Путь обратно до Пальметто занял меньше времени, чем Нил ожидал. Пока оформили все документы и пока его запихали в минивэн, за руль которого сел Ваймак, Нил уже успел придумать десятки способов как удрать от них.

Только этим планам мешало несколько нюансов: наркотик всё еще подавлял его волка, а его правая рука оказалась каким-то волшебным образом прикована к левой руке Эндрю наручниками, которые, казалось, лишь усиливали эффект от подавителя. Нил действительно не видел в этом какой-то пользы, но, очевидно, всем было так спокойнее. А может, эти наручники на самом деле еще и дополнительно подавляли его сущность из-за примеси серебра в сплаве. Очевидно, эффект от них был не таким сильным, как от чистого серебра, но даже этого тоже должно было быть достаточно, чтобы продлить эффект беспомощности.

Единственным плюсом вероятно было то, что ему все таки вернули сумку. Наверняка перевороченную и изученную от и до, но помимо денег, всего пары сотен баксов наличными, и непонятных каракуль там ничего не было. Даже брошь была на месте, а сейчас, вероятно, это было самым главным. Ему хотелось сохранить хоть что-то о маме помимо своих воспоминаний, которые, как бы он ни старался, всегда закручивались в последние минуты ее жизни, отдаваясь эхом отчаянного воя в его черепной коробке. Это было не тем, что он хотел помнить о маме, но вместо ее теплых заботливых рук, мокрого носа, подталкивающего его вперед и материнской любви он мог помнить лишь о том, как не забрали у него.

Пока он бежал из Пальметто до Техас Сити он думал. Много думал о том, что останки Мэри наверняка раскидали по канавам и ее могила в любом случае будет пустой, но почему-то Нилу все таки хотелось чтобы было место с табличкой или хоть чем-то, проходя мимо которого люди могли понять, что там похоронена Мэри Веснински, в девичестве Хэтфорд, и что есть люди, которые будут помнить о ней. Даже если помнить собирался один только Нил. Даже если никто и никогда не ухнает, как и где была она похоронена. Даже если это место останется лишь для него одного, он не хотел забывать. О, он помнил о ней многое. Но даже память, которую он не сможет никому передать, меркла перед тем, что ему вновь хотелось почувствовать ее присутствие. Даже если это присутствие будет лишь в его голове. Нил никогда не умел выражать свои эмоции правильно и уже давно разучился мечтать, но, тем не менее, он словно наяву мог почувствовать мягкое прикосновение маминых нежных и маленьких рук, или почувстовать как она слегка прикусывала его шерсть, чтобы привлечь к чему-то внимание. Она никогда не делала это болезненно или резко, всегда заботясь о том, чтобы не доставить ему еще больше боли чем та, которую он уже успел пережить.

Все, что происходило сейчас, все эти мысли и сомнения, это было не так важно, как эфемерная возможность еще раз поговорить с мамой. Даже если он будет знать, что ее там нет и никогда не было. Еще один раз притвориться ему будет не сложно, а после всего, что с ним произошло после ее смерти, хотелось вылить не просто в пустоту, а слушателю. Хоть какому-нибудь. Даже если слушать будут сорняки, небольшая горстка земли и каменная табличка и именем его мамы. Этого было вполне достаточно. Ненастоящая могила и ненастоящий слушатель для такого же ненастоящего Нила. В своих мыслях Нил мог обращаться к ней бесконечно долго, выпрашивая совета, но никогда больше не получая ответ.

Он чувствовал себя таким глупым и маленьким ребенком, для которого единственным спасением было спрятаться за ногу матери.

Возможно, когда его статус среди стай стал официально определенным и о его существовании знали буквально все, ему стоило расслабиться. Теперь, когда стая Ваймака заявила на него свои права, он был бы в большей опасности, если бы снова попытался сбежать. Теперь их не остановило бы то, что Нил пересек границы их стаи. И, может быть, ему правда было можно хоть немного подумать о своих желаниях. Попросить небольшой кусочек земли на каком-нибудь кладбище, у самой кромки леса, чтобы там, среди зарослей пышных кустов, обустроить последнее пристанище для мамы. Место, о котором будет знать только он, чтобы в минуты горечи приходить к ней и делиться мыслями. В этом мире, где не осталось больше ничего, что могло бы пренадлежать ему, хотелось найти место, в котором он будет знать, что его вероятно могут услышать. Если допустить, что все эти разговоры про загробный мир не были только еще одной выдумкой людей.

Мэри не любила, когда он много разговаривал. Но Нил все еще помнил времена, еще до их побега, когда мама заботливо и нежно обхватывала его своими руками, прижимая к себе и утыкалась носом в его макушку, а он сам практически шепотом рассказывал ей обо всем, что случилось за такой долгий, по его детскому мнению, день. Те моменты, если так подумать, были самыми счастливыми в его жизни, когда мама была щитом от жестокости отца и его людей. Когда маленький Натаниэль мог рассказать о всем, что волновало его непоседливую душу, а мама слушала его с мягкой улыбкой на губах.

И, может быть, он мог бы попытаться хоть на мгновение снова ощутить то спокойствие. Даже если его не будет обволакивать нежный аромат васильков, такой нежный, свежий, словно окутанный поволокой утреннего тумана, оставившего на нежных хрупких лепестках крупные капли росы.

Он уже давно не был ребенком. Не был, но по прежнему тянулся к такой призрачной нежности и заботе, по которым в первые годы бегства так безудержно скучал. Побе сильно все изменил, и в первую очередь то, что мама перестала быть с ним столько же ласковой и нежной, как до этого. Между ее бровей после этого всегда была небольшая складочка, которая по прошетвию лет не исчезала даже тогда, когда она была расслаблена, а ее нежные руки огрубели, прикасаясь к нему настолько редко, что Нил начинал скучать по этому, но никогда не осмеливался попросить.

Тоска усилилась с потерей матери, возрожденная чужим скулежом и напутствием бежать дальше.

Теперь он уже не мог бежать. Прикованный к другому оборотню, вновь плененный, даже если под видом благих намерений, он замер. Впервые за десять лет он замер, не зная куда двигаться дальше. Будущее, раньше представляющееся вполне однозначным, сейчас расплылось в мареве сумрака, заставляя щурится в жалких попытках рассмотреть хоть что-то. Понять, что его могло ждать дальше.

Скоро начнут собирать пшеницу, в колосьях которой прятался Нил, скрываясь от посторонних взглядов, а потом наступит середина осени, вслед за которой неминуемо нагрянет дождливая промозглая зима. И лишь тогда он снова сможет распоряжаться своей жизнью. Только тогда, когда ему исполнится восемнадцать. Его поддельное имя сейчас не имело никакого значения, даже если он продолжал за него цепляться, не желая слышать имя, данное при рождении. Он ненавидел его ровно также, как и того, в чью честь был назван, в кого пошел окрасом шерсти и цветом глаз. В чьем запахе неминуемо слышал отголоски своей родной горькой полыни. От матери он не унаследовал практически ничего, и лишь в мелких деталях, в изгибах челюсти, разрезе глаз и вздернутом кончике носа можно было узнать черты великолепной и нежной серой волчицы.

Нил так мало унаследовал от своей матери, что иногда казалось, что все что он подмечал было лишь плодом его воображения, которому хотелось видеть в себе чуть меньше черт Натана. И никто не смог бы сказать ему, что он ошибался. Мэри в принципе не любила все, что было связано с ее мужем и в сыне видела лишь его черты, а остальные не знали Веснински достаточно хорошо, чтобы делать какие-то свои выводы, ведь всем и так было очевидно, в кого пошел Нил как внешностью, так и горчащим на кончике языка запахом. Натан пах перечной мятой, такой ядовитой и насыщенной, что в его присутствии все остальные запахи были едва ли заметными, а Нил пах горькой полынью, и в этой полыни не было даже намека на нежность материнского запаха. Может когда-то в далеком детстве его запах и был мягче, нежнее, но со временем, когда из ребенка он стал подростком, васильки чувствовались лишь легким налетом только из-за того, что он был достаточно близок с Мэри, чтобы ее запах оставался на нем.

Неумолимо хотелось спать, но его посадили в машину так, что он не мог толком расслабиться, да и расслабляться если честно не хотелось. Не тогда, когда он был снова скован, а в нос забивался запах лимонов и табака, создавая тошнотворное месиво с примесью других, более слабых ароматов, узнавать которые Нилу не хотелось.

Весь путь до Пальметто обещал стать одним сплошным мучением, когда он сам будет бороться с накатывающей усталостью и необратимым чувством беспомощности из-за того, что его волка опять подавили лекарствами, а руку приковали к руке другого оборотня, который, как уже не однократно успел убедиться Нил, был сильнее его. События последних месяцев настолько измотали его эмоционально и физически, что вряд ли он стал бы сбегать увидев первую возможность.

Да, он все еще мог сбежать он уже успел изучить Пальметто и близлежащие территории, к тому же теперь, когда он знал что за ним перестал охотиться отец, можно было залечь на дно не рискуя своей шкурой в попытках получить новые документы. Его глупая, шуточная идея того, чтобы стать фермером, с каждой минутой становилась все более реальной. Из него бы вышел хороший тихий фермер, который по вечерам разговаривал бы с коровой и воровал яйца у куриц. И это желание было обусловлено стремлением хоть к какому-то спокойствию, в котором он смог бы зализать свои раны и выплакать все страдания в темноте комнаты так, чтобы его никто не услышал. Он не мог себе позволить проявлять слабость, ведь всегда найдется тот, кто ухватиться за это и будет давить на больные места.

Запахи табака и лимона смешались в замкнутом пространстве, вызывая головную боль, а незнакомые ранее запахи розмарина, лилий и еще каких-то специй от трех других волков, приехавших вместе с Ваймаком и Эндрю делали нахождение в машине просто невозможным. Хотелось выблевать свой желудок, который от голода уже давно перестал болеть, а лишь скручивался в пустых приступах тошноты, которые не смогли бы перейти во что-то большее.

Он мог бы попросить остановиться, чтобы хоть ненадолго вырваться из этого удушающего плена, но он также понимал, что чем быстрее они доберутся до точки назначения, тем быстрее его оставят в покое и он сможет хоть сколько то зализать свои раны, прежде чем жизнь сделает новый виток и принесет еще больше проблем.

*

Из машины Нила вытащили бесцеремонно сразу же заводя на платформу. Снова подземная часть города Пальметто, так сильно ему ненавистная. Как же все вокруг боялись того, что он даст деру. В прочем, боялись они совершенно обоснованно, потому что даже после очень плохой неспокойной дремы он чувствовал себя значительно лучше, да и судя по всему эффект от наркотиков начал ослабевать, хотя сложно было это понять будучи все еще скованным от части серебряными наручниками. О да, теперь его сковали по рукам, отцепив от Эндрю, который скрылся сразу же, как машина остановилась.

— Тебя сейчас проверит Эбби, — впервые за долгое время заговорил с ним Ваймак. — После покормят и отправят отсыпаться. Ты, ребенок, доставил нам слишком много проблем и нам стоило больших усилий, чтобы тебя не забрали Морияма.

— Зря старались, — ответил Нил морщась. — Хотя, учитывая что ты так сильно хочешь защитить своего безмозглого сынка, думаю ты бы в лепешку расшибся, но забрал меня чтобы не дай бог они все не узнали, что вы планируете.

Ему ничего не ответили, но Нил кожей чувствовал чужой пронзительный взгляд. Вероятно, нормальный человек на его месте заткнулся бы, учитывая довольно сильную ауру Вацмака, но Нил был настолько уставшим и ему было настолько все равно, что фильтровать свои слова он не собирался. К тому же, именно они, самостоятельно и без его просьб, решили что он им нужен. Зачем? Непонятно, но факт оставался фактом. Нил ни за что не поверил бы, что кто-то может взять себе на попечение еще один рот просто так, из доброты душевной. Разве что маленькая девочка могла притащить домой плешивого котенка потому что «ну жалко же, умрет же». Да и то, этот котенок нужен этой маленькой девочке как очередная игрушка.

Взрослые же, в отличии от большинства детей, понимали что такое ответственность за другое живое существо, тем более за оборотня, и никому не была нужна еще одна головная боль.

— Покажите мне где я буду сидеть, делая вид что вовсе не в плену, и отстаньте от меня, — сквозь зубы выдавил Нил, уже не имея сил терпеть это всё.

— Тот же дом, что и в прошлый раз, — ничего не ответив на слова Ваймака, Нил развернулся на пятках и быстрым шагом пошел прочь. Ему хотелось тишины. Хотелось, чтобы в нос больше не впивались тошнотворные феромоны. Хотелось просто поспать. И даже наручники, что так противно лязгали цепью, были по большему счету просто маленькой проблемой, чем реальной угрозой. Снять их — дело десяти минут максимум, если замок на них сложный.

Скинув свои вещи на пол рядом с матрасом, Нил сел и кое-как выудил из небольшого потайного кармашка на боку сумки несколько самодельных отмычек и, как только оковы с лязгом упали на пол, он завалился на бок. Сон накатывал тяжелыми волнами, выбивая все мысли из головы, и даже не хотелось думать о том, что ему делать дальше.

Сначала ему было необходимо выспаться и хоть сколько то восстановить силы. А потом уже можно было думать и о том, что делать со всей этой ситуацией.

***

У Нила было сильнейшее чувство дежавю, когда он проснулся услышав за дверью громкую ругань. Будто и не было тех дней, во время которых он так отчаянно пытался сбежать, а вместо них просто наступило очередное утро в этой проклятой стае.

Живот неприятно сжимался от вновь проснувшегося голода, а громкие голоса добавляли лишь головную боль, которая, как казалось, уже прошла, но нет. Встав с матраса и потянувшись, Нил достал из сумки мамину брошь, а после бесцеремонно распахнул дверь и вышел в коридор, в котором спор лишь набирал обороты.

Одним из действующих лиц, как неожиданно, был Кевин, а второго мужчину Нил не знал. Темно-русый, высокий с горчащим ароматом грейпфрута, разбавленного приторно сладким барбарисом Кевина. Поморщившись, Нил прошел мимо них, не отвлекая от столь важного занятия. Ему не хотелось общаться с Кевином и точно также не хотелось заводить новых вынужденных знакомых в этой дыре.

У него уже был план на сегодняшний день и сначала ему необходимо было поесть. Каким бы выносливым он ни был, голод уже кажется начал давить до такой степени, что он мог упасть в обморок и проваляться без сознания еще бог знает сколько. Довольно продолжительный сон сделала ситуацию лучше, да и наркотик постепенно ослаблял, позволяя по крупицам чувствовать своего волка, так что…

Ускорив шаг, Нил уже почти вышел из домика, как его оклилкнули, а чья-то крепкая хватка на руке заставила остановиться. Резко обернувшись и со всей силы дернув рукой, чтобы освободиться, Нил уперся глазами в Кевина, выглядящего в точности как побитый щенок. — Нил, почему ты ведешь себя вот так?

— Как «вот так», — сквозь зубы выдавил Нил, делая несколько шагов назад.

— Пойми, я не хотел, чтобы все закончилось вот так, но я… я так боюсь Рико. Так боюсь, что он снова будет делать… твое присутствие здесь — это единственный шанс все исправить. Сделать так, чтобы моя семья снова была со мной, — от столь жалкого поведения Кевина Нил поморщился в отвращении. Это было просто смешно, что Кевин вдруг решил, что Нилу было дело до его семьи. Кевин же не хотел сдаваться, продолжая то ли давить на жалость, то ли преследуя какие-то другие цели. — Спустя несколько лет после твоего исчезновения к нам привели мальчика, Жана… и прошу, пойми меня, он — мой омега, и все, что я смог сделать, это попросить своего друга выкрасть его. И пока мы не разберемся со всем этим… я просто не смогу забрать его.

— И ты хочешь, чтобы я помог тебе? — с издевкой спросил Нил. — Ты такой жалкий, Кевин. Прячешься за спинами других, а твой омега у черта на куличиках непонятно где и непонятно с кем. Настолько слабый, что даже не пытаешься его защитить самостоятельно.

— Я не мог оставить его здесь. Рядом со мной ему опаснее, чем там, где его точно не достанут. Рико нужен в первую очередь я, а Жан… он очень легкий рычаг давления на меня.

— А теперь посмотри на меня, Кевин, — рыкнул Нил, чувствуя как удлиняются его клыки. — Кого ты видишь перед собой? Спасителя человеческого рода, миссию, а может быть сраный благотворительный фонд для всех обделенных? Это ты видишь? А может ты разуешь глаза и посмотришь внимательнее? Может я и был десять лет в бегах, но я еще даже не совершеннолетний. Все эти десять лет я просто хотел выжить, но уж точно не ввязываться в какие-то разборки. Тебе нужна помощь чтобы справиться с Рико? Так обратись к тому, кому это будет по зубам, а не к подростку, которого держат на короткой цепи, — договорив, Нил развернулся и пошел на выход, игнорируя мольбы и просьбы Кевина. Это была не его проблема. Никакие проблемы всех оборотней этого мира никак не относились к нему. Они не могли просто перевесить их на него и попросить все решить так, словно он на самом деле мог это сделать.

Ему нужно было найти хоть кого-то, кто смог бы довести его до ближайшего кладбища или любого другого места. Он так сильно хотел по нормальному попрощаться со своей мамой, даже если ее могилой небольшая насыпь земли со скромным букетом полевых цветов. Идя быстры и шагом по подземной части поселения, Нил оглядывался по сторонам, пытаясь выискать хоть кого-то знакомого. Ему просто было нужно хоть на мгновение выдохнуть. Собрать мысли в кучу. Понять что ему делать.

Так хотелось, чтобы мама сейчас была рядом, нашептывая на ухо план действий, который бы точно проигрался, но у него был только он сам и маленькая брошка. Добежав до подъемника, Нил уже хотел было подняться, помня как включался механизм, но дорогу ему преградили несколько оборотней. Оскалившись, Нил попытался обойти их, но те упорно преграждали ему путь.

— Пустите, — сквозь зубы процедил Нил.

— Вожак приказал не выпускать тебя с нижнего уровня, — ответил один из них. — Ты можешь свободно перемещаться по нижнему уровню, но наверх тебе путь заказан.

— Ублюдки, — все что смог выдавить из себя Нил. Он ненавидел это всё. Ненавидел, что все вокруг думают, что могут распоряжаться его жизнью словно он какая-то кукла.

Прищурившись, Нил уловил момент и все таки проскочил на подъемник, быстро нажимая рычаг. Те двое бросились за ним, но уже было поздно — подъемник пришел в действие, начав довольно таки быстро подниматься наверх. Нил едко улыбнулся, смотря на двух растерянных мужчин, оставшихся внизу. Удача ли это была или эти двое просто умом не блещут, в любом случае это было не важно. Самое главное, что он сможет подняться наверх.

Он знал, что в противоположной от пшеничных полей стороне был лес. Большой или маленький, Нил не знал, но ему надо было туда. Желание спроисть у кого-то хоть про что-то отпало. Почему то ему до этого момента и в голову не приходила мысль, что чтобы попрощаться с мамой как полагается ему не нужно было кладбище. Ее могила навеки останется безымянной и лишь он один будет знать, где именно будет то самое место, в котором он отпустит самого дорогого в этой жизни человека.

Времени наверняка у него было мало. Очень мало, но он должен был успеть.

Когда подъемник остановился, Нил вылетел из него, сразу переходя на бег. Зажатая в кулаке брошь неприятно давила на кожу, но эта боль отрезвляла, помогая не утонуть в пучине странного отчаяния, поднимающегося по гортани обжигающей желчью. Его душил этот город. Душили люди, находящиеся в нем. Душила вся ситуация, заложником которой он оказался и, несмотря на всю свою стойкость, несмотря на отработанное годами хладнокровие, ему хотелось расплакаться будто маленькому ребенку, впервые расшибшему колени об асфальт.

Так глупо, но… ему просто хотелось хоть на мгновение забыть, что он должен быть сильным. Снова стать семилетним ребенком, который не понимал что происходило вокруг него.

Дыхание давно сбилось, легкие жгло, и когда Нил влетел в пролесок, он не сразу остановился, забегая подальше, где деревья становились выше, а поросль их чаще.

Замерев, он глубоко вдохнул, вслушиваясь в ту незаметную жизнь, которой жили лесные обитатели. Давно не было так тихо. Он не слышал чужих голосов, жужжания электрических лампочек, гула машин. Не слышал всего того, что вызывало головную боль, а чистый лесной воздух забивался в легкие.

Упав на колени, Нил разжал кулак всматриваясь в маленькую брошку в форме бабочки. На крыльях уже давно отвалилось несколько маленьких камушков, один из усиков был обломан, но все же это было то, ради чего Нил был готов вернуться. Ради этой маленькой вещички, чья ценность измерялась не каратами или позолотой, а тем, кому она раньше принадлежала.

Осмотревшись, Нил нашел небольшую березку и не вставая на ноги, прямо коленями по рыхлой влажной земле, подобрался поближе к ней. Глаза защипало от накативших слез, а в горле встал ком. Смотря на брошку, он не смог сдержать тихий всхлип. Теперь, когда он сидел вот так вот, собираясь попрощаться с мамой, подобрать каких-то правильных слов не получалось. В голове была каша из всего того, что он думал и ощущал, а язык словно прирос к небу.

Может быть, никакие слова тут и не требовалось. Нил сам не верил в загробную жизнь. Не верил, что мама могла услышать его. Это было нужно ему самому. Эгоистичное желание поговорить с той единственной, которая даже несмотря на все легкие и скользящие по волосам подзатыльники и прикусывания за холку, чтобы он собрался и не отвлекался, всегда утешала его и согревала. Всегда была на его стороне и отдавала все ему, лишь бы он был сильным и хотя бы от части сытым. Ее смерть была лишь вопросом времени, точно также как и смерть самого Нила. Они оба это знали и она всегда готовила его к тому, что в один момент ему придется продолжить бороться в одиночку, но почему тогда…

Элли на маковом поле, лампабикт — "где ты?"

Почему тогда он оказался совершенно неподготовленным? Словно рыба, выброшенная на берег, он мотался от крайности к крайности, не зная за что ухватиться и что предпринять чтобы выжить. И сейчас все стало лишь сложнее. Да, отца больше не было, а в этой стае он хоть и находился будто пленник, был в относительной безопасности от тех, кто захотел бы отомстить за Натана, все равно не было чувства спокойствия. Он пробыл здесь меньше суток, но уже опять хотел сбежать.

Зрение размылось, а по щеке скатилась первая слеза, щекоча кожу и срываясь вниз с подбородка.

Нил не хотел быть слабым. Не хотел, чтобы его слабость мог кто-то увидеть, но это все было сильнее него. Сильнее всей той выдержки и бетонных стен, которые он возводил с помощью Мэри все эти долгие годы.

Из горла вырвался первый хрип и, сжав брошку в кулаке, он смог отпустить себя и все свои эмоции. Как он сидел на коленях перед хрупкой березкой, так он и упал, утыкаясь лбом во влажную землю, стискивая зубы. Все тело сотрясалось от накатившей и так долго сдерживаемой историки. Все те эмоции, что были утрамбованы в самые дальние и темные уголки души теперь изливались фонтаном, смачивая слезами лицо.

Он никогда так сильно не плакал. Даже когда был совсем маленьким, а отец преподносил ему очередной урок. Это было не так больно, как окончательное осознание того, что произошло… уже ведь прошло почти два месяца? Нил не был уверен. Он знал лишь что сейчас начало осени, а тогда лишь только отцвела пшеница…

Он не знал, не понимал. Не хотел понимать. Все сильнее сжимая руку с брошью, он не понимал, почему было так больно. Казалось, что он принял и смирился, но то, что происходило с ним сейчас, ни капли не было похоже на смирение. Это было больше похоже на отрицание, а может на какую-то робкую надежду, что это всё кошмар.

Сжимая второй рукой свое плечо, Нил хрипел и задыхался от рыданий, даже не пытаясь сделать с этим хоть что-то. Сердце и душа плакали в такт глазам, изливая всю свою боль и тоску по той, кого никогда не хотелось терять. Хотелось так много сказать, так много умолчать. Сделать хоть что-то с тем ураганом, что бушевал внутри, но все что мог Нил — это сильнее вжиматься в землю, надеясь слиться с ней и сбежать от всего, что так сильно тяготило.

Перед глазами проносились воспоминания. Почему-то такие мутные, смешанные с тихим, строгим, но не менее нежным голосом, призрачным запахом васильков, мягкими руками и теплой шерстью, в которой он мог спрятаться от всего мира. В этом была вся его мама: во внешней строгости , но такой безграничной теплоте внутри…

Когда грудная клетка перестала содрогаться от рыданий, а слезы высохли неприятно стягивая кожу на лице, Нил выпрямился. Все вокруг было смазанным, а голова кружилась от того, что он смог глубоко вдохнуть. Он не знал, сколько так пробыл, но боль ушла, а на ее место встала звенящая пустота. Полностью выжатый, такой открытый и слабый, он опустил взгляд на руку и разжал пальцы. На коже ладони алеющим отпечатком остались следы броши.

Поджав губы, Нил начал медленно и методично, прямо рукой, раскапывать землю, делая в ней небольшое углубление. Пальцы путались в корнях сорняков, а грязь забивалась под ногти, но он не обращал на это внимания. Хотелось вместе с этой брошкой зарыть здесь всю свою боль, чтобы она больше не оставалась налетом ржавчины на сердце. Он знал, что это не поможет, но хотелось хотя бы попытаться.

Когда ямка была клубной с его ладонь, Нил положил брошку на дно и, посмотрев последние несколько секунд, засыпал слабо поблескивающий на солнце металл землей. С каждой горсткой земли он возвращал все те обещания, данные давным-давно, и которые он не смог сдержать. Он не хотел их нарушать, но наверно мама бы его поняла. Поняла бы то, почему он сделал все так, как сделал. Даже если все его действия были глупыми, он не знал, как можно было поступить по другому.

Когда над ямкой появился совсем небольшой холмик, Нил встал и начал бродить по округе, срывая одинокие, еще не успевшие отцвести цветы, собирая из них небольшой букет. Сквозь дрожь рук и все еще сорванное неровное дыхание, он аккуратно обхватывал хрупкие стебли, стараясь снова не упасть в пучину своей боли.

До этого он никогда и ни с кем не прощался. Всегда уходил без сожалений и не оглядывался. Он не умел прощаться, а сейчас, делая первые шаги, будто маленький ребенок, он понимал, что и не хотел этому учиться. Это не то, к чему кто-то когда-то готовился бы специально, а все, к чему готовился он сам — неминуемая смерть.

Закончив, Нил опустил небольшой букетик, собранный из близрастущих цветов, на эту глупую могилку, а сам сел на землю, облокачиваясь спиной на березу. Сквозь кроны деревьев к земле пробивались яркие солнечные лучи, а лес продолжал жить своей неспешной жизнью, и все это обходило его стороной, позволяя погрузиться в свою скорбь настолько, насколько это только было возможно.

Он сидел и смотрел в никуда. В голове была пустота, а руки безвольно лежали на вытянутых ногах. Посмотрев на трепещущие на ветру лепестки цветов, собранных в букет, Нил аккуратно лег на землю, оборачиваясь своим телом вокруг последнего пристанища мамы, а после обратился в волка, больше не в силах терпеть всю ту какофонию эмоций, бурлящих в его теле. Он не знал сколько так лежал прикрыв глаза, пока на улице становилось темнее.

Плотная волчья шкура не позволяла мерзнуть, а прижатые к голове уши улавливали меньше звуков. Лишь запахи по прежнему витали вокруг также четко.

Цветы, земля, трава.

Когда к этому присоединился лимон, Нил не заметил, но отчетливо почувствовал чужое присутствие рядом. Оторвав морду от земли, он посмотрел на Эндрю, стоявшего чуть в отдалении и смотрящего на него непонятным взглядом, а после снова уложил морду на лапы. Вот он, открытый и безвольный, прямо перед ним, никуда не сбежавший, а лишь захотевший побыть наедине с собой. Было странно, что никто не пришел раньше, но это было не важно. Он сделал что хотел, и теперь наверное был готов провести ближайшие месяцы в этой стае, чтобы потом уйти так далеко, как только это было возможно.

Всего лишь одна осень и до середины зимы. Это так мало. Он сможет. Сможет выжить назло всем, сохранив в сердце память о маме, чтобы пронести ее сквозь года и может быть, когда нибудь, он сможет вернуться сюда сказав что счастлив.

Может быть.

В это так сильно хотелось верить.