Третий день Нил встретил все также у решетки, перекрывающей трубу.

      Больше с ним никто не пытался взаимодействовать и только вчера пришла женщина, которая в тот день спускалась вместе с Ваймаком на подъемнике, и принесла небольшой кусок свежего мяса.

      У не евшего несколько дней Нила свело желудок от сладкого аромата хорошей говядины.

      Наверное, единственное, что он не мог здесь добыть самостоятельно — это именно еду. Еще в первый день он нашел скважину с водой, которой пользовались все местные жители, так что с жаждой проблем не было, а вот элементарно поохотиться тут не было никакой возможности.

      Тем не менее, несмотря на всю сложность ситуации, он не спешил идти на контакт. Нил был упрямым и во многих вещах был готов сам перегрызть себе горло, чем уступить. Это положение не стало исключением. Он не просил ничего у людей, которые из-за совершенно идиотских, по мнению Нила, причин, заперли его в этом месте, а уж тем более идти им на встречу желания не было.

      Изредка на периферии мелькал Эндрю. Иногда он был в волчьем обличии, иногда в человеческом, но всегда смотрел таким пронзительным взглядом, что Нил невольно начинал рычать, чувствуя опасность.

      Отлеживая бока на земле, Нил не переставал думать о том, чтобы попытаться сбежать отсюда. Вся проблема заключалась в том, что в форме волка он точно не смог бы это сделать, а обращаться в человека и щеголять перед всеми в неглиже желания не было. Ему недавно пришла в голову мысль, попытаться ночью перекинуться и пролезть сквозь прутья решетки, через которые в волчьем обличии он пролезть не мог.

      Чисто в теории это было возможно, потому что он не был большим человеком, так что сейчас ему просто оставалось дождаться глубокой ночи и попробовать осуществить свой план.

*

      Поднявшись с земли и встряхнув шерстью, Нил внимательно осмотрелся, вглядываясь в темень, в которою погрузилось поселение после выключения больших ламп. Они освещали территорию в условные дни. Остались гореть лишь несколько фонарей в самом поселении, до которого от трубы было около двадцати метров.

      Если честно, Нил так и не понял, почему часть стаи живет здесь, ведь он был уверен, что над землей расположились жилища большей части стаи. Но этот вопрос был скорее риторическим, чем тем, на который действительно хотелось бы получить ответ.

      Положив сумку вплотную к решетке, Нил еще раз огляделся. Внутри бурлило предвкушение, потому что этот день тянулся чертовски медленно. Ноги так и просились пуститься в бег, а мышцы не могли расслабиться.

      Вздохнув, он быстро перекинулся в человека, ощущая неприятные мурашки из-за довольно низкой температуры воздуха. Глубоко выдохнув, Нил повернулся боком ко входу в трубу и начал протискиваться между прутьев, надеясь на то, что он не застрянет тут и его план удастся реализовать в жизнь.

      Несмотря на достаточно узкие промежутки, он помещался. Не без труда, но грудная клетка оказалась по ту сторону, а в след за ней голова и все остальное тело. Теперь, когда от свободы его отделали считанные сотни метров, он не собирался замедляться ни на мгновение. Перетянув сумку к себе, Нил обратился обратно и, кое-как закрепив на себе самую важную личную вещь, помчался прочь.

      После нескольких дней, проведенных без движения, мышцы сразу же начали приятно ныть от столь желанного бега. Ветер свистел в ушах, а вокруг не было никого, кто мог бы его остановить.

      Выход из трубы показался довольно-таки скоро и Нил ускорился еще сильнее, буквально вылетая на улицу и, не замедляясь, убегая все дальше от места, в котором оказываться вновь у него не было никакого желания.

      Пока он сидел ничего не делая под землей, он смог сориентироваться по картам и примерно определить границы, за которыми эта стая его не сможет достать и сейчас самым главным было добежать до них. Около пяти километров ему нужно было преодолеть за как можно более за короткий срок, надеясь что на полях, принадлежащих этой стае, не будет ни одного полуночника.

      Когда до границы оставались считанные сотни метров, Нила снесло с лап. Обескураженный, он не сразу сориентировался, покатившись по земле, довольно болезненно прикладываясь спиной о твердую почву. Не успел он обратно вскочить на ноги, как его сверху придавило другим телом. Зарычав, он стал пытаться вырваться, но крепкая хватка чужих зубов на холке причиняла лишь боль. Попытка перевернуть нападавшего на бок, оказалась более успешной, но также быстро пресеклась.

      Лежа на боку, Нил увидел знакомый белый мех и черно-белые конечности. Вскинув лапы, Нил попытался скинуть массивное тело с себя, но светлый оборотень только сильнее сжимал зубы на оттянутой коже загривка, причиняя достаточно сильную боль, и все, что оставалось, это злобно рычать в ответ на такие же угрожающие рыки со стороны Эндрю.

      Спустя пять минут к ним легкой рысцой подбежал еще один белый волк с двумя черными ушами. Нил сразу узнал в нем близнеца Эндрю.

      Ситуация становилась хуже с каждой минутой, как вокруг них собиралось все больше и больше волков. Самым последним подошел большой черно-серый волк, в котором Нил узнал вожака. Оскалившись, он снова дернулся в крепкой хватке, и вместе с уже привычной болью от прокушенной шкуры получил лапой по морде.

      Все, что оставалось Нилу, это рычать и скалить зубы не имея возможности вырваться. Впервые в жизни он просто не мог извернуться из крепкого захвата. Его уже столько раз вот так пытались прижать к земле, но всегда ему удавалось ускользнуть, но теперь, когда его придавил белый оборотень, единственное что он мог, это рычать. А его рычание, вероятно, не пугало сейчас абсолютно никого.

      Все остальные оборотни сохраняли тишину, и лишь вожак, оказавшись в нескольких шагах от него, рыкнул так, что на мгновение по туловищу Нила пробежала дрожь, заставляя шерсть вставать дыбом. Он знал, что его попытаются насильно обратить, потому что справиться с человеком гораздо легче, чем с оборотнем, но как бы Нил не был зол сейчас, в каком бы безвыходном положении он не оказался, он не собирался подчиняться воле чужого вожака. Даже в его родной стае такая власть над ним была только у отца и материи. Одного здесь нет, а вторая мертва, так что пусть они все хоть глотки сорвут, но Нил больше не собирался обращаться в человека перед ними. Не тогда, когда сверху на него навалилась другая туша, а вокруг еще десяток других оборотней, которые, он был уверен, не постесняются вцепиться в его шкуру по первому велению вожака.

      Кто же знал, что эта чертова стая так ревностно относилась к своих границам. Нил лишь пытался выжить. Пытался спасти свою шкуру от того, кто несколькими днями ранее загрыз его мать, а потом преследовал его, не позволяя не то что поспать, а даже передохнуть.

      И вот, спустя неделю после смерти матери, он снова вынужден цепляться когтями и зубами за то, что он считал только своим — жизнь и свободу. Кроме этого у него не было ровным счетом ничего и он был готов защищать это с остервенением раненого зверя, у которого на кону стояло абсолютно все.

      От грозного рычания вожака шерсть вставала дыбом и ныли суставы, сопротивляясь насильному обороту, которого от него пытались добиться. В глубине груди таилось рычание безумного зверя, а клыки были обнажены в оскале. Ничего сейчас не смогло бы его заставить показать свою слабую часть. Даже отцу, когда Нилу было всего девять, уже не удавалось воздействовать на него аурой более сильного оборотня, а что уж говорить о незнакомце, который едва ли пугал Нила.

      Он не знал, сколько это продолжалось. Лежа придавленным к земле, он всем телом ощущал жар чужого тела над собой. Ощущая острые клыки, раздирающие его шкуру, он неотрывно смотрел в глаза Ваймака, который на фоне всех остальных, собравшихся здесь, выглядел самым опасным. Но Нил не боялся. Не было повода. Тех, кого он боялся, здесь не было, а эта стая не смогла бы ему сделать абсолютно ничего. Хотели бы убить — сделали бы это уже давно без всего этого геморроя.

      Когда Ваймак замолчал, Нил было уже подумал, что они решили сдастся, но тут из толпы оборотней вышел человек. Сначала, за повесой ярости и раздражения, Нил не понял, кто это был. Но стоило взгляду зацепиться за темные волосы, зеленые глаза и почуять запах барбариса, как тело прошибла неконтролируемая дрожь. Он прекрасно помнил и эти глаза, и этот запах. До этого момента, казалось, воспоминания о нем поблекли за давностью лет, но сейчас в голове встал образ маленького мальчика, который на фоне Нила все равно выглядел безобразно высоким, с яркой улыбкой и горящими жизнью глазами.

— Отец, нацепить на него удавку? — спросил Кевин Дей, встав рядом с Ваймаком. Всего мгновение Нилу потребовалось на то, чтобы осознать и принять факт того, что Кевин Дей вовсе не был сиротой, как говорили многие после того, как Кейли Дей умерла, а после он начал вырываться с еще большим остервенением, только сейчас замечая в руках Кевина собачий поводок.

      Ну кончено, если ты не можешь заставить оборотня перекинуться в человека, то затащить в клетку его можно только как дикую псину.

      Казалось, это осознание открыло второе дыхание, и усилив сопротивление Нил уже мало внимания обращал на боль в загривке и на то, что мощное тело Эндрю напрягалось лишь сильнее в попытках придавить к земле.

      Когда руки Кевина оказались в близости от его морды, Нил попытался укусить их. Он будет бороться до последнего, но ни за что не позволит надеть на себя это, пока он в сознании. Шея неприятно ныла прошлыми воспоминаниями, когда отец точно также, в попытках усмирить строптивого отпрыска, затаскивал в подвал отказывающегося обращаться в человека сына, чтобы потом придушить его как следует и подпалить шерсть на боку. А может оставить надрез в опасной близости от сухожилий.

      Но даже так, с угрозой снова оказаться в удавке, Нил знал что ни за что не обернется. Теперь, зная кто состоит в этой стае, он не имел права раскрывать свою личность вот так. Бурых волков было много, но семья Веснински всегда отличалась голубыми глазами и, если в обличии волка это не так привлекало внимание, то стоило ему стать человеком, все сразу бы поняли принадлежность к одной конкретной семье. Особенно если знали о том, что именно это за семья.

      Сколько бы он не сопротивлялся, Кевин Дей все равно смог натянуть удавку на шею, сразу же отходя подальше и затягивая петлю. Теперь, наравне с обжигающей болью от разодранной кожи на шее, Нил чувствовал как постепенно становилось труднее дышать. Эти волки наверняка знали, как поймать дикого зверя.

      Когда Кевин отошел на расстояние вытянутой палки, к которой крепился конец удавки, хватка на холке наконец ослабла. Нил дернулся в сторону, в кои то веке выбираясь из-под массивного туловища белого оборотня и попытался выдернуть веревку из чужих рук. Ожидаемо, у него ничего не получилось, а давление на шее стало лишь сильнее. Сколько бы он не упирался лапами в землю, его все равно продолжали тащить обратно, а на его рычание никто не обращал внимание. Его взяли в плотное кольцо, закрывая любые пути отступления на случай, если ему удастся вырваться, но Кевин держал крепко и мало чем уступал по силе Нилу.

      Его все тянули и тянули обратно и тогда, когда впереди показалась черная пасть трубы, Нил чуть ли не хрипел от того, с какой силой удавка впивалась в шею. Чем ближе они становились к поселению, тем яростнее становились попытки вырваться и иногда казалось, что у него вот-вот получится, но другие это замечали. Нил не знал, кто это делал, но каждый такой раз пресекался болезненными укусами в лапы и нарастающим гулом из рычания нескольких оборотней.

      Одно было не понятно — если сначала они думали, что он представляет им угрозу, то теперь, когда он чуть ли не убивал себя в попытке вырваться, неужели они все еще думают, что он тот, кто мог принести угрозу? Насколько эти оборотни были чем-то запуганы, что готовы были силком тащить обратно беглеца, о котором им известно лишь его имя? Даже если допустить, что они рылись в его вещах, там не было ничего, что говорило бы об опасности, не считая нескольких десятков сотен долларов наличными. Все остальное было зашифровано настолько хорошо, что даже Нилу, в идеале знающему эту схему, нужно было время чтобы разобраться во всем.

      Даже когда его затащили в поселение, а за спиной заскрежетала закрывающаяся решетка, Нила не отпустили. Его продолжали тащить все дальше, в самое сердце поселения, пока из домов выходило все больше зевак, разбуженных ночной суетой. Все смотрели на него с потайной неприязнью и, если честно, Нил в данный момент ненавидел их всех также сильно, как и своего отца. Ему претила мысль о том, что кто-то решил, что может просто так распоряжаться чьей-то жизнью и свободой. Он ненавидел себя за то, что в очередной раз оказался слаб, чтобы защитить себя. Не смог защитить себя ровно также, как не смог защитить свою маму, пока убегал и слышал ее надрывный вой.

      Их уже ждали. Несколько крепких парней стояли в полной готовности, а один из них держал в руках цепь, заканчивающуюся толстым кожаным ошейником. Нил ощерился, сопротивляясь настолько неистово, насколько только мог.

      Когда его дотащили до центра небольшой площади, в его шею сзади снова впились чужие клыки. Нилу даже гадать не надо было. Он и так знал, кто это был. От лимона свербело в носу.

      И пока он едва ли мог трепыхаться, изнеможенный и уставший, на него, словно в этом не было ничего особенного, нацепили ошейник, затягивая настолько сильно, насколько только было можно без угрозы задушить его.

      Последним от него отошел Эндрю, на которого Нил попытался кинуться, но белый оборотень был быстрее и проворнее, легко уходя из-под атаки.

      Вожака нигде не было видно, но спустя несколько минут тот появился уже в облике человек.

— Очень неразумно было с твоей стороны сбегать, — холодно сказал мужчина. Весь его вид кричал о скрытой угрозе, которая была направлена только на Нила. — У тебя был шанс сказать самостоятельно кто ты и как здесь оказался. Но вместо этого ты предпочел вот такой вариант. Я еще раз повторю: пока у меня или у других, охраняющих поселение, будут подозрения в том, что ты представляешь угрозу членам моей стаи, ты от сюда никуда не уйдешь. Пока я не смогу точно понять, несешь ли ты опасность для моей семьи, ты и шагу от сюда не сделаешь.

      Семья.

      Вот что заставило этих людей поступить себя так. Обычно все вокруг придерживались принципа невмешательства. Никому не была интересна женщина с ребенком, которые выглядели так, словно сводили концы с концами. Те, кто не принадлежал ни одной из стай и те, кто никогда не отсвечивал.

      Ни один оборотень, ни одна стая не пойдет на такое, если это не касалось их семьи. Оборотни были крайне семейными и всегда держались своих, вот только для Нила это было чуждо. Он никогда не знал, что значит безопасность в стенах отчего дома. Он никогда не знал, что такое жить без боли, которую причиняли те, кто по всем канонам должны были защищать и оберегать.

      Но Нил мог понять, хоть и не хотел этого.

      Из того, что он знал про Кевина, и то, что тот оказался сыном вожака этой стаи… можно было сделать определенные выводы. А с учетом того, что оборотни крайне редко меняли стаи, тут было что-то явно плохое. Что-то, что угрожало Кевину.

      И по прежнему это не было тем, что хоть как-то касалось бы самого Нила. Он — беглец, без рода и племени. Оставшийся в этом мире абсолютно один, с багажом из чокнутого отца, который спит и видит лишь бы прибыть блудного сына.

      Теперь, когда мамы больше не было, он был сам за себя. Не было больше ничего, через что можно было надавить на него. Раньше это была мама. Отец никогда не брезговал тем, чтобы манипулировать сыном угрозами причинить Мэри боль. Теперь это все стало тленом.

      Он не был даже против умереть. Его смерть не от рук отца или его людей принесет кровавому ублюдку намного больше проблем. Надо же, столько лет выискивал своего выродка, а в итоге его прикончила какая-то непонятная стая, живущая под землей.

— Мне не хочется говорить, что ты пленник, но ты сам развернул обстоятельства так, что иначе тебя назвать язык не поворачивается. Ты, конечно, можешь попробовать сбежать еще раз, но это мое последнее предупреждение до момента, пока ты не окажешься в клетке, — продолжил Ваймак, приседая на корточки и смотря прямо в глаза Нилу. — Было бы все проще, если бы ты был честен, но увы. А поскольку обратить тебя не получилось, мы все дружно будем ждать, когда тебе надоест притворяться бараном. А терпения у нас, поверь, много.

      И на этом всё закончилось.

      Постепенно все начали уходить с площади, возвращаясь в свои дома. Никому не было дела до Нила, который продолжал рваться. Он знал, что все, что сейчас происходит здесь — маниакальный бред вожака, решившего что один бурый волк может поставить под угрозу его стаю. Стаю, которая для Нила не была ничем большим, кроме как статусом на бумаге. Юридически оформленная община со своими льготами и привилегиями на землю. А семья это всего лишь фарс. Семьи, которые встанут друг за друга горой, бывают лишь в сказках. А в мире, в котором посчастливилось родиться Натаниэлю Веснински, все было прикрыто черной вуалью ненависти, смерти и горечью разочарования.

      Смотря на безразличие всех вокруг, он в очередной раз убедился в этом.

      Чужие убеждения, построенные на субъективном опыте и кривом мировоззрении, сейчас лишали Нила единственного, что он таил и оберегал у самого сердца — свободы.

***

      Разъедающее жжение от голода, уже такое привычное, отдавалось судорогами в лапах. Вторые сутки на привязи начались на редкость отвратительно.

      Сколько бы его не пытались кормить, он не приближался к мискам с мясом и всем прочим, чем ему оставляли. Даже воду он пил с опаской, но с ней было проще. В ней было легче учуять примеси или уловить их на вкус, в то время как в еду могли подмешать все что угодно, и он мог этого не заметить.

      Люди всегда были разными. Иногда это был Эндрю, но чаще всего полные незнакомцы, которые просто кидали миску и уходили куда подальше. Маленькие дети, который было к слову не так много, таращились на него своим большими глазами полными любопытства, пока их родители смотрели на Нила так, словно его целью жизни было причинить этим детям боль. Но Нилу было всё равно на них. Сейчас все, на чем он был сосредоточен — это попытки не уснуть. Он и так был слишком легкой мишенью, но если бы позволил себе погрузиться даже в легкую дрему, то просто преподнес бы себя на блюдечке с голубой кайомочкой.

      Постоянное напряжение и чувства голода выматывали и Нил был уверен, что если все продолжится в таком же темпе, то через пару дней он едва ли будет способен удержать свой вес на лапах. Но было одно весомое «но» во всем этом мракобесии — Нил был до ужаса упрямым и настолько любил жизнь, что все это казалось просто мимолетным событием, которое стоит просто пережить.

      Он переживал и худшее. Иногда его на неделю лишали еды, а воды давали настолько мало, что едва ли удавалось утолить жажду. Да и годы жизни в бегах приучили его терпеть. Теперь же, несмотря на обезвоживание, Нил не чувствовал себя настолько плохо, чтобы отдать концы. Было неприятно, тяжело, но он мог с этим справится.

      Сейчас время уже близилось к обеду и все местные разбрелись по домам, собираясь со своими семьями чтобы провести время вместе. Чувствительный нюх улавливал различные ароматы уже готовых блюд и от этого легче не становилось. Скоро и к нему должны были прийти, чтобы поставить тарелку с едой, к которой он, конечно же, не притронется. Он еще не настолько отчаялся, чтобы рисковать собой и совершать столь опрометчивые поступки. Есть из рук врагов — прямой путь в могилу. Это было аксиомой.

      Спустя минут пятнадцать к нему пришли. На удивление это был Кевин, который при спокойной обстановке выглядел обычным молодым человеком, которым по сути и являлся. Тогда в темноте Нил не смог его нормально рассмотреть, но теперь в глаза явно бросались отличия, которые принесли десять лет с того момента, когда они в последний раз виделись. Глаза потемнели и теперь, вместо ярких изумрудов на него смотрели два темных малахита. Детской мягкости в чертах лица уже не осталось, а на их место пришла угловатость и присущая мужчинам — альфам, — грубость. Просматривалась двухдневная темная щетина.

      Запах барбариса не был таким удушливым, летая легкой сладкой поволокой по воздуху, но Нил все равно поморщился. Этот оборотень, скорее всего, был причиной тому, что Нила не отпустили. Может он сначала из-за малолетства, а потом из-за желания матери хранить от него все в секрете и не знал всего положения вещей, но точно помнил и понимал, что если бы тогда они остались, то Нил бы стал названным братом Кевина. Смог бы вместе с ним играть. И принадлежал бы Морияма. Также как им принадлежал отец. То, что Кевин был не со своей названной семьей, а тут, в непонятной дыре, путало мысли, но тем не менее в глазах Нила это не тянуло даже на маломальское оправдание тому, почему из-за этого человека его лишили свободы.

— Тебе надо поесть, — спокойно сказал Кевин, ставя перед ним миску и аккуратно пододвигая так, чтобы Нил мог до нее дотянуться, но тот не сдвинулся с места, продолжая лежать рядом с металлическим столбом, к которому была прикреплена цепь. — Ты сильно изменился.

      Нил вскинул голову. Не могло быть такого, чтобы его узнали. Чтобы его вспомнили. Они виделись с Кевином всего несколько раз в далеком, уже таком смутном в воспоминаниях детстве. Нил бы сам наверняка не вспомнил того лучистого мальчика, если бы не те жуткие воспоминания, которые связывали их. Если изначально они с Кевином игрались как обычные дети, то потом, когда взрослые решили что им нужно преподнести им еще один урок, между ними пропала та легкая наивность и ребячество. С воспоминаниями о том, как перед ними маленькими медленно и мучительно убивали человека, были связаны зеленые глаза, сладковатый запах барбариса и кровь. Много крови.

— Запах, — словно прочитав его мысли сказал Кевин. — От твоего запаха хочется чихать.

      Нилу захотелось провалиться сквозь землю.

      Первым, что его научила делать мама, это скрывать запах. Горькая полынь была слишком яркой, от нее многим вокруг него хотелось чихать, когда Нил терялся и переставал контролировать себя. И тогда, когда он, Кевин и Рико были разгорячены от долгой игры в догонялки, а душу переполняла радость, его запах был всегда сильным. И Кевин всегда чихал от него.

— Прости, что так получилось. В любой другой ситуации я бы правда не стал с тобой так поступать, но учитывая все обстоятельства и то, кто твой отец, я встаю полностью на сторону своего отца. Мы сейчас не можем себе позволить быть беспечными, — Нил не знал, зачем Кевин оправдывался перед ним. Ему были не интересны причины того, почему его приписали к вероятной угрозе, которую он мог принести в эту стаю, как и не знал, что именно произошло. О том, что Кевин сменил стаю, он узнал лишь тогда, когда тот появился перед ним той ночью с удавкой на перевес. В любой другой ситуации Нил, вероятно, был бы рад увидеть первого и последнего друга, который у него когда либо был, но сейчас в груди клокотала разъяренным зверем ненависть. Полное неприятие решения вожака этой стаи, отвращение к тому, что его посадили на цепь, как дворняжку и то, что все вокруг считали, что раз его отец — неуравновешенный маньяк и психопат, — значит и Нил такой же. Что он тоже несет угрозу, хотя его единственное желание — это оказаться как можно дальше от сюда, с новыми документами, личностью и историей жизни. — Тебе надо поесть. Не знаю, почему ты отказываешься от еды, но в ней нет ничего, что могло бы угрожать твоей жизни.

      И в пример сказанному Кевин съел один кусок прожаренного мяса.

      Конечно, это не внушало доверия, ровно как и раскаяние в голосе Кевина. Нил не доверял людям. Единственной, кому он мог довериться, была мама, но теперь он остался один и мог рассчитывать только на себя и доверять только тому, в чем был полностью уверен. А такая показательная демонстрация отсутствия примесей в еде тем более не была тем, чему Нил был готов поверить.

— Я не знаю, как ты оказался здесь, учитывая что о твоей смерти объявили пять лет назад, но если ты пойдешь на контакт, к тебе перестанут относиться с опаской. Отцу важно убедиться, что я буду в безопасности. Ты сам знаешь, что оборотни готовы пойти на всё ради своей семьи, — о нет, Нил не знал. Концепция взаимопомощи была для него чуждой и дикой.

      Семья это боль, подзатыльники, насилие и шрамы, но никак не защита. Не бывает идеальных семей и факт того, что Кевин нашел отца в таком позднем возрасте лишь подтверждал его мысли. Его мама была единственным исключением из правил лишь потому, как яростно она защищала его все эти годы. Несмотря на то, что другие с превиликим удовольствием назвали бы их семьей, Нилу претило использовать этот термин. Ему претила лишь одна мысль, что кто-то мог омрачить те доверие и привязанность, которые были между ними, отвратительным словом «семья», в котором не было ничего хорошего. Натан называл их семьей перед чужими людьми, но никогда не вкладывал в это понятие то, что вкладывали остальные, а Нил, наученный горьким опытом, не собирался называть хоть кого-то этим словом. У него была мама, но она никогда не была сеьмей. Она была защитницей, кормилицей, спасительницей и мамой. Он не хотел ассоциировать единственного дорогого в этом мире человека с тем, что всегда причиняло боль.

      Вместо того, чтобы хоть как-то ответить, даже если в волчьем обличии Нил не мог сказать ни слова, он отвернулся, укладываясь обратно на землю и закрывая хвостом нос, лишь бы не чувствовать запах еды. Все вокруг него были врагами, которым нельзя было доверять и, даже если по итогу Нил не выберется от сюда живым, он не собирался склонять перед этими оборотнями голову и раскрывать все свои секреты. Не ради этого мама утащила его совсем еще щенком. Не ради этого они долгое десять лет скитались по миру.

Не останавливайся. Не оборачивайся. Не доверяй.

***

      На четвертые сутки Нил чувствовал себя настолько отвратительно, что едва ли мог шевелиться. Он не реагировал на подходящих к нему оборотней и старался двигаться как можно меньше, лишь бы сохранить последние крупицы оставшейся в нем энергии.

      Он понимал к чему все это ведет. Несмотря на то, что в воде он себе не отказывал, без еды было тяжело. И раньше бывали времена, когда им с мамой приходилось голодать по несколько дней, но тогда он всегда знал, что еду они найдут до момента, когда оба упадут обессиленные, а сейчас, когда его шею сдавливал осточертевший ошейник, а к местным доверия не прибавилось ни на каплю, он не знал, чем это по итогу закончится.

      Конечно, он мог предать свои принципы и поесть наплевав на последствия, потому что все равно сбежать от сюда он не мог. Почему-то у него была уверенность в том, что за ним все время неявно наблюдают. Он чувствовал прожигающие взгляды, словно все тут только и ждали, пока он попробует избавиться от ошейника обратившись в человека.

      Даже сейчас Нил был через чур слабой добычей, с которой мог справиться буквально каждый, а что уж говорить о том, если он будет в человеческой форме.

      Как бы не было трудно это представлять, Нил понимал, что либо он поест несмотря на последствия, либо загнется тут же и больше не будет шансов на то, чтобы дожить хотя бы до двадцати. До его настоящих двадцати, а не тех, что нарисованы в удостоверении очередной личности.

      Эта внутренняя дискуссия занимала все мысли, заставляя голову гудеть как рой пчел. Или это были последствия бессонных дней и удушающего голода? Нил уже не был уверен ни в чем. Ни в своем решении сопротивляться воле этой стаи, ни в том, чтобы изводить себя голодом. Терпеть лишения было привычно, от части правильно, но что-то внутри неизбежно ломалось, распадаясь на кирпичики и обращаясь в труху.

      Сколько бы он еще вот так выдержал? День, два, три? Пока организм не начал бы постепенно отказывать? И какова вероятность того, что ему дали бы умереть, а не привязали к больничной койке?

      Он не знал мотивов этой стаи. Лишь то, что они видят в нем опасность. Кевин Дей видел в нем опасность, а к сыну прислушался вожак. Или наоборот? Нил уже путался в своих собственных мылсях. Но суть не менялась: вожак хотел его удержать здесь. А за вожаком пошли и всё остальные. Будто они были не оборотнями, а безмозглым стадом баранов, которым показали путь и они побежали по нему не видя ничего вокруг.

      Была бы возможность, он бы зубами выгрыз себе свободу. Или по крайней мере попытался бы нанести столько ущерба, сколько было возможно до того, как испустить последний дух. Что тут, что за пределами этой территории — он не жилец. Как бы он не хотел верить в то, что его не поймают, люди отца начали действовать все умнее и словно предугадывали пути, по которым они с мамой шли. Словно они знали куда дальше пойдет их маленькая стая всего из двух человек, которая отчаялась найти хоть какое-то подобие спокойствия.

      — Если ты все же решил подохнуть, то можно было придумать способ пооригинальнее, — из полудремы Нила вырвал хриплый низкий голос. Оторвав голову от земли, Нил увидел Эндрю, а сразу после этого в носу засвербело от лимонного запаха. — Твое упрямство доведет тебя до могилы.

      После этого, совершенно не боясь, Эндрю подошел вплотную и поставил миску с мясной похлебкой прямо перед мордой Нила. От вкусного аромата хорошо приготовленной еды желудок свело спазмом. Смотря в глаза этому оборотню, Нил не понимал. Не хотел понимать, с какой целью все они три раза в день приносят ему еду, а потом забирают тарелку, к которой он так не притронулся.

      Эндрю поступил очень умно, поставив тарелку прямо у него под носом, зная или догадываясь, что если бы она стояла чуть дальше, Нил бы не нашел в себе сил подойти к ней даже если бы очень захотел. Смотря в равнодушные ореховые глаза, Нил пытался найти ответы на свои вопросы, но в ответ была лишь холодная пустота.

      Оскалившись, Нил улегся обратно, игнорируя присутствие белого оборотня, который просто смотрел на него, прожигая взглядом.

      Тот ушел далеко не сразу, а Нил ни за что не признается как вкусно ему было есть первую за пять дней еду, и как сильно он ненавидел себя за то, что не смог удержаться и подверг себя опасности.

      Даже если иной исход судил ему одну лишь смерть от голода.