Дневной сон, конечно, сыграл свою роль в удивительном путешествии Мака до Петербурга. Вокруг тьма, изредка слегка рассеиваемая светом Луны, который, впрочем, особо не помогает, так как у повозки свои фонари. Иногда вдоль дороги возникали большие тени – ночью деревья кажутся больше, впрочем, как и всё остальное, что не вполне ясно различимо.

«Эх, даже не знаю, как отблагодарить Хобутова за его доброту и то, что дал мне немного денег и более... подходящую одежду. Было бы, конечно, просто восхитительно, если бы он ещё и бутылку чего-нибудь горячительного добавил – прохладно как-то всё-таки... Но да ладно.»

Мак то и дело как бы заново укутывал шею поднятым воротом тёмного сюртука. Всю дорогу повозка тряслась, что также препятствовало каким-то продолжительным сессиям дремоты. «С другой стороны...», утешал себя Мак, «лучше уж потрястись ночью на пути к спасению, чем нежиться в кровати в ожидании несправедливой расправы. Что же это за ранна такая, что они там все помешались...»

Когда уже стали виднеться тёмные громады более высоких и строгих зданий, извозчик спросил:

– Эй, малец, тебя куда хоть везти?

– Да... Не знаю даже, давайте куда-нибудь ближе к центру, в какой-нибудь кабак.

– Какой кабак?

– Какой-нибудь.

– Ну ты и горазд на конкретику, парень!

– Память отшибло, вот и не знаю куда конкретно.

– Хех, ну дык тебе к врачевателю надобно обратиться тогда.

– Это да. Но! Сначала в кабак.

– Ха! Понимаю, понимаю... Ладно, отвезу тебя туда, где сам часто бываю. Поди там не пропадёшь, там люди что надо. Обычно...

– Благодарю.

– Деньги-то есть? Поверх того, что за доставку отдашь, разумеется.

– Да, есть немного. На пару бокалов должно хватить.

Они приехали довольно рано, поэтому казалось, будто ещё ночь. С другой стороны, с утра народу всё же меньше. Ярослав Платонович, видимо, водил дружбу с кабатчиком – или, как минимум, они просто хорошо общались, ибо как только «приезжие» вошли, эти двое тепло поприветствовали друг друга, парой слов перекинулись насчёт своих дел и семей.

– Кстати, Валентин Игоревич, вот, посмотри – знакомое лицо? – спросил Ярослав Платонович у кабатчика, указывая на Мака.

Тот присмотрелся.

– Не припоминаю.

– Ну, нет так нет. Но спросить стоило.

– А что такое?

– Память у парня отшибло, вот что. Настолько сильно, что не помнит никаких заведений, где раньше выпивал.

– Ох-ох, ну и ну! Действительно, отшибло так отшибло. Имя-то хоть помнишь своё?

– Помню. Я знаю, кем являюсь, просто большинство воспоминаний будто притаились где-то, точно после сна. Только это «после сна» уж второй день длится, – подключился Мак.

– Что будешь, малец? – спросил кабатчик, потирая светлую густую бороду.

– Хм... Пожалуй, хватит только на пиво. На две кружки. Тёмного. Вот это и буду.

– Пиво так пиво. А ты будешь чего, Платоныч, или так, поболтать заскочил?

– Я ж тебе сказал, что дел полно – не под мухой же их разруливать! А так я бы с радостью выпил, ты ж меня знаешь... Вечерком загляну.

Мак положил на стойку почти все деньги, что были, и, поблагодарив кабатчика, взял две большие кружки пива пошёл к одному из множества свободных столов.

– Слушай, можешь за ним краем глаза присмотреть, пока он тут? – полушёпотом сказал Ярослав Платонович кабатчику.

– Присмотрю. Но только краем! Как его звать-то?

– Мак.

– И всё?

– Ну, вроде как Ротриер, но что-то я не уверен.

– Ротриер, говоришь... Ну да, не похож особо на Ротриера. Хотя вот лицо... немного напоминает, кажется.

– Да брось ты. Тебе бы не казалось, если бы я не сказал.

– И то верно.

Ярослав Платонович двинулся по своим делам, а Мак погрузился в раздумья и периодическое питьё слегка дурманящего напитка.

***

Сколько времени прошло с тех пор, трудно сказать, ибо сами по себе думы вытесняют собой время, а приправка в виде алкоголя лишь усиливает это вытеснение. Но иногда время вытесняет самое себя, и часы превращаются в минуты, если не в секунды. А что до предмета раздумий – мысли Мака были хаотичны, остановимся на этом.

Если бы дурманные думы не покрывали всё пространство вокруг настолько плотной вуалью отрешённости, то, быть может, он бы заметил кое-что. Точнее, заметил бы появление в кабаке кое-кого. Этот кто-то, завидев было Мака, решительно двинулся к нему.

– Кого я вижу! Давно не виделись, старина! – без особых церемоний незнакомец сел напротив Мака.

– ... А мы знакомы? – Мак не был в состоянии разделить радость встречи с ним самим, слегка прищурив левый глаз.

– Ты чего, головой ударился что ли?

– Может быть и так. Но вы мне на вопрос не ответили.

– Неужели я дожил до того дня, когда меня не узнаёт сам Мак Ротриер... Горе мне, грешному! Оказывается, вот до чего доводит БОГЕМНЫЙ образ жизни.

Совсем не понимая, почему, но именно слово «богемный» Мак услышал громче остальных, после чего в помещении будто бы стало значительно ярче, хотя и кабак был освещён вполне себе приемлемо, но Мак чуть не ослеп (так бы он сказал, описывая это явление). В одно мгновение пелена беспамятства будто бы прорвалась, не выдержав поток воспоминаний, озаряя чуть ли не всю предыдущую жизнь Мака этой желанной ясностью, по отсутствии коей он страждал, а по наличию жаждал. И вот теперь перед ним сидит не какой-то долговязый буржуа в скромных одеяниях, а беллетрист Понтийев, чей костюм тройка нуждался уже в некоторых ремонтных работах, ибо цилиндр, который тот положил на стол подле себя, явно выделялся на общем фоне.

– Хм, ну а неужели Я дожил до того дня, что ко мне в компанию приходит вполне приличного достатка беллетрист Понтийев, но в таком странном и совершенно неуместном цилиндре? Ты определись уже: собственный стиль, или угода мимолётным веяньям приличности.

– Ну надо же, как заговорил! И для чего был весь этот спектакль с беспамятством?

– Чтобы над тобой поиздеваться и выставить тебя дураком. Но вообще-то это был не спектакль. Я действительно тебя не помнил, до какого-то недавнего момента – он наступил внезапно, я даже и не понял.

– Да брось. Чепуху какую-то городишь. Захотел разыграть меня, а? А ловко ты это придумал! Мне понравилось. Ну, пойдём, что ли, прогуляемся? У меня хорошее настроение, так что нечего сидеть тут, угрюметь.

– Ну пошли. Только пиво допью...

– Вообще не меняешься!

– Я за него заплатил!

– И я о том же.

Допив оставшиеся полкружки, Мак накинул на себя сюртук, ранее повешенный на плечики стула, поднял ворот, и они двинулись к выходу. Теперь свободных столов было не видно, и шум подобных заведений резко дал о себе знать до того отрешённому от происходящего Маку. Действительно, захотелось подышать свежим воздухом, где-нибудь на набережной.

На улице, однако, народу даже больше, хотя и концентрация поменьше, конечно. Но небо в пелене облаков, так что солнце не слепит глаза после менее освещённого кабака. И хотя ветра особо нет, да и в целом теплее, чем ночью-утром, ворот Мак всё же не опустил. Так они и пошли к Неве: худой и высокий беллетрист в сером костюме тройке, поношенных туфлях с острым носком, цилиндре и светлом пальто под цвет волос, и тоже худой, но не такой высокий богемный бродяга, в чёрном двубортном сюртуке – слегка большего чем надо размера – с поднятым воротом, тёмно-синих штанах и грязных ботинках, и голой головой, открывающей вид на относительно длинные взъерошенные тёмные патлы.

– Цилиндр-то недавно купил, небось? Всё-таки хочешь обновить гардероб?

– Каюсь, действительно хочу. Персональный стиль персональным стилем, а всё-таки литература моя расходится всё больше, и начинают звать во всякие клубы всё чаще. А мне как-то уже не так комфортно становится появляться в приличном обществе вот во всём... этом.

– Понимаю. На улице общество не особо-то и приличное. А уж в этих всех сборищах и подавно.

– Ха! «Вдали я от толпы, от ропота химер», да? Ну не меняешься ведь!

Мак просто усмехнулся.

– Ну и как тебе эти «всякие клубы»? Занятное дело, или так, чисто лясы поточить?

– Иногда, действительно, не слишком созидательное времяпрепровождение. Но порой попадаешь в интересные общества. Например, «клуб Абстракций» – удивительные люди! Разговаривают стихами, между прочим, так что ты бы там вписался в обстановку – правда, исключительно за свои умения, ибо там одеваются как-то уж слишком прилично, мне даже неуютно порой становится. Хотя... Зная тебя, ты бы даже в таком одеянии создал бы там неплохой такой контраст, чем только улучшил бы картину... Похоже, я только что предложил твою кандидатуру на членство в клубе! А?

– Какой деловой! Чисто из интереса схожу туда, коли позовут. Стихами говорить это, конечно, забавно, но чтобы все это делали и получался дискурс, а не нагромождение чепухи... Для этого надо не одеваться франтово, а над стихосложением работать.

– Ну вот придёшь и узнаешь. Кстати, я вполне уверен, что они знакомы с твоими поэтическими трудами, так что вряд ли они откажутся от твоего общества.

– Труды! Скажешь тоже... Мои стишочки – это так, забавы ради. Я вообще удивлён до сих пор, что большинство тех, кто их читал, не закидали меня чем-нибудь тухлым. Хотя... Это, видимо, из-за фамилии.

– По-моему, ты себя недооцениваешь.

– Я себя переоцениваю.

– Полно тебе...

– Ну и когда они собираются вновь?

– Кто? Абстрактники? Уже через три недели ровно, двадцать первого ноября.

– Столько ждать? Да я быстрее в участок попаду за хулиганство, и запрут меня там хрен знает на сколько, чем дождусь этого «собрания».

– У всех там расписания разные, нужно было всё состыковать. Кстати, а ты где сейчас обитаешь?

– Нигде.

– Поживёшь у меня тогда – и хулиганить не придётся.

– А жена?

– Антонина будет только рада твоему обществу, ты же и так знаешь. Главное не буянь особо.

– Ладно. Спасибо.

– Да не за что!

Они гуляли по городу до вечера, продолжая разговаривать о всяком. Мак рассказал про недавно случившееся, Понтийев рассказал про недавнюю повесть, за которую получил неплохой гонорар. Как начало темнеть, они зашли в заведение, поели, а затем пошли на квартиру к Понтийеву.