Пепел сливался со снегом. Это ей давным-давно сказала Карла, до этого Селест в пепел не вглядывалась, но теперь не могла думать об ином каждый день эти чертовы полгода, когда на земле, куда не глянь, лежит снег, а в голове это противное карлакарлакарла.

Селест могла считать, что она смирилась со смертью подруги, она могла верить в это, но выпадал снег, и она ловила себя на мысли, что в царстве Плутона будет проще. До этого она держалась, два чертовых года держалась, всеми силами хватаясь за одноклассников, за однокогортцев, за офицеров, за Джейсона, а теперь как-то и смысла держаться не было.

Джейсон.

Его не было сейчас здесь. Строго говоря, а был ли он хоть где-то сейчас в надземном мире? Если был, то почему не здесь, не сейчас, не с ней? Если он был где-то, то почему не оставил никакой вести, не позвонил и не пришел? Если он попал в заварушку, то почему полез в одиночку, не взяв с собой ни её, ни кого-то другого из легиона?

Селест сделала ещё одну затяжку. Хотелось напиться до беспамятства, но не сейчас, не в момент, когда сына Юпитера нет в новом Риме: случись что, легиону нужна будет ребенка большой тройки. А ещё она сама сказала Доминнике, что с их братьями все будет хорошо, её слова перестанут иметь вес, если она напьется в порыве отчаяния.

«Ты ведёшь себя как старшая сестра, отдохни чуть-чуть». Селест стряхнула пепел. Она и была старшей сестрой. Рейне этого не понять, никому из офицеров этого не понять: ни у кого из них нет младших, которых они старались держать как можно дальше от войны. А Селест смотрела, Селест оттягивала вступление Джейсона в легион, пока это не стало немыслимым, Селест мучалась выбором, она же корила себя за то, что переложила выбор на брата.

Снег лежал повсюду тонким слоем: вокруг Селест на крыше, внизу, на земле; лежал на её волосах и на недоеденной булке. Девушка убрала выпечку с колен, отложив её в дальний угол парапета — она не съест, так пусть хоть птицы поклюют; а после замерла. Снег таял от прикосновения ладони, а Селест все не отрывала рук, выводя пальцами узоры. Хотелось тоже стать водой, которая подчиняется строгим законам физики, замерзая на холоде и тая от тепла, совершенно не хотелось быть дочерью Нептуна, следовать всем этим тысячам и тысячам правил, быть гордостью отца, но не слишком занозой для него, относиться к сыну Юпитера с почтением, но не быть для него сестрой, не жить, но спасти всех.

Ещё хотелось утопиться, и Селест даже рассмеялась от того, как эта мысль была проста и логична, в отличие от всех вопросов, которые терзали её. Утопиться в Тибре. Взять тяжёлый камень и нырнуть с ним в воду, и там умереть, наглотавшись воды. Жаль лишь, что она дочь Нептуна и от воды только станет здоровее физически, а эта выходка принесет вред легиону.

Селест подавила желание разлечься на крыше — куртку придется долго отстирывать, а ещё можно застудить почки, которым и так может быть несладко после нескольких часов, проведенных на тонком пледе на парапете крыши.

Зазвенели часы. Дорогие, сделанные на заказ одним из детей Вулкана, подарок Джейсона в честь окончания войны, — второе было для Селест куда более главным, когда она говорила об их цене. Сейчас каждая ниточка, связывающая с братом, была ценнее всего: собственной жизни, легиона, мира. Часы вибрировали, не переставая, а у Селест не было сил выключить будильник. Девушка прикрыла глаза, надеясь, что все закончится само.

Пора в казармы. Гвен разрешила отлучиться до отбоя, а он начнется через пятнадцать минут, но возвращаться в душное помещение, чтобы опять всю ночь лежать, смотря в потолок, в надежде, что вот сейчас-то тело отключится, не хотелось. Селест затушила сигарету и выключила таки будильник. Раздражает.

Дверь, закрывающая спуск с крыши, открылась, и тяжёлые офицерские ботинки отпечатали шаги: раз, два, три. Селест расслабила мышцы челюсти и быстро затушила сигарету, потому что смотреть на грустный взгляд друга, пришедшего на крышу, не хотелось.

Сигареты официально не запрещены на территории лагеря Юпитера, но центурионы уже какой век пытаются не позволить своих легионерам пристраститься к этому, даже если сами курят нещадно, не беспокоясь о здоровье совсем.

— Зачем прячешь, и так понятно же, — Рейна говорила слишком устало, и Селест захотелось заплакать: кто из богов просил детей так эгоистично вести себя сегодня, не слушать офицеров и добавлять лишнюю работу преторке. Придурки.

— Не курю при детях, — Селест улыбнулась через силу. Нельзя унывать, если расплачется сильная полубогиня, то остальным и вовсе легче сразу в гроб ложиться.

— У этих детей больше прав находится здесь, чем у некоторых, мисс, — Рейна рассмеялась в ответ так же грустно и устало.

— Меня отпустила моя центурионка, — Селест парировала, словно это был обычный бой, какой всегда случается у офицеров по ночам — в единственное свободное время суток. Вот только она была не офицером, а рядовой легионеркой, и они не высвобождают энергию, дорвавшись наконец до сражений, они выдавливают из себя остатки силы.

— После отбоя все легионеры должны находиться по своим койкам, даже те, у кого сегодня отпускной.

На это Селест возразить было нечего. Она нарушила устав легиона, а значит, могла быть подвергнута наказанию: убирать конюшни, начищать оружие или чем там занимались провинившиеся полубоги. Селест не знала не потому, что никогда не наршула правил, а потому, что её брат был офицером, и ее наказания были другими, наказаниям она подвергала себя сама, все годы войны вызываясь в разведку, лишь бы Джейсон был подготовлен и пострадал не так сильно. И всё-таки она не спасла его.

Селест откинулась назад, упираясь головой в колени подошедшей поближе Рейны. Она подняла взгляд вверх и встретилась с глазами, такими же уставшими, как и у всего офицерского состава. Куда там, даже простые легионеры из других когорт переживали, чувствуя, что за пропажей Джейсона кроется что-то страшное, а пятая когорта, которая считала Джейсона чуть ли не младшим братом, и все офицеры, для которых он таковым и был, изводили себя.

— Я не могу туда пойти, — Селест не знала, почему она призналась. Потому что устала делать вид, что все хорошо? Потому что Джейсон был ее братом, и в груди заворачивалась зависть, когда подавленное состояние не скрывали их однокогортцы, а она, его самая близкая людиня, не имела права это показать? Потому что последняя сигарета была безбожно намочена, и Селест не могла закурить, как и молчать не могла?

Рейна кивнула. Селест догадывалась: она тоже не может больше находиться в офицерском бараке, наблюдая, как дверь в комнату Джейсона не открывается все больше и больше времени. И с каждым днём, как из этой комнаты не раздается звуков, все кажется еще хуже, и все чаще в воздухе начинает витать неопределенное "а вдруг он..".

Они даже в мыслях не могут это произнести.

— Я не могу зайти в принципию. Хотела поработать здесь, но снег... Документы поплывут, — голос Рейны дрогнул, а руки легли на голову Селест, перебирая ее волосы.

— А много их?

— Очень, я не садилась уже дня четыре, просто не могу, до тошноты плохо, и в голове только о нем мысли. — Руки замерли. Говорить о чувствах было тяжело: Рейна была офицеркой, а Селест — дочерью большой тройки, они не имели права показывать слабость, однако война их научила, что иногда стоит рассказать о страхах самым близким, иначе позже узнают все.

— Я могу помочь? Так уж и быть, даже сохраню в тайне все секреты легиона.

Рейна хмыкнула.

— Я буду не против, но где...

Селест заводила руками по куртке, веря, что в каком-то из карманов она будет. И в самом деле в нагрудном кармане оказалась связка целой кучи ключей, которые ей пару лет назад дала "на всякий случай" учительница риторики.

— Но за печеньем к чаю придется заглянуть в магазин, по-моему Октавиан вчера на перемене прикончил последнюю пачку в классе.