Тесса.

Темезия. Военный госпиталь.

Сергей Рокотов.

"Боже мой, боже. Только не это". Капитан уставился в веллмон на стене холла. Шли ньюсы. Толпа в пижамах и трениках вокруг бурно обсуждала происходящее на экране.

Веллмон показывал бой на окраине Ново-Ржева. Камермэн засел за остатками ограды, рядом с гауссманом и двумя стрелками. Чуть в стороне закопалась в обломки многоблочника самоходка. С холма над городом несколько танков обстреливали позиции, но войска гарнизона пока держались. Меж машинами пробирались вперёд фигурки в зеленых скафах. Щитки прикрывали грудь, живот, руки до локтя и ноги от колена до ступни. Полуприсев, постоянно посылая очереди в сторону защитников, великорусская пехота продвигалась вперёд. Режущий уши удар, перед оградой вздымается столб разрыва, сыпется земля и мелкие камушки. 

Гауссман даёт очередь в ответ и тут же подхватывает своё тяжелое оружие, бежит в тыл, за изломаную стену с остатками оконных проёмов. Внутри соседнего дома что-то лениво горит, через остатки крыши - столб бело-коричневого дыма. Стрелки бьют с автоматов, прикрывая товарища. 

- Быстро! Отходим! 

Изображение скачет - ньюсгруппа перебегает за угол дома. Окна и двери выбиты, двор завален обломками мебели, брошеными в панике вещами, повалеными деревцами. Яркими пятнами, нелепые в грудах мусора и хлопьях обгорелого пластика, детские игрушки. В кадре - механическая птичка. Жёлто-зелёное крылышко вяло подёргивается, клюв беззвучно открывается-закрывается. Несколько мятых и рваных остовов автомобилей, разбитый армейский грузовик без дверец и стёкол. Кунг сбросило с шасси под раскидистый каштан. 

Солдаты прячутся за бетонный гараж с распахнутыми воротами. Внутри заметен верстак и груда битых банок - возле них осклизлым ковром раздавленые соленья.

Хлопок, все ныряют внутрь постройки. Из-за дома раскатывается по земле бордовое марево. Земля трескается, грузовик на глазах плавится, металл стекает на землю, шипит, парит. Каштан разом вспыхивает.

- Плазма! - орёт молодой лопоухий парень. Он весь в рассоле, глине и пыли, куртка порвана. По рябому лицу текут грязные дорожки пота. - Швыдче, щвыдче! - Едва ручейки металла останавливаются, ньюсмэнов тащут дальше, сталкивают в траншею, рассёкшую узкую улицу.  

Внизу полно народу с оружием, в мешковатых, плохо подогнанных комбезах. Расчёт миномёта то и дело бросает в ствол мины. Для скорости стрельба идёт самозводом. Бросок - отскок - выстрел. 

Глухой густой "бумм". Это бьёт по танкам самоходка. Откуда-то издалека доносится вой, в небе - десяток ракет. Они разворачиваются, плюются огнём и устремляются вниз. Грохот разрывов непрерывный.

В нише скорчилась женщина - оператор БПЛА. Камера показывает крошечную голку. На холме сплошной дым, видно пламя. 

- Две брони минус. - комментирует тётка, утирается грязной тряпкой. Судя по красному носу, она простужена. 

Офицер, по виду резервист, такой же, как и его солдаты. Средних лет, нервный, сидит подле операторши. Мешковатая форма, погоны пришиты криво, ремень - что называется - на яйцах. Кобура съехала на промежность. Камера захватывает сержанта - а вот он само спокойствие. Здоровый грузный дядька в выцветшей хамелеонке с петлицами десанта. Кадровый, это видно по манере держаться. Человек-глыба с густыми бровями. Старый карабин в руке выглядит игрушкой. Вот тебе, бабушка, и дожил свой век в отставке. 

Глухой удар.

- Ложиииись!!! - орёт сержант. Солдаты падают на дно траншеи, кто-то приседает на корточки. Небо над окопом подёргивается маревом и пылью, а затем слышен треск - словно толстую бумагу разом рванули.

- Вот и расхреначили арту. - комментирует сержант. - Слыш, бабочка, рвали бы вы, пока нас дымом от неё прикрыло. - обращается он к камермену - или камердаме. 

Из-за разрушенных домов поднимаются густые чёрно-коричневые клубы. С шорохом осыпается с бруствера земля. На другой стороне улицы дома ещё целы, но изнутри их заполнило рыжее чадное пламя, лижущее остатки рам и проёмы дверей парадных. На дворовом проезде стоит скукоженый остов вэна. Внутри - чёрные головешки. Это всё, что осталось от семьи, пытавшейся уехать. 

Картинка меняется. На экране - бункер или попросту подвал. По стенам развешены терминалы, посередине за столом диктор. Судя по его виду, он скорее привык комментировать светские новости или вести ток-шоу. Длинные лохмы, дёрганые движения рук, неприкрытое беспокойство. Глаза на узком лице так и бегают. Речь скороговоркой. Мужик, наверное, торопится оттарабанить и смыться, пока не поздно.

- Это было прямое включение с восточной окраины. - комментирует он. - Эвакуация гражданского населения продолжается. Руссы перерезали Валентиновское шоссе сегодня, в семь утра. Ассольское пока находится под контролем городских отрядов, но простреливается на протяжении шести вёрст. Железная дорога повреждена и восстановить линию не представляется возможным из-за постоянных обстрелов. Единственной дорогой остаётся Бирское шоссе, но движение осуществляется только ночью из-за атак беспилотных аппаратов. Вопреки закону войны, руссы обстреливают даже те автобусы, где на крыше изображён красный крест. Принято решение закрасить этот знак, поскольку он лишь облегчает противнику прицеливание. На данный момент в городе ещё остаётся около семи тысяч особ, подлежащих эвакуации. Для их вывоза потребуется - ориентировочно - трое суток. 

В толпе больных не прекращается гомон:

- От, суки! По кресту бить!

- Какого хрена они в Ассоли сели?!

- Так ясно дело - Царск и Рамидия под особым контром! Такие они дураки, ага.

- Падлы! - ярится маленький сапёр-лейтенант со сломаной рукой. - Нашли кого послабей!

- Будто ты бы по-иному сарбаил. 

- Проклятье! Основные силы у нас на юге.

- Да перебросят. Долго что ли рэйлом-то?

Рокотов побрёл в палату и рухнул на койку вниз лицом, пока никто не заметил как его колошматит. Тело свело судорогой, горло сдавило, словно клещами. До боли, до удушья. В груди рос ком бетона с торчащими арматуринами, взламывая рёбра изнутри. 

Из коридора доносились отзвуки ньюсов. 

- Велра-параша! Победа будет наша! - скандировали где-то девчоночьи голоса в репортаже об отправке войск на север. 

- Сотрём в порошок мерзавцев! - уверял баритон.

- Помолимся, братия и сёстрия, о даровании победы оружию славянскому. - гудел густой бас.

- Господи, бедные люди. - причитала женщина. - Вмиг потерять всё! 

- Стрею, Стрею бомбить надо. - выдавал на-гора мнение кто-то из больничных экспертов. - Космодром подскока, считай. 

- Потери гражданского населения на двенадцать часов - около трёхсот особ. Уничтожено семь танков, до ста единиц живой силы противника, четыре БМП и одна ракетная установка. Потери наших бойцов в Ново-Ржеве - сто пятьдесят ранеными, тридцать семь погибшими. - сухо информирует диктор "Центроньюс" - Потеряно две САУ, один истребитель, до двадцати единиц лёгкой бронетехники, одиннадцать автомобилей. 

Да здравствует Славяния, великая держава!

От моря до Урала раскинулась страна.

В сердцах храним мы честь отцов и славу.

Живи, Славяния, да здравствует наш царь!

Нас государь ведет к великой цели,

Через труды для счастия народа.

В труде и рати мы неутомимы - 

Мы никому не отдадим свободы!

Растим поля и усмиряем бури,

С земли сотрём навеки вражью тварь!

Взвевайся знамя с Ястребом бесстрашным

И царствуй вечно, славный Государь!

После гимна, который Серж, вообще-то, считал довольно корявым, на коленке писаным каким-нибудь старым дураком из "вернейших" первого государя Славянии, Леонида "Онежского" Лагоды, из наруча ошалевшего от патриотизма пациента забренчало мятыми кастрюльками старинное, как дерьмо бегемота, 

Кровавым заревом закрыло небеса,

Ревёт машина, дан сигнал к атаке. 

Увижу ли я вновь твои глаза, 

Пятно от вишни на расстёгнутой рубахе? 

Это был старый марш бронегренадёров. Потом его перехватила мотопехота, потом свой вариант забубенили десантники, катерщики. Несчастное "кровавое зарево" юзали все, кому не лень. По сравнению с ним марш драгун - 

Тихим шагом вдоль границы, 

Вдоль заброшеных дорог, 

Мы идём, след в след шагая, 

За камрадом на восток.

 - казался просто колыбельной. 

Сергей ногой задвинул дверь бокса. Ломка трясла жёстко, но ещё жёстче билось в мозгу, что он-то валяется в проклятом лепильнике, а Владька там, под обстрелами. Уже стало известно о высадке великоруссов и в Хларау. Но иных сведений не было. Что там, как там - неизвестно. Штаб пятой бригады уничтожен почти полностью, комбриг ранен. Кто командует - бог весть. 

"Береговая линия готова к обороне! Толку в этой обороне! И толку от недоделаных фортов! Скорей, Злата руссов остановит, чем драгуны с лёгким вооружением - танки. Разве что второй стрелковый двинут. Это хоть частью Легион, как ни зови. Но пока улита едет, Владика закопают. Блин, точно закопают. Не будут же эти суки терпеть под боком батальон. Эта восьмая слабовата, все там на чиле. Тоже, небось, зароются в капониры, да будут - максимум - мехзверями беспокоить, патрули да разъезды резать. Уй-юй-юй, как живот-то режет! Ааааа, сссукаааа!!!"

Рокотов сжал зубами тугую колючую подушку - лишь бы не орать, как резаный, от бессилия. Наволочка стала мокрой. Он рыдал, не стесняясь своих слёз. Пальцы вцепились в борта койки. Его место там, рядом с любимым. Но не выпустят, гады.

 "Курс - десять дней, а ещё неделя не прошла! Божечки-божечки, что же делать, Серёга?! Владик, Владик, жизнь моя, судьба и сердце! Умереть - так вместе!" - Он застонал, вжимаясь лбом в промокшую насквозь подушку.