Всеволод Акимович таки открыл глаза после долгого сна. Время уже близилось к обеду, хотя плотные шторы в его спальне всё пытались скрыть от него это обстоятельство. И вроде как кроме пустого желудка волноваться не о чем, но всё же он слегка нахмурился, явно пытаясь понять, что же он упустил... Улёгшись на спину и уставившись в потолок, он несколько минут пролежал в пустых думах о чём-то упущенном, но так и не вспомнил. Досадно.

Он встал с кровати и подошёл к зеркалу в углу комнаты. В таком затемнённом помещении трудно разглядеть свои взъерошенные волосы и заспанное лицо, но Всеволод Акимович сумел это сделать, хоть изначально и не собирался. Вдруг его оголённых ступней коснулся гуляющий по полу сквозняк. Как правило он не оставляет окна открытыми на ночь, а Софья Емельяновна по выходным (а в этот раз начиная с пятницы) отдыхает у своей матери дома... Он пошёл проверять другие комнаты.

Только он отворил дверь своей спальни, как холод тут же проник под светлую ткань его пижамы. Пройдя по уже вполне освещённому солнцем коридору в гостиную, Всеволод Акимович застал в ней открытое настежь окно, а на диване неубранную постель. Он громко хлопнул себя по лбу, но прежде, чем сокрушаться по поводу ситуации, решил-таки закрыть окно. Правда, перед этим он слегка высунулся наружу и взглянул вниз, будто надеясь увидеть там своего косматого вечернего гостя. Однако все следы уже были погребены под неутомимо падающими хлопьями белёсой завесы. Таки прервав потоки холодного воздуха в квартиру, он ушёл обратно в свою спальню одеваться.

Сбросив с себя пижаму на кровать, Всеволод Акимович начал поспешно надевать более привычные выходные одеяния. Носки, брюки, сорочка, жилет... Всё лежало на прикроватном кресле, заблаговременно приготовленное ещё с вечера, несмотря на хмельной настрой. До этого озадаченная мина его сменилась лёгкой ухмылкой.

– Да уж, человек вы непростой, господин Ротриер, – сдержанно посмеялся Всеволод Акимович, качая головой и застёгивая натянувшуюся на выдающемся животе белую сорочку.

Уже застёгивая накинутый жилет, он пытался засунуть правую ногу в туфель, но, как обычно и получалось в подобных ситуациях, успеха не достиг.

– М-да... Пожалуй, камердинер мне не помешал бы. Хотя о чём это я.…?

Он застегнул-таки жилет и уселся на стул обуваться. После чего встал и направился в гардеробную за пиджаком. Встретившись там со своим отражением в полный рост, он вновь нахмурился и, позабыв пока про пиджак, принялся наводить порядок на голове и лице. Как только слегка волнистые каштановые волосы его были приемлемо уложены, а пышные усы образовывали привычную глазу аккуратную волну, Всеволод Акимович наконец надел пиджак, вышел в прихожую, обул на туфли галоши, надел пальто и шапку и пошёл на прогулку. Такая странная потеря гостя – это, конечно, досада, но выходной никто не отменял.

***

Он праздно ступал по Невскому проспекту. Пройдя мимо любимого театра, Всеволод Акимович решил, что сегодня тоже сходит на вечерний спектакль – в конце концов, почему бы и нет, надо навёрстывать упущенное. А вот филармонию он посетит завтра, побудет в большом скоплении народа, пообщается с коллегами и просто интересными людьми. Не то, чтобы в театре он делал что-то другое, просто-напросто иногда ему хочется побывать в залах побольше.

Мысленно он уже заходил внутрь филармонии, шёл в гардероб, а затем и усаживался на свободное место, как вдруг некий звук откуда-то слева начал возмущать эту почти блаженную фантазию, возвращая мысли Всеволода Акимовича обратно к действительности. Он остановился и повернул голову в направлении возмущения спокойствия, и увидел небольшую группу людей в отдалении от проспекта по одному из бульваров. То было разночинное скопище: несколько просто одетых людей, видимо, работяги; меньшего числа франты и двое городовых с околоточным надзирателем. И все вовлечены в нечто напряжённое, ибо полицейские уже начали буквально наступать на рабочий люд. Тут Всеволод Акимович без промедления направился к сборищу, но не слишком стремительно, дабы не усугубить ситуацию своим резким вторжением в это странное разбирательство.

– ...Почему они ещё здесь?! Что за безобразие?! – восклицал некто, стоящий спиной к приближающемуся адвокату. Уже по спине было понятно, что говорил кто-то из франтовой фракции. Городовые начали доставать свои дубинки.

– Боярская мразь! – послышалось из группы бородатых людей в довольно простых и порядком поношенных одеяниях. На их лицах явно читалась злоба, порождённая беспомощностью.

– Так, а ну тихо! – встрепенулся надзиратель.

– Как ты меня назвал, чернь?!

– Господа! Настоятельно прошу всех проявить чуточку терпения! И позвольте спросить, что вообще здесь происходит? – Всеволод Акимович всё же ворвался в гущу событий, рискуя своим промедлением скорее усугубить ситуацию, чем помочь. И хотя он обвёл своим взором всех присутствующих, остановился он на самой многочисленной группе – и самой уязвимой в данной ситуации – таким образом приглашая их выступить первыми.

Все несколько расступились и на мгновение изумлённо уставились на новоприбывшего участника разбирательства. Образовался полукруг: дворяне (это явно были дворяне) стояли справа, напротив адвоката стояли полицейские, а слева, соответственно, были рабочие (опять же, кто ещё это мог быть).

– А вы кто вообще такой? – спросил «главный» франт.

– Ох, простите мне мои манеры. Всеволод Акимович Левша, адвокат. А вас как величать?

– Перед вами граф Октябрьский Альберт Кириллович, попрошу заметить. И меня – впрочем, как и моих спутников и спутниц – до глубины души возмущает тот факт, что вот эта чернь портит своим видом такие прекрасные улицы нашей столицы! – представился франт, говоря это всё будто бы наиграно. Однако весь он был будто «наигран», так что и речь его была естественно такой, судя по всему.

– Прошу меня простить, граф Октябрьский Альберт Кириллович, но, во-первых, я бы на вашем месте воздержался от подобных характеристик в адрес этих добрых людей. А во-вторых, мне бы всё-таки хотелось услышать более подробную историю вашей конфронтации.

– Эти проходимцы...

– Альберт Кириллович, вы уж простите, но я бы сперва выслушал их версию событий, а затем вашу, не обессудьте, – сказал Всеволод Акимович, глядя на франта слегка исподлобья и сияя своей мягкой улыбкой. – А потом и до вас дойдёт очередь, господа полицейские, не переживайте, – добавил он, улыбнувшись ещё шире, и посмотрел на тройку напротив себя. Не убирая с лица улыбки, он перевёл взгляд на рабочих. – Прошу вас, повествуйте.

Наконец, он принял уже серьёзное выражение лица.

– Так это, господин Левша, мы ничего зазорного-то не учудили! Ступаем себе по городу от одного завода до другого, от одного цеха до другого – работу ищем, значца, понимаете? Нам же туды-сюды ходить надо, и не уследишь тут порой, куда идтить. И, значца, идём, никого не трогаем, подуставши уже, надо сказать – со вчерашнего ни крохи во рту! Ну так идём, значца, и тут те нате – эти вот... господа... нас окликивают и... нехорошие слова говорят, знаете ли, господин Левша. А мы что? Мы за словом в карман не полезем перед этими г... господами! – выдал сухопарый бородатый мужичок, видимо, самый старший из своей группы, сняв перед этим свою потрёпанную шапку. Адвокат кивнул ему, после чего тот поспешно натянул шапку обратно на свои запревшие жидкие светлые волосы.

– Благодарю вас, уважаемый...?

– Трофим Андреич, Белугин!

– Благодарю вас, уважаемый Трофим Андреевич. Теперь давайте послушаем точку зрения ваших оппонентов, – Всеволод Акимович повернулся к франтам, подняв брови и вновь глядя на них как бы слегка исподлобья.

– Меня, как потомственного аристократа, крайне возмущает ситуация, когда по улице спокойно нельзя пройти, не встретив такое безобразие, как праздно шатающийся рабочий люд! Что за безобразие? Неужели такое действительно существует в природе, как неустроенный рабочий? Нонсенс! Я отказываюсь в такое верить! У нас хватает заводов, и уж если первые несколько не хотят никого брать на работу, то это проблема самих рабочих – видать, не такие они и хорошие, чтобы их трудоустраивать на такие незамысловатые места! Мне, как творческой натуре, было невыносимо держать в себе всё это душевное возмущение, иначе я бы рисковал заиметь почерневшую от всего этого негатива душу – такую же чёрную, как и помыслы эти бездельников!

Всеволод Акимович лишь закрыл глаза и потёр переносицу. Но поспешил передать слово полицейским, пока ситуация опять не начала выходить из-под контроля из-за эмоциональной заряженности обеих фракций.

– Господа, ваша очередь.

– Так точно. Мы шли в участок, когда услышали весь этот ропот. Когда же подошли, то попытались сориентироваться в ситуации, но рабочие начали вести себя агрессивно, так что мы предупредили их о последствиях.

– Вы не могли бы уточнить обстоятельства проявления агрессии со стороны этих уважаемых людей?

– Они нам побоями начали угрожать! – вновь кто-то подвыкрикнул из рабочих.

– Это так? – теперь слегка исподлобья адвокат посмотрел на околоточного надзирателя.

– Они оскорбляли благородных господ! – воскликнул полицейский.

– При всём уважении, но публичная порка отменена ещё с конца прошлого столетия. А оружия у этих уважаемых людей я что-то на увидел. Может, я не разглядел?

– Нет, оружия у них нет... – полицейский слегка потупил взор.

– А вам неужто спокойно живётся в мире, где всякая чернь может бросаться совершенно недозволительными выражениями в адрес благородных господ?! Или вы, не дай бог, апологет пролетариата?! – воскликнул в сердцах граф Октябрьский.

– При всём уважении, но я апологет здравого смысла и справедливости. А также я агент правосудия, и отчего мне совершенно неспокойно живётся, так это от превышения должностных полномочий. И помимо прочего, как апологету здравого смысла, мне абсолютно непонятна как ваша позиция по поводу ситуации с трудоустройством пролетариата, так и ваша реакция на совершенно безобидных людей, скитающихся в поисках более чем легальных возможностей для выживания их и их семей; скитающихся по нашему без сомнения прекрасному, но и не лишённому проблем городу, – чем дольше Всеволод Акимович говорил, тем больше хмурился. – Посему я предлагаю всем разойтись мирно по своим делам. В ином случае мы останемся сейчас здесь, и я попрошу оформить уважаемых полицейских протокол о подаче заявления со стороны уважаемых рабочих с обвинением в вашу сторону, господа дворяне – заявление об оскорблении чести и достоинства. Но, помимо этого, я обращусь в прокуратуру по поводу проверки действий уважаемых полицейских насчёт превышения должностных полномочий. Так что выбор за вами.

С этими словами Всеволод Акимович достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот и карандаш – своих постоянных спутников, обычно использовавшихся для фиксирования мыслей о всяком разном.

– Я готов записывать показания и имена. Жду вашего решения, господа.

Серьёзные слова вкупе с сердитыми выражением лица и интонацией явно заставили опешить как дворян, так и полицейских, которые совершенно точно не так думали эта ситуация разрешится. Да что уж говорить, даже рабочий люд опешил – но не от страха, а от восторга, что без труда читалось на их лицах.

– Я, пожалуй, воздержусь... – выдавил из себя граф Октябрьский. В направленных на адвоката взорах остальных дворян читалось побеждённое пренебрежение.

– Прекрасно! Моя вера в ваше благоразумие оказалась не напрасной, Альберт Кириллович! Теперь я попрошу вас принести извинения уважаемым людям, и на этом предлагаю разойтись всем восвояси.

Октябрьский тут же округлил глаза, но говорить ничего не стал. Адвокат смотрел прямо на него и пока не спешил убирать блокнот обратно. Октябрьский повернулся к рабочим и обратился к Трофиму Андреевичу.

– Если мои слова задели ваши честь и достоинство, то... – он быстро посмотрел на адвоката. Тот всё так же смотрел на него выжидающе, всё так же с серьёзным выражением. – То приношу свои извинения, от лица нашей группы.

– Чудесно! Господа, теперь призываю всех разойтись! Приятно иметь с вами дело! – лицо Всеволода Акимовича вновь засияло улыбкой. – Господа, уважаемые, товарищи, – адвокат кивнул каждой группе, провожая всех взглядами. Он простоял на месте, пока все не разошлись на достаточное расстояние – дабы не учудить ещё чего.

Он взглянул на небо. Снег всё идёт и идёт. Наконец, он тяжело выдохнул.

– Час от часу не легче.

***

Лишь ближе к вечеру Всеволод Акимович понял, почему весь день чувствовал себя как-то странно, помимо всего прочего. Он совсем забыл надеть галстук! Посему ему пришлось уйти из ресторана чуть раньше, чтобы успеть сходить до дома и при этом не слишком припоздниться с походом в театр.

Он зашёл в квартиру, снял шапку, пальто, галоши и пошёл в гардеробную. Нашёл нужный галстук, снял пиджак, и, расстёгивая на ходу жилет, подошёл к зеркалу. Он посмотрел на ворот сорочки, уже понемногу начинающий сдавливать упитанную шею... Глубоко вздохнул и несколько удручённо сказал, расстёгивая верхнюю пуговицу: «Пора покупать новую.»

Ловко завязав галстук, Всеволод Акимович застегнул верхнюю пуговицу сорочки обратно, пристроил галстук покрасивее и оделся во всё остальное. Когда он шёл в прихожую, то остановился в гостиной, окинув её несколько грустным взглядом, но через пару секунд просто покачал головой и пошёл дальше. Время уже слегка поджимает, так что на мысли о досадности ситуации с гостем времени нет.

Уже по дороге до театра он понял, что совсем позабыл об этом странном происшествии в суете дня, а как только увидел свою же гостиную, то вновь вспомнил... Всю недлинную дорогу до театра он только об этом и думал. Наконец, он чуть не врезался в двери заветного здания. «Ха, что уж тут поделаешь!» С этими словами и улыбкой на лице он зашёл внутрь.

Как и обычно, Всеволод Акимович со всеми здоровается, перебрасывается фразами. Он купил билет, сдал одежду в гардероб и пошёл наверх, по пути встречая других завсегдатаев или новых для этого места лиц, но которых знает сам. Наконец, он весьма неспешно добирается до этажа с залом, по пути делая множество остановок дабы поговорить чуть ли не со всеми встречными.

В конце фойе рядом с дверью в закулисье стоит несколько человек. То всё участники театра, но среди них также стоит ещё один силуэт. Всеволод Акимович достаёт и надевает свои круглые очки, дабы убедиться, что глаза его не подводят. Да... Он одет так же, как и вчера во всё чёрное. Даже волосы торчат в разные стороны как будто таким же образом, будто и не было этих суток. Он стоит спиной к Всеволоду, и что-то обсуждает с участниками труппы, активно жестикулируя при этом. Тут Всеволод вспомнил, что и при общении с ним уже на квартире Мак тоже не чурался подкреплять свои слова движениями рук, но почему-то вспомнил он это только сейчас, когда посмотрел на своего вчерашнего гостя со стороны.

Всеволод Акимович так и стоял, заворожённо рассматривая эту группу, пока высокий длинноволосый молодой мужчина, стоявший напротив Мака, не увидел его и, слегка посмеявшись, вытянул свою руку вверх и помахал, приглашая адвоката присоединиться к их небольшой группе.

– Ой, господин Левша! Пожалуйте к нам, любезнейший! – разнеслось по всему фойе.

Косматый бродяга резко обернулся и, похоже, в панике уставился на адвоката, который в этот момент уже направлялся к нему и его группе. Тогда бродяга подошёл к высокому мужчине поближе, сказал что-то ему на ухо и, похлопав того по плечу со зловещим выражением лица, поспешно скрылся в дверном проёме, ведущему в закулисье. Левша, наконец, дошёл до группы.

– Доброго вам вечера, господа артисты! Очень рад всех вас снова увидеть! Вчера я, к сожалению, не уделил вам личного своего внимания. Правда, полагаю, что вам было не до меня, – Всеволод Акимович как и всегда улыбался.

– Я так понимаю, что вчера вам не дал пообщаться с нами один молодой человек, – с весёлым прищуром сказал тот высокий мужчина, что и позвал его к группе. – Перетянул всё наше внимание на себя, а затем...

– А затем я уговорил его составить мне компанию. Если, конечно, мы говорим об одном и том же человеке, господин Вороновский.

– Об одном и том же, можете не сомневаться, – рассмеялся Дариуш. Остальные участники группы и без того были в приподнятом настроении, а со словами Дариуша совсем «приподнялись».

– Позвольте узнать, отчего же он так меня испугался?

– Испугался надвигающейся ответственности за свой проступок, – вторила весёлому настрою Дариуша Лидия Магнолия, одна из актрис.

– Вы главное покажите ему, что добрячки вроде вас тоже могут быть опасными, словно разъярённый дикий зверь. А то он уж совсем от рук отбился! – подхватил молодой актёр Островский с уложенными волосами под парик.

– Да, Всеволод Акимович, спуску ему давать нельзя, так что как только он подойдёт извиняться, сразу же атакуйте. Можете словами, если насилие не приемлите, – Дариуш начал было серьёзно, но всё равно под конец съехал в полусмех.

– А знаете что? Я так и сделаю! В квартире было так холодно, что я чуть было не простыл!

Все участники беседы рассмеялись. В конце концов Дариуш обратил внимание всех присутствующих на время и предложил Всеволоду Акимовичу проходить в зал занимать место, чему тот, конечно же, последовал.