От угольщика Тибо, немного повоевав с собой, спустился на Странку. Вот ведь как бывает. Улицу перешёл, в подворотню нырнул и куда делись благолепные пансионы и особнячки? Мрачные жёлто-грязные и коричневые дома угрюмо смотрят на свет маленькими окошками. Точнее, даже не на свет, а друг в друга, так плотно стоят. Три-четыре этажа, узкие, вход с торца.

Меж домами на верёвках сохнут вещи, тут же играют дети. А в конце ущелья домов за поворотом - красный корпус над оградой навис, огромные бочки, трубы. Несёт оттуда не пойми чем, перемешиваясь с сотней кислых и гнилых запахов от казарм, от свалок за ними, от жижи на немощёной дороге. "Красильная фабрика Готтенштофа и Ко". Гау Честна Странка.

Но не только красильщики живут на Странке. Другие заводовладельцы тоже построили здесь казармы, превратив бывшее предместье в мрачное безнадёжное место. Лавка. Пивная - пуста, пьяное веселье отложено на завтра. Маленькая больница Благотворительного Общества, школа к ней пристроена и церковь. Закупился, напился, подрался, лечился, скончался. Так сами обитатели здешних мест говорят. 

Тибо в своём котелке тут как белая ворона. Сотни глаз из тёмных сырых нетопленых комнат глядят. Кое-где слабые дымки над трубами. Дорогой уголь породил повальное воровство. Но управляющие могут сдать хозяину, если хорошо растопишь печку и не покажешь записку от лавочника.¹ Вот и топят - так чтобы только не замёрзнуть насмерть. 

Передёрнув плечами с неуютного ощущения, Тибо всё-таки донёс себя до дома с номером КГ-33 и нырнул в скрипучую дверь. Номера тут были вперемешку, с индексами, разве что местный сходу найдёт. Он бывал тут на Рождество и на день святого Петера, в именины брата Хельги. Потому и нашёл. Другой бы просто заблудился. За церковью свернуть во двор, пробраться меж простынями и штанами, увернуться от назойливых детей, обойти кучу мусора и не провалиться в сточную канаву, чья смрадная щель зияла меж обледенелыми валами чуть в стороне. Казарма нумер 33 "Красильни Готтенштофа и Ко" стояла четвёртой в ряду, упираясь тощим задом в забор "Анилиновой фабрики М. Глобера". Воняло тут так, что голова кружилась и в носу рашпилем водили.  

В парадной его накрыла новая волна запахов. Горелый уголь, рыбная похлёбка, варёная капуста, дёготь, мастика, креозот, гуталин, моча, пудра, перегар, дешёвая колоньская вода. Слабый тонкий след "Пуазон ле Амурэ" - лютецианских духов, названием означающих "Яд любви", но местными ехидно переделаный на "Пузанов в море!" 

Бреннер взобрался на второй этаж. Лестница тут шла вдоль торца здания и довольно круто. От каждой площадки вглубь убегал дощатый заваленый всяким хламом, что не лез в комнатушки, коридор. Больше всего было велосипедов. Летом почти все рабочие и многие служащие охотно пользовались этим видом транспорта. Дёшево, вполне доступно, удобно. Стиральные корыта на стенах - это как икона в церкви. Массивные дедовские сундуки, явно притащеные из деревень, некогда роскошный шкап. Он, наверное, из квартиры или городского дома обедневшего бедолаги, вынужденного переломить свою гордость и трудиться над чаном с какой-нибудь гадостью, с тоской вспоминая, что ему обещали в гимназии "прекрасное будущее".

- Петер, ты дома? - громко спросил Тибо, сопроводив свои слова стуком в дверь под немыслимым нумером 332-19.

Петер был дома. Он уныло наливал своё брюхо пивом под немудрящую закуску. Закуску и плохое "ржавое" пиво завода Кляйстнера вместе с ним поглощали ещё три персонажа честностранковского монстрятника. Одного Тибо про себя сразу окрестил Пугалом. Тощий, дрожащие руки, дряблая высохшая кожа, жидкие белёсые волосики на шишковатой башке. Ноги-спички скрывались в огромных армейских башмаках старого образца, с этаким пузырём на носке. Чтобы ноги не болтались, Пугало обернул их толстенными обмотками. Напротив Петера и Пугала сидели два чижика - ученики рабочих или подсобники, кто там их знает. Молоденькие, явно не заставшие войну в призывном возрасте и похожие друг на друга. Оба светленькие, оба тощенькие, оба маленькие. Различались Чижики лишь тем, что у левого глаза были карие, а у правого серые и ногти чем-то изуродованы. 

- Здравствуй, Петер. - Тибо наклонил голову набок, содрал шляпу и набросил её на торчащий из дощатой стены длинный гвоздь. Единственный свободный. На прочих в беспорядке висела одежда. От курток до подштанников. 

- Здорово. - прохрипел Петер. - Садись на кровать, стулья кончились. - он указал на застеленую серым одеялом койку. Кроме неё убранство комнаты состояло из шкафа, стола, одного стула и трёх табуреток, жестяного умывальника в углу над ведром и примуса² на подоконнике. Из стены выступал небелёный бок кирпичной печки. - Парни, это муж моей сестры, Тибо. Он свой парень. - махнул рукой Петер и грохнулся на табурет, вывесив меж колен обширное пузо. 

Тибо втайне вздохнул. Петер был опустившимся студентом-технологом, бросившим университет и пошедшим на фабрику простым рабочим. В те дни он орал про честный труд и единение с пролетариатом, но Бреннеру стало откровенно скучно - Петеру просто лень было учиться. Он достал из кошелька три марки и хлопнул по столу:

- Петер сгоняй за чем получше. От этой мути кишки пожелтеют.

- Говорю же, свой парень, хоть и чернильница. - пробасил Петер и указал на кареглазого. - Вилли, твоя очередь. Возьми ромбакского, Тибо его любит. 

- Да его не только пан Тибо любит. - засмеялся Пугало и тут же представился: - Ярослав Гашник. 

Вилли подхватил деньги набросил курточку и выскочил в коридор. 

Где-то скрипел граммофон, где-то ругались, где-то громко спорили, где-то пели песни пьяными голосами.

- А что это сегодня такой ажиотаж? - Тибо откинулся на стенку, давая отдых усталой спине. - И натоплено у тебя славно. Управляющего не боишься или клад нашёл?

- Ага. Найдёшь. На нашей фабрике, зятёк, разве что кучу дерьма найдёшь. - пробурчал Петер. - Готтенштоф прозывается. Ну, или герр Новотны, старший мастер. 

- Новотны - и герр? - переспросил Тибо.

- Это Штоф выдумал. - пояснил Гашник. - От него же только и слышно: "Тапотать, тапотать, тлюпые мопешские швайне!" Всё мобешское ненавидит смертным боем. Кнедлики ещё признаёт, а "пан" - нет. - Он приосанился, надул щёки. - "Я скасать тапотать, а не полтать! Геррррр, сапомни, тлюпая скотина. Геррр это свучит гордо! Не то что ваш тлюпий пан!" 

- Он запретил говорить мастерам по-нашему. - тихо пояснил сероглазый чижик. - Скажешь "пан мастер" - штраф три марки, второй раз за неделю оговорился - уже пять. 

- Ничего себе! Раньше он, вроде, поскромнее был. 

- Раньше, Тибо, был его папаша. - пояснил Петер. - Тот да, работу требовал, но кто как говорит ему до рогуля было. А теперь молодой на фабрике заправляет. Удо. Он после того, как в ландвер сходил, вернулся совсем дурак-дураком. 

- Говорят, по башке ему прилетело. Жаль, не пробило до смерти. - прогудел в кружку Гашник и отхлебнул рыжей мути с радужной плёнкой. - Только ум за уши заехал. 

- В общем надоело нам это хуже горькой редьки. - подвёл черту Петер. - И мы встали на стачку. Забастовка у нас, вот и сидим по домам. 

- А чего так тихо-то на гау? - поразился Бреннер. - Когда Анилиновая бастовала, тут грузовиков двадцать стояло с жандармами. 

- Так они же вообще хотели своему упырю башку сорвать, требовали выйти. Он заперся в конторе и давай по телефону наворачивать всякого. А мы выдвинули депутатов и они сейчас пытаются донести до Удо ту простецкую мысль, что либо он своего геррра в нужник засунет, либо будет сам краску тереть. 

- Требуете штрафы убрать?

Петер принялся загибать пальцы:

- Штрафы убрать, по-нашему говорить, жалование в половину всем повысить, десять часов рабочий день, ведро угля в неделю и доктора на фабрику. 

- И ещё чтобы пять тёток каждый день не работали, а за сопляками нашими смотрели. - добавил Ярослав.

- Ну, это вы хватили за край! - покачал головой Тибо. - Анилинщики вон добились одиннадцатичасового дня, а теперь локти кусают в жалованье. И ведь всё вроде честно. Платят-то за час.

- Они же повышения не потребовали, а мы посчитали. - объяснил Петер. - полтора жалования за десять, это тоже самое, что одно за четырнадцать.³ Даже чуть с довеском. Ясное дело, большего Удо не вынесет. На что актрисулек-то содержать?

- За десять часов фабрика выпустит меньше краски и доходы у неё упадут. - возразил Тибо. - Либо цены задерёт, либо накрутит по телефону 1-10 и загонят вас на фабрику прикладами. 

- Да щас! - окрысился Петер. - Пусть только попробует. Мы им тут устроим.

- Слушай, Петер, а ты не знаешь, на угольных шахтах забастовок не было?

- Не. Они не сознательные. - поморщился экс-студент. - Божена туда несколько раз ездила, да они не поддерживают. 

- Божена - это кто?

- Умница наша. Детишек счёту и грамоте учит. И как кровососам спуску не давать. - расплылся в улыбке Пугало. 

- Надо же какая прогрессивная пани. 

- Не, она, покуда панёнка. Вон, может Болеслав с ней концы сведёт. Ты не смотри, что он такой тощак. Он знаешь какой грамотный! "Состояние" прочёл. 

- Не читал. - сказал Тибо, хотя и знал о чём речь. Пан начальник всю плешь проел этим запретным трудом, в котором, вроде бы, говорилось про нажитые промышленниками состояния, их воровство, подлоги и выжимку из рабочих всего, что только можно. 

- Почитал бы, может понял нашего брата получше. Чего притащился-то, кстати?

- Да тут такое дело, Петер, мне твоя помощь нужна. 

- Дом перекрасить, красочки вынести? 

- Нет... - Тибо сел попрямее, панцирная сетка заскрипела. - Знаешь доктора Котаница?

- Не... А, погодь! Который дочек твоих пользует?⁴ 

- Да он всё Понадморье пользует. 

- Ну, помню. Добрый такой пан.

- Он состоит в братстве буршей, ну, бывшие студенты.

Петер кивнул.

- Они собирались на той неделе и случилась вот какая штука - пропал пан Дибич, обещался и не приехал. И никак не могут его найти. Ни дома, ни ещё где. 

- Это который Дибич? Старший или младший?

- Старший, Вацлав Дибич. Он на Сталелитейном инженером был, а последние годы - управляющим.

- Хороший был пан. Справедливый. - вздохнул Гашник. 

- Вы его знали, пан Ярослав? - изумился Тибо.

- Дак я ж возчик! Где только лошадок не гонял. Последнее-то время, холера ясна, лошадок мало, всё больше на грузовиках возят. Но Штоф жмётся чего-то, дорого ему механикам платить. Вот и возит по-старинке. А на Сталелитейном я аж почти до войны служил. Только пан Дибич расхворался и уехал помирать аж в Мальтбург, где пани его схоронили. 

- В том и дело, что месяц назад он вернулся. Да не с пустыми руками, а каким-то чудесным аппаратом. - пояснил Тибо, краем глаза отметив, что губы Петера слабо подёрнулись в какой-то неясной гримасе. - Обещался быть и не пришёл. Вот доктор и встревожился, просил помочь. Ну как отказать после того, как он старшую мою чуть ли не из лап рогульских вытянул? Ведь прозрачная лежала уже, есть не могла. 

Вернулся Вилли, вывалил на стол десяток бутылок "Очажного", копчёный сыр с четверть головки и семь пачек папирос "Вишня". 

- Что там? - спросил его брат.

- Тихо. - Вилли бросил поверх серого пальто свою куртейку, потёр руки и грохнулся за стол. - Потеплело, солнышко глядит.

- Чего-то долго наша депутация. - озабочено заметил возчик.

- А ты думал - Штофа проломить. Он же Штоф! - Петер сделал глупую морду. - Ну ничего, недельку постоим, завоет. В общем, брат, тут такое дело: твоего инженера кто только не ищет. Неделю тут хари старого рога Йоси с Колдунков чуть ли не в нужники лазили. Только во вторник пропали. С понедельника про него ребята со Сталелитейного настойчиво так спрашивают. Их хозяин сто марок награды за пана инженера назначил. Когда он пропал-то?

- Да, похоже, в среду вечером. В ту среду. - уточнил Тибо, чуя лёгонькую вонь. - Уехал с Механического с одним паном из "Электротехнического Общества" на авто - и ни его, ни того пана, ни авто. 

- Посреди города на авто пропасть - уметь ещё надо. - пробурчал Болеслав. - А что за пан?

- Да некий Гробичек, Воджтеж. 

Вся компания вытаращила глаза:

- Да откуда у него авто? - возмутился Вилли.

- Чё-то тут нечисто, брат! А кто тебе напел-то? - Покрутил головой Петер.

- Сторож. 

- Плюнь ему в рожу! Водж тебе что, кровосос какой? - Вилли вылил "ржавое" в ведро и сорвал крышечку с новой бутылки об изгрызеный край стола. - Не было у него авто никогда. И чего ему с инженером дела вести? 

- Он же служит в "ЭТО", а они собирались строить его аппарат вместе с паном Краувицем.

- В "ЭТО"-то Воджи служит. - протянул Петер, смакуя хорошее пиво. - Только служит коммивояжёром. Так ему легче работать по делам партии. 

- Какой ещё партии? - пришла пора вытаращить глаза Тибо. 

- Нашей! - провозгласил Петер. - Рабочей Социально-Трудовой Партии. Воджи нас и научил как добиваться своих прав и свалить мироедов с шеи! Он и на Сталелитейном работу вёл, и на Механическом, с молодым Краувицем договаривался, предлагал без забастовки дело порешить. Мог, конечно, там с паном инженером пересечься, но чтобы о каких-то технических вопросах - это не по его части. Парни, а что это гость некормленый сидит? Ну-ка, где-то была у меня ещё кружка. 

От Петера Бреннер вывалился лишь в сумерках, похудев на двадцать марок. Ноги заплетались, голова кружилась. После дегустации компания потребовала продолжения банкета. На этот раз побежал начитаный мальчишка и приволок бутыль сливянки, сардинки в масле и пол-каравая хлеба. Кто там ещё куда бегал Тибо не помнил, но выпав на холодную к вечеру улицу, едва не грохнулся. 

От состояния "в хлам" пана советника спасло возвращение депутации. Состав удивил. Двое пожилых рабочих ещё куда ни шло, но задиристая девчонка в зелёном свитере под дрянное пальтишко и трое молодых ребят с мордами чистых апашей⁵ - это перебор. Такие только орать и морды бить умеют. Одного апаша он вроде где-то видел, но где - да рогуль его знает, может в трактире. 

Результат был предсказуем. - Готтенштоф-младший их выгнал взашей, потом прибыл "старый маразматик", который без разговоров послал депутацию в пекло, а всех, кроме девчонки, уволил на месте. Он бы и её уволил, да это была та самая Божена, учительница из школы Благотворительного Общества.

Столпившиеся на площадках рабочие (митинг устроили на лестнице) зароптали.

- Не боись, братва, мы с него потребуем отменить увольнение!

Но старый депутат со слепым левым глазом покачал головой в сомнениях. Видно уже не рад был, что ввязался в небывалое дело.

Потом выступала Божена. Пламенно, уверено, грамотно. Тибо её почти не слышал, потому что особо вперёд не лез. Могли узнать и побить, тем более, что в казарму пришло много соседского народу. Вдруг кто-то пересекался с Тибо ранее. Петер-то думает, что зять в архиве служит. Но он умом-то не отличается, а вот другие - вечный ведает. 

Пришлось посидеть ещё, пока народ не скрылся по халупам. Лишь тогда Бреннер распрощался, накрылся шляпой и побрёл в мутный вечер в расхристаном пальто. 

На свежем воздухе немного полегчало и пока Тибо добрёл до Вельчуков, чтобы не лезть на холм к Белорозам, его почти и не шатало. 

"Весёлые дела. На Красильной забастовка, а в газетах ни шороху, ни шуму. Но каким же образом коммивояжёр Гробичек, весь такой скромненький активист Рабочей Партии, снимает квартирку в небедном гау?" - размышлял про себя пан советник, пока скрипящий, воющий и холодный вагон вёз его к центру города. "Вот к нему и бегают девицы. Не на красный сморчок, а за инструкциями или "Состояние" почитать. Ну что же, произвести у него лёгонький осмотр совсем было бы недурно. Как-то он замешан в истории с паном Дибичем. Где же я видел того парня из депутатов? Ведь где-то точно видел!"

Тут вагон выехал на Кронову Площадь и надо было выходить. В хмельную голову заползла не самая порядочная мысль, но в тот момент Тиберий Бреннер ничего лучше не выдумал.