренебрежительного заинтересованным взгляду управляющего, получалось неплохо.

За идею тот ухватился, потешив самолюбие Кая. Теперь у него не было ни одной свободной минутки. Каждый день он бегал на склады, превратившиеся в огромный цех, ездил к поставщикам и покупателям, смотрел, как все устроено у других мануфактурщиков, проверял финансы. Управление хозяйством тоже требовало сил и присутствия. Он очень уставал, но чувствовал себя совершенно счастливым и на своём месте. Благо беременность протекала легко и позволяла целый день порхать с места на место.

И все же чего-то не хватало. Он смотрел на работу ремесленников, совал свой нос в прядильные и ткацкие станки под недовольные бурчание рабочих. И в голове билось неизвестное в его мире слово «автоматизация». Он помнил дроида, латавшего обшивку корабля, и в голове всплывала машина, такая себе смесь прядильного и ткацкого станков, которая сама прядёт нить, и тут же, не собирая её в бабины, превращает в ткань. И все это самостоятельно. Тогда возможно будет ещё и сократить затраты на рабочих, ограничившись только мойщиками и парой человек, которые загружают пряжу и собирают готовую ткань.

Своими идеями с управляющим он пока не делился, сначала нужно было найти того, кто может это создать. А для этого стоило съездить в город, и хотя бы выяснить, кто занимается изобретениями. Кто-то же этим занимается, иначе бы машину не изобрели.

— Эх, жалко, что скоро ты уже не будешь здесь появляться, — вздохнул управляющий, и показалось, что ему и впрямь жаль.

— Чего это вдруг? — удивился Кай.

Тот только кивнул на лезущее на нос пузо:

— Не до этого скоро будет, а там и замуж выйдешь.

Кай обнял руками свой изрядно выпирающий живот. Он знал, что тот имел в виду. Не только о ребенке. Течка без альфы — это мучение. А провести её с кем-то вне брака, значило привести в мир незаконнорожденного, да и самому так покрыть себя позором, что только плевать в спину будут.

Он и сам думал об этом иногда. Ночь с драконом как будто разбудила его, заставив все внутри пылать от желания и удовольствия. Брак же все снова погрузил в глубокий сон. Он знал, что многие в его ситуации нашли бы себе кого-то на стороне, но во-первых, Кай боялся, а во-вторых, ничего не хотел. Его в этом смысле вообще перестало интересовать что-либо, близость с супругом не приносила ничего — только отвращение. Кроме течек, в которых он себя не контролировал, и которые помнил плохо. Вне этого же вообще не хотелось, чтобы его кто-то трогал, хотелось просто свернуться клубком, забиться в угол, и чтобы о нем все забыли. После же смерти мужа, вроде было не до этого, и только недавно он снова почувствовал… интерес.

Кай как раз вышел, чтобы направиться в мануфактуру, когда наткнулся взглядом на альфу, который колол во дворе дрова, и остановился. Он и раньше его видел, тот был из дворовых слуг, что не допускались в дом, только вот раньше он был в одежде. Сейчас же, видимо разгорячившись от работы, он скинул рубашку. И теперь Кай очень чётко видел как сильные мускулистые руки поднимают топор и с глухим «Бух» опускают его на полено, как бугрятся шнурки вен на предплечьях, как ходят лопатки на рельефной спине, как сползшие ниже талии штаны обнажают ложбинку на ягодицах, и как медленно туда стекает капелька пота. Он смотрел, а в паху разливалась приятная немота.

Альфа обернулся, заметил стоящего истуканом Кая, понимающе улыбнулся и подмигнул. Кай же, забыв зачем он вышел, отмер и опрометью кинулся обратно в дом.

— Вам нездоровится? — спросил вслед горничный, но Кай лишь пулей взлетел по лестнице и захлопнул за собой дверь в спальню, прижавшись спиной к двери.

Его дыхание сбилось, сердце колотилось, как бешенное, смущение и неловкость затопили с головой. Но внутреннее томление никуда не делось, и стыдно ему было только от того, что его интерес заметили, а вот смотреть на альфу было приятно.

Тогда Кай впервые за долгое время себя ласкал, представляя эти руки на своих бёдрах, хотя живот изрядно мешал этому занятию. А ведь пока он носил ребёнка, течек не было. Что же будет, когда они снова придут, если и без них приходится нелегко?

Поэтому он прекрасно понимал, о чем говорит управляющий, и совсем не знал, как собирается справляться со всем в одиночку, надеялся только, что выход найдётся сам собой.

И действительно, с ребёнком выход нашёлся быстро.

Кай договаривался с овчаром о поставке шерсти, когда во двор вышел его муж-омега с ребёнком у груди. Одной рукой рукой он потянулся поправить волосы, край рубашки задрался и обнажил бок, не белый, а иссиня чёрный. Заметив взгляд Кая, омега быстро поправил рубашку и скрылся в доме. В груди закололо, и в голове зашумело от воспоминаний. Слишком хорошо знал Кай, что означают эти следы.

— Ты, кажется, на овец пришёл смотреть. Мой муж, конечно, ещё тот баран упрямый, но уж с отарой- то не перепутать.

Кай взглянул на альфу исподлобья. Как же ему сейчас хотелось его ударить. И за незнакомого омегу и за себя, за два года боли и унижений, которые он пережил. Но вместо этого он взял себя в руки и сказал, как можно безразличнее.

— Да вот, кормильца ищу, — он провел рукой по своему животу, — а у мужа твоего, вижу, молоко есть. Я хочу его забрать к себе.

— Ишь какой. Себе забрать! Много ты хочешь.

— Даю два золотых. — Это было много, очень, столько зарабатывал овчар за шерсть со всей отары, а значит за полгода, Кай не хотел показывать свою заинтересованность, но и бросить тут незнакомого омегу не мог.

— Десять золотых, — ушлый торгаш просек, что Кай вцепился в добычу, и решил срубить как можно больше, что ж это уже означало согласие, осталось только сторговаться, а этому Кай за несколько месяцев успел научиться.

— Не, за десять пусть здесь сидит, я в деревне за два найду. А нет, пусть козье молоко дают.

— За три.

— Ну… — Кай сделал вид, что сомневается.

— За четыре я тебе ещё и старшего спиногрыза своего подкину, все равно мне за ним следить тогда некогда будет, ещё и омегу теперь себе искать.

На последней фразе Кай едва не сжал кулаки, но заставил себя расслабиться, убеждая, что всех не спасти, но хоть кого-то можно.

— Хорошо, забираю за четыре троих. — Сделал он вид, что не слишком доволен сделкой. — Мелкие подрастут — определю по дому помогать.

— По рукам, — протянул ладонь овчар.

Пожимать её было противно, однако с этим Кай справился. И домой они ехали уже вчетвером. Будущий кормилец его ребёнка всю дорогу молчал, и Кай уже начал сомневаться, что поступил правильно. Возможно, он полез не в свое дело, и омега вовсе не хотел, чтобы кто-то его спасал. Но причина оказалась в другом.

— Ты купил нас. — Это была первая фраза, когда они уже приехали домой. — Это значит, что мы теперь твоя собственность? Вещи?

— Ты что? Нет! Конечно, нет.

— Так я волен уйти?

— Да, — совсем растерялся Кай. — Но ты можешь остаться, если хочешь. Я… был в твоей ситуации, и мне некуда было сбежать. Поэтому, когда я увидел синяки… Извини, мне нужно было сначала поговорить с тобой, если я ошибся, я тебя не держу. Но если я прав… Мне действительно нужен кормилец, я буду платить тебе жалованье, найдёшь себе потом достойного альфу, если захочешь.

Омега смотрел ещё недоверчиво, но вздохнул спокойнее.

— Не захочу. — Кай только понимающе кивнул. — Меня зовут Виз. И… Спасибо.

Жизнь в доме стала значительно приятнее. Виза Кай из других слуг выделял, видимо от того, что чувствовал за него ответственность. Поначалу просто спрашивал, все ли в порядке. Но эти вопросы как-то быстро переросли в беседы, и вот они уже завтракали за одним столом, а вечерами, когда Кай приходил из мануфактуры, болтали в гостиной за чаем, и это отвлекало от забот и дарило наслаждение.

Роды прошли легко и быстро, как и протекала беременность. Через пару дней Кай уже снова скакал по дому, а еще через неделю отдал малыша на попечение Виза и вернулся к делам. Сердце за ребёнка не болело, Визу он за это время стал доверять как себе. Да и, если уж быть совсем откровенным, не было у Кая той всепоглощающей любви и привязанности, о которой ему всю его жизнь рассказывали окружающие. Конечно, он был милый, тёплый и вкусно пах, и, когда Кай брал его на руки, то испытывал прилив нежности, но ровно до того момента, когда тот начинал кричать. Тогда Кай был искренне рад, что есть кому его передать. Часа в день, когда он возвращался вечером домой, ему хватало побыть с ребёнком с головой, а дальше он уставал от него и передавал Визу. Настоящая жизнь, которая его увлекала и манила была там, за пределами дома, и он был чрезвычайно рад, что она у него есть. Если бы был только дом и ребёнок, он бы, наверное, сошёл с ума.

Спустя пару месяцев после рождения ребёнка пришла и течка. Кай на этот раз самостоятельно заперся в подвале, как когда-то в добрачной жизни. Только вот все оказалось гораздо хуже, чем он помнил. С утра он выполз уставший, разбитый и посеревший. Выпил жадно почти целую крынку воды, упал на застеленную половицей лавку. Зашёл Виз, поставил перед ним на стол кружку с молоком и краюху ещё тёплого хлеба:

— Поешь, легче станет.

— Не могу, кусок в горло не лезет. — Кай приподнялся на локте и уточнил: — У тебя тоже так? Как ты терпишь?

— Да я, в общем-то, привык.

— В смысле — привык? За четыре раза? — прикинул в уме Кай, сколько он уже здесь находится.

— За шесть лет.

— Как за шесть? — глаза Кая округлились. — Ты ведь замужем был.

— Ну да. Только, как я первого родил, муж сказал, что лишние рты в семье без надобности, да и мне нужно на ферме работать, а не с пелёнками бегать. Так что в обычные дни при любой возможности по углам зажимал, а как течка в комнате запирал и не притрагивался.

Кая аж передернуло и от жалости, и от ужаса, и от ненависти. Как так можно было поступать с живым человеком? Одно дело, когда он сам на это согласен, но когда против воли…

— А младший как же?

— А младший не от него, — губы Виза растянулись в торжествующей улыбке. — Он однажды окно ставнями не закрыл, ну я и сбежал до соседнего хутора. Соображал ещё, но уж очень отомстить хотелось. Избил потом, конечно, да только что с течного взять? А убивать или калечить — не выгодно, работать-то некому.

— Ты смелый, — Кай бы на подобное ни за что не решился.

Виз расхохотался:

— Глупый, скорее. Чего добился — неясно. Только и радости, что рога наставил. Все девять месяцев наизнанку выворачивало, чтобы потом с другого конца наизнанку вывернуть. Да и ребёнка я не хотел. Сейчас люблю его, конечно, а тогда тяжело пришлось, поначалу особенно. Но прошлого в любом случае не повернуть, — он махнул рукой.

А Кай думал, что и он сам, может, через шесть лет привыкнет. В любом случае, лучше уж мучиться день в месяц, чем потом — всю жизнь.

Конечно из-за всех событий идею с изобретателем пришлось отложить. Но совсем Кай её не забросил. И вот теперь показалось, что пришло время воплотить её в жизнь.

Он впервые ехал куда-то так далеко от дома. Он и из родной деревни только после смерти супруга стал выбираться, и то — в окрестности. А тут предстояло двое суток ехать. Да не просто — а в столицу.

Дорога далась тяжело, от езды верхом Кай отвык, лучше бы подольше, да на телеге поехал, но все равно принесла много радости. А уж когда заехал в сам город, то крутил беспрестанно головой по сторонам, забывая рот закрывать от удивления. Здания были высоченные, некоторые аж в четыре этажа, все каменные, дороги тоже каменные, и люди одеты совсем по-другому, ходят важно. А ещё Кай увидел машину. Прям по дороге ехала сама, без лошади! Не думал он что после космического корабля удивится такому, но то была сказка, а это вот она — реальность! Верно, что скоро в каждом доме будет, вот что значит — прогресс! И возница внутри сидел, крутил руками обруч какой-то, чуть на хлопающего глазами Кая не наехал, обругал грязно и погудел в гудок, от чего Кай пришёл в дикий восторг.

Остановился он в настоящей гостинице, а не так как у них — комната над кабаком. Номер был махонький, с рукомойником у двери, кровать скрипучая, оконце крохотное и мутное. Но дышалось как! Легко, полной грудью — не то что в их деревне, где каждый куст знаком, каждая собака в курсе, что за белье на тебе надето, и каждый день похож на предыдущий.

До университета он добрался на следующий день. А где же ещё искать изобретателей, как не в самом главном доме, где учёные обитают? Пошёл прямо к ректору на приём, прождал три часа, правда, но был принят, а после того, как тот узнал, что Кай хочет деньги, можно сказать, в науку вложить, ещё и обласкан. Ректор лично поводил его по выставке, где показывал все штуки, которые в их университете сделали, и пообещал ученого инженера, который точно сможет Каю помочь, к завтрашнему утру предоставить. Энтузиазм ректора объяснялся просто — с гонорара изобреталю половина шла университету, а потом ещё и Кай должен был ежемесячно отчислять деньги за пользование готовым изобретением. Если же он потом решит саму машину производить и продавать, то с каждой новой покупатель тоже отчислять должен. Но это было ничего, если он все правильно рассчитал, то уж точно останется в выигрыше.

Учёных Кай себе всегда представлял этакими седыми старцами с длинными бородами. Но представленный Каю учёный был молод и даже по своему симпатичен, особенно глаза, темно-серые, будто стальное зеркало, которые из-за толстых линз в чёрной оправе очков казались какими-то очень большими и по-детски любопытными.

— Миш, — представился учёный.

— Кай, — протянул он руку в ответ.

Домой он возвращался в повозке вместе со своей ценной находкой, которая трещала, казалось, без умолку. Кай за всю жизнь не получал столько новостей из мира науки, как за эти два дня пути. Он, стоит заметить справедливости ради, тоже рассказывал о своей идее, стараясь как можно детальнее описать, что именно он хочет получить на выходе.

— У тебя отличные идеи, Кай. Ты сам не думал учиться? Такой талантливый альфа мог бы в будущем много дать науке.

— Только я — омега, — рассмеялся Кай.

— Омега? Интересно…

Кай не заметил пренебрежения, которое обычно возникало в разговоре, стоило альфам узнать его пол, скорее лёгкое удивление, но на дальнейшей беседе это никак не отразилось, что Каю очень понравилось.

Теперь Кай и вовсе пропадал в мануфактуре до глубокой ночи. Виз жаловался, что маленький Рэй, который уже во всю начал ходить, очень скучал и часто капризничал, и Каю было стыдно, но он не находил в себе сил отказаться от нового увлечения ради семьи. Работа, которой он занимался, никуда не делась, но ещё он теперь в любую свободную минуту бежал к Мишу, которому выделили отдельную мастерскую. И там происходила настоящая магия. Наверное, если бы он не отдал Мишу для жилья комнату в своём же доме, то и вовсе бы туда не возвращался.

По началу Кай только смотрел и слушал, словно губка, впитывая в себя новое. Он с детства был любознателен, но у него никогда не было достаточного доступа к знаниям, он не знал, где их можно добыть, даже о такой возможности не думал. Теперь же пытливый ум с жадностью глотал все, до чего мог дотянуться. Он и сам не заметил, как его вопросы превратились в советы, а односторонний рассказ Миша — в жаркие споры.

Они часами сидели над чертежами, тыкая то туда, то сюда грязными от грифеля пальцами, ругались до крика над первым макетом, и замерев, боясь вдохнуть, смотрели, как начинает движение первая пробная модель в уменьшенном размере, злились, когда ничего не получалось, и смеялись до боли в животе, когда наконец находили ошибку в расчётах. Они болтали обо всем на свете. Однажды Миш показал ему свои наброски настоящего летательного аппарата, а Кай рассказал ему, что верит, что на далёких планетах живут люди, которые умеют летать в космос, на что Миш битый час доказывал ему, научно объясняя, почему это невозможно, а Кай только смеялся.

Кай никогда не чувствовал себя настолько живым, настолько важным, настолько цельным. Если бы можно было всю жизнь провести в одном моменте, он бы выбрал вечер в мастерской вместе с Мишем, и за всю жизнь ему бы это не наскучило.

В один из таких дней Миш закрыл мастерскую на замок, и они направились к дому, продолжая горячо обсуждать вопросы морали. Дискуссировать, как Кай уже знал, это называлось. Деревня погрузилась в сон, ни в одном окошке не было видно ни огонька, ночную тишину нарушали только их голоса да редкий лай собаки. В какой то момент Миш замолчал и очень внимательно посмотрел на Кая.

— Что? — он смешался от взгляда, пригладил волосы. — Что-то не так?

— Так красиво, — ответил Миш тихо, протянул руку и дотронулся большим пальцем до уголка глаза Кая, — в твоих глазах отражаются звезды.

Сердце замерло, а потом вдруг заметалось, затрепыхалось в груди, что-то далёкое, теплое и совсем позабытое вспыхнуло в памяти и погасло.

— Прости, — Миш убрал руку и отвёл взгляд, — я позволил себе лишнего.

Быстро, не успев все обдумать, Кай поймал его ладонь, сжал горячими пальцами, будто Миш мог сейчас развернуться и броситься наутек, прошептал:

— Это не лишнее. Я хочу, чтобы ты позволил себе больше.

Так и не расцепив рук, они дошли домой. Совсем молча, возможно, впервые с момента их встречи обошлись без разговоров.

Дом спал, погруженный в тишину. Стараясь не шуметь, они добрались до комнаты Миша, и лишь там, за закрытой дверью, зажгли лучину в плошке.

— Я… тут ничего нет, может, сходить на кухню за чаем? — Миш явно нервничал.

Кай покачал головой, сбросил с себя куртку и стянул сапоги, сел на краешек кровати и расстегнул пару пуговиц на рубашке:

— Я не хочу чаю, — он похлопал ладошкой по месту рядом с собой, и Миш присел рядом, так же примостившись на краюшке.

Признаться, не только Миш переживал, решимость Кая тоже слегка поугасла. Нет, он хотел близости, очень, теперь как будто все ставало на свои места, как будто все их ночные посиделки давно должны были окончиться здесь, в этой спальне, и теперь, наконец, все было правильно. Но Каю было уже не шестнадцать. Конечно, он был все ещё молод, но тело, подпорченное двумя беременностями, перестало быть юным. Он не задумывался, как может выглядеть в глазах окружающих без одежды, а теперь вдруг застеснялся и своего дряблого живота, и белых рубцов растяжек на бёдрах.

— Можно? — хрипло спросил Миш, нежно дотронувшись пальцами до обнажившейся в вороте рубашки шеи.

Кай кивнул, и все перестало иметь значение. Когда он потянулся снять с Миша очки, руки уже не дрожали. Увереннее он опустился на кровать и потянул Миша за собой, уложив сверху. Несколько мучительно долгих мгновений, на которые Кай забыл, как дышать, они смотрели друг другу в глаза, и в этих тёмных зеркалах он видел отражение собственных звёзд, и отблеск своего разгорающегося пламени, и так полюбившееся ему с самого начала детское любопытство.

А потом Миш первый преодолел разделяющее их расстояние, прикоснувшись к его губам своими, едва уловимо, несмело, будто боясь спугнуть неверным движением. И тогда Кай сам подался вперёд, впиваясь в его рот уже по настоящему, зарылся пальцами в его непослушные волосы, притянув ещё ближе к себе за затылок, лаская языком и чувствуя, как ему отвечают, теперь так же напористо, несдержанно.

Рубашка полетела на пол, потеряв по ходу дела пару несговорчивых пуговиц, свою Миш стянул через голову, чтобы было быстрее. Смеясь и путаясь в штанах, они освободили друг друга от одежды, а потом снова целовались, прижимаясь на этот раз всем телом, двигая неспешно бёдрами, чувствуя, как налившаяся плоть трется друг о друга, распаляя ещё больше. Миш ласкал бедра и грудь, заставляя Кая подрагивать от предвкушения, целовал его шею, посасывал мочку уха, надавливая языком на чувствительную ямку с тыльной стороны раковины. Кай отвечал такой же лаской, перемежая тяжёлое шумное дыхание Миша со своим. Когда он почувствовал его пальцы внутри себя, то застонал уже в голос и сразу насадился глубже. Боги, как же ему этого не хватало, как же хотелось вот так, чтобы все внутри таяло и сжималось, и чтобы рядом был тот, кто заставлял петь и тело и душу.

Перевернув Миша на спину, Кай оказался сверху, уселся на него, раздвинул пошире ноги, потершись о живот. От смутных воспоминаний, как все должно быть, когда ты с тем, с кем хочешь, сзади все пульсировало. Не в силах больше терпеть, Кай облизал свою ладонь, провел ей пару раз по члену Миша, а затем привстал и насадился сам, вызвав синхронный вздох. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не опуститься полностью, сразу до упора, зная, что потом может пожалеть об этом, и лишь протяжно всхлипывал, чувствуя, как он сантиметр за сантиметром его наполняет, как распирает внутри, прожигая аж до паха маленькими искорками удовольствия.

Прикоснувшись ягодицами к бедрам Миша, Кай остановился, даже не пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Как же было хорошо, внутри разливалось тепло, отправляя пока ещё слабые спазмы к низу живота, заставляя сердце стучать быстрее, отбивая ритм молоточками в голове. Повинуясь ему, Кай качнул бёдрами, а затем приподнялся и опустился снова, и ещё раз, на этот раз быстрее и глубже.

Ноги с непривычки устали, но остановиться Кай сейчас никак не мог, он упёрся в грудь Миша руками, затуманенным взглядом ловя свое отражение в ставшими черными от расширившихся зрачков зеркалах, ускорился как только мог, и все ещё казалось, что этого мало. Миш приподнялся, отводя его ладони, обнял одной рукой крепко, и оперевшись на вторую, задвигался навстречу, увеличивая сразу темп, выбивая из Кая крики и глуша их поцелуями. Напряжение внутри усилилось до предела, скручивая все в тугой узел, а потом распустилось, затопило все отключающим сознание удовольствием, и Кай задрожал, изливаясь Мишу на живот, чувствуя, как рвано двигается ещё Миш, а потом так же дрожит, прижимаясь мокрым лбом к плечу Кая.

Из комнаты Миша Кай выскользнул до первых петухов, держа сапоги в руках и стягивая рукой края расстегнутой рубахи, чтобы не попасться на глаза слугам. Сплетни по деревни разлетались едва ли не быстрее событий, и хотя вряд ли бы Кая кто-то всерьёз осудил, ведь он был вдовцом и соблюдал внешние приличия, а так же проводил течки в одиночестве, все же он бы хотел сохранить все в тайне как можно дольше. И конечно же сразу наткнулся на Виза, который сидел мрачнее тучи и баранил пальцами по столу.

— А ты чего не спишь? — вырвалось у Кая удивлённое.

— Кошмар приснился, — Виз окинул внимательным взглядом растрепанные волосы, отсутствующие пуговицы на рубашке, припухшие губы и все ещё подрагивающие ноги и спросил как-то очень многозначительно, — а ты?

— Я… — Кай мучительно силился что-то придумать, но вместо этого лишь покраснел и отвёл взгляд.

— Ясно, — Виз усмехнулся, не зло, скорее понимающе, хотя улыбка и была грустной. — Это хорошо. Я знаю, какового это, когда внутри все поёт и хочется в пляс пуститься. Только тебя, я посмотрю, ноги не держат.

Кай прыснул. Зря разволновался. Это же Виз, вот уж кого можно не бояться, что всем расскажет, да и стесняться явно нечего.

— Знаешь? — уточнил он. — У тебя кто-то до мужа был?

Он едва не ляпнул «тоже». Про Гурлава Кай никому не рассказывал, и знал, что унесёт эту тайну с собой в могилу.

— Нет, с чего ты взял?

— Тогда сейчас? — если не раньше брака и не во время, выходит, Виз кого-то нашёл?

— Да, есть кое-кто.

— О… Поздравляю… — прозвучало неискренне, и это было несправедливо, Виз заслуживал, чтобы Кай за него порадовался, но это значило, что у того появился альфа, и скоро он уедет из его дома.

— Не с чем. У нас ничего не получится.

— Почему? Он замужем?

— Да, — неопределенно махнул рукой Виз.

— Мне очень жаль, — а вот это уже было настоящее, повинуясь порыву, Кай подошёл ближе и обнял Виза, прошептал, — я знаю, каково это, когда разбивается сердце.

Виз немного отстранился, улыбнулся и потрепал Кая по волосам, застегнул рубашку на две оставшиеся в живых пуговицы. Кай смотрел в печальные глаза. Почему он раньше не замечал, что они цвета растопленного шоколада и такие же тёплые и уютные?

— Иди, — Виз подозрительно шмыгнул носом, вздохнул, но все равно продолжал улыбаться. — Пока тебя ещё кто-то не заметил.

Кай тихонько рассмеялся, чмокнул Виза в щеку и упорхнул в сторону лестницы. Чужая беда бередила сердце, но своя радость была все равно ближе.

— Сапоги бы хоть оставил, дурень, куда потащил? — донеслось в спину беззлобное бурчание.

Но Кай уже не стал возвращаться. Так и плюхнулся на кровать, не раздеваясь. Тело было лёгким, и несмотря на физическую усталость, довольным. Он почти сразу провалился в сон, и бездумная счастливая улыбка так до самого утра не желала покидать его губ.