– Да ты заканчивай уже с этой паранойей! Уж кто-кто, а Всеволод Акимович тебя никуда не сдаст. Он ведь адвокат! Да будь он даже прокурором, сомневаюсь, что по собственной воле стал бы отдавать тебя или тебе подобных в правительственные лапы. Я бы вообще на твоём месте сам обратился к нему за помощью. Поди дела бы лучше пошли и тебе не пришлось весь свой досуг тратить на нервозы, – Дариуш только закончил репетиционный прогон спектакля и вновь вернулся к дискуссионным баталиям со своим косматым другом, что раскинулся в большом кресле с почти пустым бокалом вина, уставившись в потолок.

– А я может быть умом понимаю, что он неопасен для меня… но чем-то странным от него несёт всё равно.

– Не обманывай, он пахнет просто прекрасно. У него отличный туалет, в отличие от тебя, – усмехнулся Дариуш, после чего в него полетело полотенце.

– Да иди ты знаешь куда... Я ведь вообще про другое!

Дариуш лишь рассмеялся.

– Знаешь ли, тебе всё равно придётся привыкнуть к его присутствию, если собираешься продолжать жить здесь, ибо он один из местных завсегдатаев.

– Но он ведь не приходит каждый день, в конце концов. А на выходные я могу и куда-то уходить в другое место...

– Да уж, пожалуй, ты прав: сбеги ты из моей квартиры ночью через окно, я был бы очень зол на тебя за такой ответ на гостеприимство. А господин Левша – он только снаружи такой добрый, так что лучше тебе его избегать, – Дариуш сделал очень серьёзное лицо.

– Ты не перестарайся, артыст. И откуда тебе знать-то каким он бывает, когда зол... И злится ли он вообще. Ну и зрелище, должно быть...

– Хей, не надо недооценивать добрячков!

– И не думал. Просто забавно было бы посмотреть на такое.

– Вот сегодня и посмотришь!

– Он не придёт сегодня.

– А вот и придёт!

– Да с чего это? Вчера был тут, сегодня пойдёт куда-нибудь ещё. У него выходных не было две недели, две недели никуда не ходил по досужим делам. Он вообще сказал, что филармонию хочет посетить.

– В филармонии будет большой концерт, но завтра.

– Ну и ранна с ней, с филармонией. Что, других мест нет?

– Допустим есть. Но я спорю, что придёт сегодня.

– Какой ты наглый! И на что же ты споришь?

– На то, что ты сам подойдёшь к нему и вежливо извинишься за свой проступок. Сегодня! – задорно чуть ли не пропел Дариуш, после чего сделал жест рукой, напоминающий отмашку. – А я по делам схожу пока. Не скучай, бродяга!

– Заскучаешь тут с вами, – пробубнил Мак уже в одиночестве.

Он собрался было и дальше пребывать в кресле и потягивать винцо, но довольно быстро скука замаячила на горизонте настроений, посему он решил вновь прогуляться по театру, позаглядывать в разные помещения.

***

Время запуска гостей застало Мака за чтением своих же рукописей, в которых он в свободной форме фиксировал свои мысли касательно разных окружающих его вещей – в основном вещей общественных. И тут он вспомнил, что имеет в запасе потенциально невыполнимое вечернее дельце, так что распихал свои каракули по карманам, после чего стремительно покинул свою коморку за кулисами, на ходу замедляя поступь, дабы самому успокоиться и другим не дать повода для вздорных домыслов.

В фойе пока никого не было. Мак направился к лестнице и далее вниз. Поначалу он думал быстро расправиться с этим «дельцем» и со спокойной душой уйти к себе в коморку, но быстро пришёл к выводу, что выглядеть это будет странно: он прямо на входе, при других пришедших, извиняется перед адвокатом за то, что покинул его квартиру ночью через окно... Нет, звучит довольно забавно, однако Маку сейчас не нужно лишнее внимание. А мало ли кто может это засвидетельствовать...

Он поднялся обратно в фойе и встал рядом с лестницей, чтобы видеть прибывающих зрителей ещё на их подходе к, собственно, фойе. И в итоге простоял так больше получаса, но не увидел усатого полного адвоката, так что с облегчением выдохнул и пошёл вглубь фойе, откуда и пришёл. А там уже стояла группка из театралов во главе с Дариушем.

– О, Мак! Отчего же ты так хмурен сегодня, особенно вечером? – спросил Островский, один из актёров.

– Неужели ты так боишься извиняться перед господином Левшой? – явно подтрунивая вопросила Апполинария.

Мак скривил рот в плоскую линию и устремил осуждающий взор на Дариуша, который вот-вот готов был пуститься в смех.

– Конечно я им рассказал о споре, это ведь так уморительно! – ответил он на немой укор Мака.

– Я однажды застала сцену, как Всеволоду Акимовичу оттоптали, судя по всему, новые на тот момент туфли, так он такое тут устроил... – Апполинария всё не унималась.

– Да не придёт он сегодня, можете расслабиться. Особенно ты, – посмотрел Мак на Дариуша и, кажется, принял добродушный вид, словно действительно всё было схвачено и беспокоиться уже не о чем. А оно так и есть. Так ведь?

– Ты что, не знаешь, что он... – начала было Апполинария.

– Да-да, здешний завсегдатай. Что-то ещё мне надо знать? – добродушная мина только укреплялась на его лице, что было весьма непривычно.

– Какой ты бесстрашный... И, кстати, своё условие не сказал, если вдруг выиграешь, – сказал Дариуш.

– Это потому, что ты трусливо ретировался «по делам». А условие очень простое: в конце спектакля выйти к зрителям в самом причудливом костюме из представления и в таком виде попрощаться со зрителями.

– И всё?

– На руках.

– Вот это уже забавнее, ладно. По рукам тогда?

– По рукам, – Мак пожал руку Дариушу со шкодливым прищуром.

– А вот скажи мне, Мак: что за записи ты сегодня делал? Что-нибудь поэтическое, надеюсь? – спросил Островский.

– Забавно, что в какой-то степени и да, и нет... Я завтра иду на собрание некое клуба «Абстракции», а они там все стихотворно разговаривают – мне это Понтийев сказал, так что верьте или не верьте, но я и сам не знаю наверняка. Конечно, полноценными заготовками мои записи назвать сложно, однако просто зафиксировать мысли по разным темам я всё же счёл нужным.

– Кто же туда вхож? – вмешалась актриса Лидия Магнолия.

– Сам Понтийев и, судя по всему, разные дворяне. Я так думаю, что ещё кто-нибудь из богемы, но такой, знаете, особо официозной, что ли. Все эти поэты и художники, замазывающие дерьмо лоском комфорта.

– И как он тебя туда затащил, раз там такая гниль обитает? Как он сам-то там оказался, в конце концов, – недоумевала Лидия.

– Я же не знаю наверняка тамошнюю публику. Вот взыграл интерес – схожу, посмотрю. Что плохого может случиться?

Дариуш, что до этого молча стоял и просто улыбался расслабленно, вдруг прямо засиял и выдавил такую лыбу, смотря Маку за спину, что последний начал беспокоиться. Что происходит? Дариуш немного посмеялся через закрытый рот и поднял руку, явно приглашая кого-то сюда. Того, кого Мак не видел.

– Ой, господин Левша! Пожалуйте к нам, любезнейший! – разнеслось по всему фойе.

Мак резко обернулся и увидел на другом конце фойе пухлого усача, что уже неторопливо направился к их группке. Косматый повернулся обратно, подошёл к Дариушу и сказал со зловещей ухмылкой, хлопая его по плечу:

– Тебе повезло, гадёныш.

После чего поспешно скрылся в дверном проёме, ведущем обратно в закулисье.

***

Незадолго до начала антракта Мак покинул своё самое дальнее место в зале и вышел в фойе, после чего спрятался за одной из колонн, ожидая выхода зрителей. Двери, наконец, открылись, и в фойе неспешно потянулись посетители. Левша был одним из последних выходящих. Он даже выйти толком не успел, ибо Мак, как можно неприметно пробравшийся к дверям, прошёл с серьёзным лицом в сантиметре от него и сказал негромко, но чётко: «За мной». Левша даже опешил немного, но сориентировался и последовал обратно вглубь зала, туда, где их не было бы видно из фойе.

– Вы уж простите меня за мою выходку с окном, Всеволод Акимович, но, увы, я всё ещё вам не доверяю. Так что вот, не обессудьте. И ещё раз прошу прощения.

Они стояли друг напротив друга, и Мак смотрел на Левшу так, будто это сам Левша должен был извиняться. Он, похоже, и сам начал рассуждать в том же ключе.

– Это вы меня простите, господин Мак... Просто Мак, в смысле... Ничего страшного, собственно, и не случилось, мне лишь было слегка прохладно по утру... – Всеволод Акимович явно был выбит из колеи такими агрессивными извинениями.

– Тогда уж позвольте, разойдёмся по-тихому и всё на этом. Вы меня не знаете, я вас не знаю, – Мак резко протянул руку для рукопожатия.

– Эм... – Левша машинально пожал протянутую руку, явно не успевая сообразить, что вообще происходит.

– Вот и прекрасно. Всего вам доброго, уважаемый! – широко улыбнулся Мак и чуть ли не выдернул ладонь из рукопожатия, развернулся и быстро удалился в фойе. Левша остался стоять в ступоре, поочерёдно переводя взгляд со своей ладони на двери из зала.

– Что это вообще было?..

***

Второй акт представления Мак провёл уже в своей коморке, где продолжил марать мятые клочки бумаги своими каракулями, среди которых иногда были и какие-то связные мысли. В итоге он так зарылся в свои образы и мысли, что напрочь позабыл о своём местонахождении. Благо, в реальность его вернул Дариуш.

– Ты чего это устроил, негодник? – вроде бы и мягко, но всё же укоризненно спросил он, заходя в коморку.

– А, что? Ты о чём?

– Мне бы тоже хотелось узнать. Ладно, формально ты выполнил своё условие. Но я ведь надеялся, что что-нибудь весёлое получится, а ты...

– Да что происходит?

– Ну вот объясни мне: как так получается, что извиняться должен был ты, ибо виноват всё-таки, а в итоге это Всеволод Акимович сам извиняется, да ещё и просит прощение за то, что чем-то обидел тебя или напугал даже. Как тебе такой расклад?

– Я всего лишь решил не тянуть это всё дело с извинениями, только и всего. Сразу чётко извинился, объяснив вкратце свой мотив, и всё. Что ещё от меня надо? Он мне никем не приходится, я его знаю второй день, посему и доверять не считаю нужным, каким бы хорошим вы его мне не представляли.

– М-да, на то ты и бродяга, недоверчивый какой. Ладно, ранна с тобой. Но он просил ещё передать, что если вдруг нужна будет его помощь...

– Да сколько можно! Когда он от меня отстанет... – Мак вскинул руки вверх и приземлил их себе на голову в жесте глубочайшей душевной усталости.

***

На следующий день в театр пришёл сам Понтийев. Ясное дело, чтобы забрать с собой Мака для «досужих клубных дел». Понтийев поинтересовался, как Мак себя ведёт на новом жилищном месте, на что получил хотя и весьма ироничные, но всё же лестные отзывы. К облегчению Мака, ни про происшествие с окном адвоката, ни про самого адвоката не было сказано ни слова. В ином случае, Понтийев бы сразу зацепился за такой лакомый кусок информации и не выпустил бы из своих цепких беллетристских лап. Да и в целом Мак не хотел лишний раз думать про адвоката, тот и так уже надоел.

Вообще, Мак уже подумывал о том, чтобы менять место проживания. Но очень сильно оступился, когда упомянул это желание между разговорами по пути до клуба.

– У тебя случайно на примете нет кого-нибудь, кто бы мог меня принять пожить временно?

– А что случилось? Театралы тебя любят и не гонят никуда.

– Да так, знаешь... – Мак почесал затылок, скрытый под капюшоном плаща, что он надел поверх своего поношенного сюртука. – Думаю, что надо двигаться дальше. И не хочу в случае чего создать неприятностей ребятам.

– В забастовки влиться хочешь, значит?

– Хм, ну что-то вроде этого.

– В смысле?

– Ну да, да. Забастовки. Что, планируются какие?

– Ты, конечно, хорош. Собрался участвовать, а ничего не знаешь.

– Сижу в театре целыми днями, а туда рабочий люд не горазд захаживать.

– Ладно-ладно, не сердись. Ничего точного сам не знаю, раз уж на то пошло. В целом только возникают то тут, то там идеи о «забастовке» в связи с ухудшившимися условиями. Без конкретики. А вот люди наподобие Инока вовсю что-то думают, готовятся запускать подпольную газету, начинать агитацию против милитаризма на фоне возможных волнений. Слышал даже, некоторые всё собираются раздобыть оружие. Но пока вроде не собрались.

– Только войны не хватало, да уж...

– Эта тема педалируется дворянами уже ранна знает сколько времени. Ты из-под земли вылез, что ли?

– Память, Гоша, память. Забыл?

– Право, забыл. Но неужели не вспомнил за всё это время?

– Видать, мимо ушей пропускал.

– Тогда включайся в повестку, раз активничать вновь собрался. Про тебя, кстати, интересные слухи ходят, так что будь осторожен.

– Какие это?

– Что у тебя своя подпольная группировка есть, которая подрывной деятельностью занимается. Правда, описывают тебя несколько иначе, но не суть. Может, ты перевоплощаешься по ночам, а? – Понтийев подмигнул.

– Конечно, а ты – мой главный сообщник. Правая рука, можно сказать! – подыграл Мак.

Понтийев хмыкнул, но продолжать не стал. Вскоре они переключились на иные темы, пока не дошли до нужного жилого дома.

– Мы идём на чаепитие, ничего серьёзного. Так ведь? – обратился Понтийев к Маку в ответ на вопрос консьержа.

– Конечно, – кивнул Мак.

Консьерж жестом пригласил пройти гостей дальше, к лестнице. Они поднялись на второй этаж и вошли в большую прихожую квартиры с богатым убранством.

– Ах, дорогие мои Георгий Валерьянович и Мак Ротриер, как я рада вас видеть! – на цыпочках чуть ли не подлетела к ним Елизавета Павловна Лебедева и поцеловала каждого в щеку.

Они обменялись комплиментами, гости оставили верхнюю одежду лакеям и проследовали за Лебедевой в гостиный зал, где уже расположилось несколько человек.

– Мак, знакомьтесь: это князь Василий Владимирович Меньшов, – Лебедева представила высокого стройного светловолосого мужчину в золотистого цвета фраке с белоснежными панталонами и такого же цвета сорочкой.

– Очень приятно встретиться с вами лично, уважаемый Мак. Не могу сказать, что являюсь поклонником вашего творчества, но оно однозначно не оставляет меня равнодушным! – протянул руку вперёд и улыбнулся князь.

– Приятно получить такой отзыв о своих каракулях, благодарю, – Мак пожал его руку, но лицо его не изобразило ничего обычной его мины.

В этот момент все присутствующие уже кучковались вокруг Мака и Понтийева.

– Мартин Шмиттенхольц, посол. Рад познакомиться! Сообщество клуба не перестаёт удивлять: не думал, что встречу такого культового персонажа как вы, герр Ротриер, – сказал с несильным немецким акцентом мужчина средних лет ростом с Мака.

– А я не предполагал, что встречу здесь кого-то кроме буржуа и дворян. Приятно увидеть некое разнообразие лиц, стоит сказать.

– К сожалению, герр Шмиттенхольц нечастый гость наших собраний в силу своей занятости, но в этот раз звёзды сошлись как нельзя удачно! – сказала Елизавета Павловна. – А это леди Розалина Гринн, знакомьтесь.

Девушка в пышном розовом платье улыбнулась и протянула изящную руку, одетую в длинную лёгкую белоснежную перчатку. Мак поцеловал её кисть в качестве приветствия.

– О, я наслышана о ваших интересных похождениях. Но всё же меня несколько волнует один вопрос: как с ними смиряется ваша семья? Потому что я интересовалась у ваших английских родственников, но похоже, что они не столь вовлечены в вашу историю, чтобы иметь возможность дать хоть сколько-нибудь внятный ответ.

– Хе-хе, это очень хороший вопрос, на который я, однако не могу ответить наверняка. Но могу попытаться: они не смиряются. В противном случае, я бы не был абдикатом уже с десяток лет. А насчёт английских родственников вы верно подметили, ибо я в своей жизни видел их только один раз, и было это ещё до моей абдикации, – сказал Мак и натянул небольшую улыбку как окончание ответа.

– Даже вот как дело обстоит... Очень интересно! – леди Гринн тоже натянула улыбочку на своё миловидное личико.

– Позвольте представить остальных наших членов: лорд Кристоф Аусштейн, наш завсегдатай и крайне приятный собеседник; бесподобный Франсуа де Ла Пье, уверена, вы видели его скульптуры; граф Теодор Борисович Отто, человек с сильным характером и крайне подвешенным языком, так что будьте с ним осторожны; это Вергилий Сатурнович Бязев, наш самый возрастной участник; и, наконец...

– Андриан Пирокеньев, к вашим услугам. Приятно познакомиться с вами лично, Мак, и сказать, как мне противна ваша поэзия! Однако ваши похождения действительно завораживают эдаким флёром фантасмагоричности, так что я бы пожелал вам лучше писать мемуары, чем стихотворения, – довольно живо пролепетал мужчина чуть выше Мака со ежиком светлых волос на голове. Одет он был в свободного кроя одежду разных цветов, преимущественно тёмных оттенков, а борода на лице скрывала его года, хотя морщин у него ещё не было. Елизавета Павловна лишь ухмыльнулась и закатила глаза.

– Позвольте пожать вам руку, мне тоже не нравится моя поэзия. А вот ваши работы мне доставляют эстетическое удовольствие, знаете ли, посему не могу ничего выразить, кроме восхищения, – Мак прямо разбросался комплиментами, не забывая сопроводить их улыбкой, причём довольно искренней.

Участники вновь разбились на небольшие группы. Понтийев присоединился к Пирокеньеву в созерцании некой картины, а Елизавета Павловна обратилась к Маку слегка приглушённым голосом:

– Сейчас мы дождёмся вечно опаздывающего графа Октябрьского, и можно будет, наконец, начинать.

– Тот самый Октябрьский, что руководит клубом?

– Тот самый, – кивнула Елизавета Павловна.

– Но гостей встречаете вы при этом?

– Моя квартира, поэтому встречаю я, да, – мягко улыбнулась она.

– Тогда вопросов нет. К вам, по крайней мере, – улыбнулся в ответ Мак.

Но раздаётся звонок, сразу за ним стук в дверь, и вот Елизавета Павловна уже устремляется в направлении прихожей, откуда спустя пару минут возвращается в компании вычурного молодого человека. Тёмные волосы его явно очень сильно уложены – буквально прилизаны, фрак перламутрового цвета обшит золотом по контуру, белоснежная накрахмаленная сорочка выпячивает эго носителя своим жабо на груди и кружевами на рукавах, а панталоны под цвет фрака и блестящие чёрные туфельки прямо завершают весь этот образ.

– Дамы и господа! Я вновь приветствую всех вас сегодня! День изумительный, и наконец-то мы все здесь собрались! – довольно звучным тенором продекларировал молодой граф Октябрьский. – И нас даже больше, как я погляжу, – улыбнулся с удивлением он, как только его взгляд упал на Мака. – Вы, сударь, должно быть, легендарный Мак Ротриер? – он протянул ему руку.

– Именно так, – улыбнулся Мак с лёгким прищуром и пожал тому руку.

– А перед вами сам граф Октябрьский – Альберт Кириллович! Уверен, вы обо мне наслышаны!

– Да, ваше имя мне знакомо, – Мак кинул короткий взор на Елизавету Павловну, что стояла рядом.

– Господа, думаю, что пора уже начинать, – сказала Лебедева.

– Всенепременно! – заметил Октябрьский с гордо поднятой головой.

В гостиной были диваны, кресла, несколько столов. Все участники расположились, где кому удобно, и Октябрьский, пока ходил туда-сюда по гостиной, всё-таки начал.

– Итак, дамы и господа, сегодня у нас новый участник – к тому же и, не побоюсь этого слова, поэт – начать я предлагаю ему. После своего короткого вступления, разумеется.

Все одобрительно кивнули. Мак окинул всех взглядом и уставился на ведущего. Октябрьский начал двигаться локально, в центре залы.

Октябрьский:

«Мир чудесен и красив,

Джентльмены. Вам мотив

Приоткрыть намерен в меру

Ситуаций. На замену

Пессимизму, атеизму

Предлагаю оптимизму!

Честный торг эмоций щедрых

Вам на благо мудрость в недрах

Осознаний – цвет желанный.

Из окна – о Солнце! Давний

Зов нутра – вовсю природу

Гул дополнит от народу.

Мы в прекраснейшие дали

Поведём искусством знати

Затемнённой всё ж тропой

Наш убогий – но народ родной»

Граф замолчал, и жестом пригласил Мака продолжить, пока остальные участники умеренно аплодировали. Лохмач встал с дивана и подошёл к графу. Тот отошёл в сторонку и уселся в кресло. Теперь Мак в центре внимания.

Мак:

«Средь неба цвета дум домов,

Из окон чьих торчат голов

Блестяще стриженные власы,

Что падают на грязны штрассы

Полны луж что. Дождь на окнах,

Расстилаясь в муках, взорах

Глаз уставших яблок бледных,

Танцем занят – танцем пленных,

На танцора смотрят грустно

В пиджаках одеты франты

Пред окном, на кресле, нудно;

Кто-то пьёт с Цейлона воду,

Кто пиджак поправит в моду,

А другой считает гранты.

Эй, поправьте аксельбанты!

Господа пришли на праздник

Им одно лишь дай – нажраться.

Не поможет умывальник!

Может, стонущий калека,

За окном сидящий в дрожи,

Намекнёт своим явленьем

Что зажрались эти рожи?

Те, что смотрят в зеркала в своих квартирах,

Иль усадьбах, дачах, во дворцах... впрочем, не важно

Те, что гниль под кожей могут покрыть лишь своим мундиром –

Он продан, пропит и вывален в грязи их ранновых мотивов

Но нет, не тошно им смотреть на гладь стекла – им, гнидам

Подавай вина бокал, побольше яств на стол, да пошлые картины.

Может, после празднества их стол стал скромным как настилы

Крыш рабочих домиков, откуда твари и качают свои силы?

Хрена с два! Покойникам не надо обеспечивать красивость

Проживания, питания достаточность, и прочий хлам.

Ведь так эти ублюдки видят всех других, что вышли из игры

Иль никогда не вхожи были – мол, рождены в сортире!

Да, может рождены, может быть нет – тебе какое дело,

Срань господня – Я без шуток, они ведь все от бога, вроде?

Но что-то не заметил Я, когда на мне ногами в подворотне

Танцевали дети почвы всех возрастов – так где господь твой,

Умник хренов, что придумал эту байку для ублюдков?

Испокон веков весь этот мусор управлял народным вкусом

Ко всему...

Но главное, что к жизни!

«Ты не можешь находиться

Здесь – ты чернь!»

Ну а ты – мигрень людского рода,

Ты – мишень без права хода

Ни назад, ни внутрь, ни к защите.

Кстати, важно уточнить:

Защита – адвокаты жизни;

Не имею против лично

Ничего, но вот попался

Как-то мне товарищ. Разом

Стал копаться в моём прошлом –

Сделалось мне как-то тошно.

Но, отмечу, что как в общем

Люд защитный важный очень. Впрочем,

Господа, прошу простить,

Но обязан заявить:

Отдохнуть хочу.

И от вас жду

Инициативу.

Благодарю.»

Мак тут же плюхнулся обратно на диван, после чего последовал гул аплодисментов: некоторые были рьяные, некоторые весьма сдержанные. Но кто как хлопал Мак не смотрел; вместо этого он уставился на свои поношенные туфли и оперся головой о руку.

После этой паузы на аплодисменты Октябрьский вновь взял слово.

Октябрьский:

«М-мне сдаётся, что защита

Слишком стала ядовита:

То симпатии для зла

Выражает без стыда,

То свой мерзкий молоточек

Вознести уж слишком хочет

Над главами светлых лиц

И чудеснейших девиц.

Так что, кажется, мы двое

И не так различны всё же

Предлагаю вам идти

Вместе с нами в победи-

Те-ли...

Да, всё так! Пришлось уж ритму

Растянуться на мгновенье.

Ну а одному защит-ни-ку

Выражаю я презренье!

Он коварен, но массивен.

Он усач, и слишком тучный

Для того, чтоб быть красивым

Телом, разумом и духом!

До того презренный он

Чтобы не упоминать

Его имени в самом...

В самом... Клубе, где собралась лишь знать!

Да-да, всё так!..»

– Дверной косяк! – резко встрял в поэму Мак.

– Что? – оторопел граф.

– Мудачьё, гнильё и сволочьё, – сказал Мак, пока смотрел на Октябрьского исподлобья.

– Что?!

– И к тому же тугодум, – продолжил Мак

«Мне хоть и не слишком чудно

От того, что покопались в моём нУтре,

Но защита дело трудное

И простить его могу я.

Что до вас, Альберт вы Батькин,

Мне противна ваша явка,

К вам с презреньем отношусь

И подальше впредь держусь.

Всё.»

– Что за вздор?! – выпалил Альберт Кириллович Октябрьский.

– Поменяйте тему, Лиза

«Пусть то будет не отчизна,

А, допустим... Виза –

Да любая, здесь посол есть,

Он расскажет. Сударь Мартин –

Приступайте. Не стесняйтесь.»

– Я сейчас достать перчатку буду вынуж... – Альберт уже начала краснеть от гнева.

– Те на морде отпечатком свой ответ оставлю, франтик. Не дымись.

– Я!..

– Альберт Кириллович! Оставьте! – мягко, но в то же время твёрдым голосом сказала Елизавета Павловна. – Полагаю, стоит сделать небольшой перерыв.

Все одобрительно кивнули, а граф Октябрьский удалился в направлении прихожей.

– Должна признаться, я не совсем так представляла ваше выступление сегодня, – тихо сказала Лебедева, подошедшая к Маку сразу после ухода Октябрьского. – Но это было... впечатляюще.

– Всё-таки пожалели, что решили позвать меня сюда?

– Ни в коем случае. Конечно, слова ваши были порой... вульгарны, но общий посыл восхищает.

– Общий посыл – это туфта, уж простите мне мои оценки. От того, что я тут это всё вывалил на впечатлительные головы всякого высокодуховного люда ситуация никак не поменяется. В стихосложении важно то, как это стихосложение само осуществляется, только и всего. А вот тут уже проблемы... Кстати, общий посыл, как вы сказали, до жути банален.

– Право, не разделяю вашей излишней критичности по отношению к самому себе. Со своей стороны я положительно отмечаю и посыл в верном направлении, и форму его подачи. Не будьте так строги к себе, прошу вас. А то, что таким людям как Андриан Корнеевич не нравятся ваши поэтические изыскания... тут ничего не поделаешь.

– Не беспокойтесь, ещё парочку стихотворений я, думаю, смогу написать. Прежде, чем найду занятие получше...

– Просто продолжайте в том же духе, и не волнуйтесь о том, что скажут другие. А если вам понадобится публика, вы всегда можете обратиться ко мне: я и сама выслушаю, и помогу собрать вам людей.

– Благодарю, Елизавета Павловна, за такую щедрость.

Перерыв уже подошёл к концу, Октябрьский вернулся как раз под его оконцовку. Теперь бразды абстрактных стихотворных рассуждений взял на себя упомянутый Маком герр Шмиттенхольц, к которому вскоре присоединились леди Гринн и Лебедева. Тем временем Мак, ранее усевшийся чуть дальше от амфитеатра из дивана, отсутствующим взглядом охватил это дискуссионное действо. Со стороны казалось, что он всё же слушает, однако мысль его застряла в петле, что потихоньку начинала сдавливать его грудную клетку, в которой злоба тушилась в соусе из непонимания и отрицания. Порой он всё же слегка выныривал из этого скрытого от чужих глаз котла, чтобы сделать крайне участливое выражение лица – особенно когда до ушей его доносились повышенные интонации дискутирующих; однако довольно быстро сознание вновь замыкалось на самом себе.

Пока в некий момент он не заметил нечто странное. Оно не сразу привлекло его внимание, но как только стало понятно, что происходит, то сразу все предшествующие рассуждения улетучились. Исчез звук: он даже не слышал стука собственной крови в сосудах. Зато вскоре услышал топот множества ног. Впечатление было такое, будто Мак стоит на пороге открытой двери в парадную, а по лестнице очень шумно поднимается наряд полиции.

Он встал с места и пошёл в прихожую, дабы забрать свой сюртук и дорожный плащ. И как только лакей отдал их ему, входная дверь содрогнулась от весьма настойчивого стука. Мак даже не надел своё шмотьё, лишь зажал его в руках и бросился бежать обратно в гостиную. В последний момент перед столкновением он расправил перед собой сюртук и пробил стекло, вылетев наружу.

Время замедлилось, так что Мак даже успел осмотреться по сторонам: после взгляда через плечо увидел забегающих в гостиную полицейских; а на тротуаре внизу, среди прочих людей, он поймал в поле зрения знакомый силуэт. Силуэт человека, которого Мак решил с сегодняшнего дня избегать, но осуществить это ему было не суждено. Не сегодня.

Данным образом Мак падал достаточно долго, чтобы успеть рассмотреть лицо Всеволода Акимовича. Тот явно не был готов увидеть выпрыгивающего из окна человека прямо по своей дороге в филармонию, что находится отсюда совсем близко. Если ещё учесть, что Мак одет как и обычно в чёрные свои одеяния, то сомневаться не приходится: господин Левша уже понял, что по дороге в филармонию встретил Мака, который выпрыгнул из окна. Возможно, он даже мысленно поблагодарил мироздание за то, что лохмач не разбил ему окно, когда покидал его квартиру.

Мак, наконец, вернулся в реальное время, и после не особо мягкого приземления, как и в прошлый раз моментально пришёл в себя. В падении он успел и подумать о направлении бегства, посему сразу же юркнул между зданий и скрылся из виду.