Вспышка света. Истошный крик.

Дверь в комнату распахивают сёстры. Они вбегают внутрь, вслед за ними бежит и мать, останавливаясь у кровати с сыном.

– Мак! Что случилось?! Мак, ты слышишь?!

Пустой и вместе с тем испуганный взгляд его блуждал по тускло освещённому помещению, не находя себе места среди заспанных фигур обитателей дома, повыходивших из своих комнат – кто из-за искреннего беспокойства, кто из любопытства.

– Кошмар... – прошептал он, наконец. Взор его теперь бегал по потолку.

– Что происходит?! – проталкиваясь сквозь сборище из слуг и сыновей, сказал Кормак. Подбегая к кровати, он кладёт свои руки на кисти жены, что держат правую руку Мака.

– Кошмар приснился, – полушёпотом говорит Клементина Александровна.

– Как он?

– Не знаю...

Взгляд Мака спустился с потолка на родителей, попеременно устремляясь то на лицо матери, то на лицо отца. Глаза как были широко открыты, так и не смыкались, лишь изредка моргая. Казалось, на них смотрит не тот молодой бродяга, что спорил вчера чуть ли не со всеми, а зашуганный мальчуган. У Кормака даже мурашки исполосовали спину. Впрочем, уверены, что у Клементины Александровны тоже.

– Помогите... – всё так же глядя на родителей прошептал Мак.

Они медленно переглянулись.

– Мак, ты дома, в безопасности. Мама и папа здесь, – прошептала Клементина Александровна сыну на ухо.

Его веки начали опускаться, дойдя до привычного положения, а глаза потихоньку оттаивали от ледяного ужаса. Наконец, лицо почти расслабилось, и теперь он был больше похож на себя обычного.

– Ты как? – спросила мать.

– Чуть лучше, – всё также шёпотом, но уже без испуга ответил Мак.

– Заснуть сможешь?

– Попытаюсь.

Она поцеловала его в лоб. Кормак, наконец, выпустил его руку из своих. Мак повернулся набок. Комната опустела, все пошли по своим койкам.

Утром, однако, всё было как обычно; казалось, инцидент с криком прошёл незаметно.

– Опять опаздываешь! Даже если бы тебе, не приведи Господь, вернули дворянский статус, то ты тут же бы его лишился! – сказал Мирослав с раздражением.

Мак проигнорировал его слова, садясь за стол. Он вновь уставился на тарелку и не спускал с неё глаз, пока ел. Братья о чём-то разговаривали, но он не слышал их. Перед глазами была лишь тарелка и её округа. Тем не менее, поесть в отрешённости, граничащей с апатией, ему всё равно не дали: в какой-то момент его будто выдернули из лунки.

– ... Ну и что? Тоже мне, жертва! Сначала ходит и всем в душу гадит, а потом ему что-то мерещится; и вот он уже орёт, изображая из себя какую-то даму в беде! А теперь сидит, тихий такой, скромный. Неужто раскаялся в своих грехах?! – тирадничал Мирослав.

Мак перестал есть и медленно поднял на брата хмурый взгляд своих серых глаз.

– Думаешь, я специально себе кошмар послал?

– А кто вообще подтвердит, что ты видел кошмар? Да даже если так, то что тебе могло помешать спокойно проснуться от кошмара, а затем просто закричать как резанный, чтобы привлечь к себе внимание? Вот и устроил концерт, артист!

– Мирослав, не неси чепуху, – сказала Анна, – у тебя, похоже, паранойя.

– Но ведь он всё время строит всякие козни против меня!

– Не льсти себе, братец, – сказал Мак.

– Ага! Он сам это отрицает! Значит точно строит козни! А значит и этот крик был фальшивым!

– Мирослав, если бы ты видел его глаза, когда он очнулся, то вряд ли бы сейчас говорил весь этот вздор, – сказала Клементина Александровна.

– Ну вот! Опять вы все на его стороне! Значит, я вам безразличен!

– Мирослав, мы говорим о серьёзных вещах, а ты стремишься превратить их в фарс.

– Вот значит как? А моя жизнь – это что-то несерьёзное, получается?!

– Конечно серьёзная. Так что будь добр, относись к ней подобающе, а не так легкомысленно.

– А отец где? – спросил Мак.

– В кабинете. Сказал, что обойдётся без завтрака.

Мак вернулся к трапезе и созерцанию тарелки. Но через некоторое время его опять потревожили.

– Ну и что же там такого было, в этом твоём кошмаре, что ты аж на весь дом закричал. Держу пари, что и деревья содрогнулись от такой истошности...

– Вот как станешь серьёзнее, тогда и расскажу.

– Ну ты и.… зануда.

– Угу.

Мирослав встал из-за стола и хлопнул Николая по плечу.

– Пойдём, Николай.

– Но я ещё не доел!

– Потом доешь!

– Когда «потом»?

– Потом!

– Ла-адно...

И они покинули столовую. Ни «спасибо», ни «завтрак был вкусным». Ну и манеры...

– Так что же случилось? – осторожно спросила Маргарита.

– Давайте не здесь. На прогулке.

– Как скажешь...

После завтрака Мак зашёл к себе в комнату, надел сюртук, шарф и перчатки – все чёрного цвета, и пошёл в сад. Вскоре к нему присоединились и сёстры с матерью. Они пошли вглубь.

Мак несколько минут что-то обдумывал, а затем приступил к изложению.

– Была ночь. Передо мной было некое здание – знакомое, но не могу вспомнить какое именно. Оно было в огне. А я лежал на земле и не мог пошевелиться; мало того, всё тело болело, но особенно голова. Ко мне подошёл какой-то человек, лица которого не было видно, но почему-то были видны его очки. За ним вроде ещё было несколько людей – человека три, или четыре. И вот этот в очках достал нож и воткнул мне прямо в грудь! Он что-то вырезал. А когда вытащил, я не смог точно разглядеть, что это было, но оно помещалось у него в руке. Зная анатомию, это скорее всего было сердце... И я ничего не слышал, так как в ушах стоял сильный шум. Я закрыл глаза, а когда открыл – вокруг был огонь. Я смотрел наверх и видел чёрное небо. И всё отчётливее ощущал, как жизнь угасает. Но вдруг на небе что-то вспыхнуло – очень быстро, после чего почти сразу мне в голову будто что-то врезалось, отчего я ощутил такую боль по всему телу, что не закричать я просто не смог. Когда это что-то врезалось в меня, я закрыл глаза, но вместо тьмы увидел яркий свет, который ещё и будто бы переливался. Пока я кричал, тело моё словно парило в воздухе, одновременно с чем испытывало ту нестерпимую боль, от которой я всё продолжал кричать. А следующее, что я увидел – это испуганные лица мамы и папы. Остальных, кто был в комнате, я не разглядел.

Он замолчал. Молчали и сёстры с матерью. Но тут он добавил:

– Самое ужасное, что разницы между сном и реальностью я не ощутил. Всё было настолько явно, что сначала я подумал, будто я в самом деле умер. А когда увидел вас, то решил, что вы тоже умерли. И испугался ещё сильнее...

Хруст листьев под ногами. Дуновения ветра, колышущие тёмные растрёпанные волосы юноши.

– Ветер зябкий. Вам не холодно, дамы? – Мак до этого успел немного уйти вперёд, и оглянулся. Сёстры выглядели взволнованно, но вот на матери лица не было. Она смотрела на сына, как на покойника, – Что... Что-то стряслось?

– И да, и нет. Мне бы не хотелось в это верить, но, похоже, реальность такова.

– Ты это о чём?

– Анна, Маргарита, вы дрожите. Вам пора в тепло. Идите домой.

– Как скажете, маменька! – сказали те одновременно и, развернувшись, ушли. Они действительно слегка вздрагивали от ветра, но на лицах у них всё же была доля разочарования, когда их погнали обратно в дом.

– Буду с тобой честна. Я не могу утверждать точно, но вся информация, тобою предоставленная, наводит на одну мысль: это не кошмары, а воспоминания – воспоминания о дне, когда сгорело поместье дедушки Александра.

– Стоп-стоп-стоп! Какие воспоминания? Мне в этих «воспоминаниях» сердце вырезали! А потом меня, судя по всему, в огонь закинули! О чём речь вообще? Будь это воспоминания, я бы пред тобой сейчас не стоял!

– Прости меня, я об этом не подумала... Действительно, бред тогда получается...

– Ничего страшного, ты просто до сих пор потрясена этой ночной... сценой, так сказать. Я и сам-то ещё не до конца отошёл. Но знаешь... Этот кошмар – не первый. В резиденции Феликса, перед тем как уезжать оттуда с отцом, я зашёл в свою комнату за сюртуком. Я и понять ничего не успел, как упал на пол и перед глазами было всё то же самое, разве что всё остановилось на вырезании сердца. После этого я обнаружил себя опять в комнате. И тело ощущало всё так, будто бы взаправду происходит.

– Я тут вспомнила кое-что. Ты врачу показывался?

– Феликс божился вызвать его на дом, но, видимо, забыл. А я решил, что алкоголь – лучший врач. Но, я ведь тоже совершаю ошибки...

– Эх, дать бы тебе подзатыльник за такое отношение к себе, да только это будет не по-дворянски! Сейчас же пойду вызову врача!

– Погоди, не надо. Когда окажемся в городе, тогда я и схожу. Кошмары – это, конечно, плохо, но не смертельно ведь...

Они ещё погуляли немного, молча. Затем Мак сказал:

– Ты, скорее всего, уже тоже замёрзла. Иди лучше в тепло. А я ещё поброжу, подышу свежим воздухом.

– Хорошо. Но долго не скитайся, иначе ещё и простынешь.

– Не беспокойся. Вернусь в тепло, как только так сразу.

Клементина Александровна поцеловала сына в щёку и пошла домой. Мак проводил её взглядом, пока она не скрылась среди деревьев. И ещё после этого он всё смотрел в ту же сторону, потерявшись в своих собственных мыслях, рассуждениях и даже мечтах.

– Вы знаете, сударь, многие прислуживающие вас не любят, но мне всегда нравилось ваше внимание к тому, до чего всем обычно нет никакого дела, – сказал кто-то за спиной. Обернувшись, Мак увидел пред собой пожилого садовника, Лаврентия Андреевича.

– О чём это вы?

– О растениях, конечно же! Вы не подумайте, я вовсе не говорю, что уважаемые Ротриеры равнодушны к растениям, но есть среди здешней прислуги такие люди, которые, ну знаете, ищут что-нибудь такое, на что можно было бы смотреть с высока, скажу осторожно. И под раздачу попадают не только растения, кстати говоря. Вы уж простите мне мою откровенность, но и ваши братья тоже не отличаются каким бы то ни было уважением к здешней флоре. Я даже молчу про фауну! Но всё же я садовник, как ни как, и сердце моё болит за флору не меньше, чем за фауну.

– Ха! Это вы точно подметили, Лаврентий Андреевич! Мирославка и Николашка страдают от нездорового эгоизма, скажу так. А что до меня... Я никогда не имел особого интереса к ботанике, уж простите. Так что, я не вполне понимаю, почему вы как-то выделяете меня на общем фоне.

– Но ведь я и не говорил об особом интересе. Речь лишь о том, чтобы проявлять уважение ко всем равное. Почему бы не уважать деревья за то, что они просто существуют? Конечно, они не просто так существуют, здесь я немного лукавлю, но тем не менее? И ведь я имею в виду не только деревья, или растения. Понимаете, сударь? Вы, похоже, ещё с отрочества поняли то, что всё нас окружающее имеет равное право как на жизнь, так и на уважение. В отличие от меня, который понял это уже в преклонном возрасте...

– Но ведь я не один такой здесь.

– Конечно нет! Но позвольте заметить, что, потеряв такой престиж, вы всё равно остались человеком, и продолжаете ценить всё, что есть среди нас. Ни в коем случае не в обиду вашим дражайшим родителям и сёстрам, но согласитесь, прийти к уважению, будучи в комфорте и достатке всё же проще, чем в статусе отверженного бродяги. Более того, будучи бродягой ещё сложнее поддерживать такой взгляд на мир, нежели, когда вы дворянин. Это дорого стоит, господин Мак.

– Я, честно говоря, польщён вашими замечаниями. И даже не знаю, как бы вам возразить. Поэтому... мне ничего не остаётся, как поблагодарить вас за такие тёплые слова в свой адрес! – Мак подошёл ближе и обнял старика.