В то ледяное утро народ согнали на площадь перед Башней. Вытаскивали всех от мала до велика черные шакалы Декарабиана, воющие в узких пролётах и переулках не хуже настоящих псов.   

      — Народ Мондштадта!  

      Над толпой словно скорбная ссохшаяся старуха высилась гильотина. Перед ней с гордо поднятой головой стоял на коленях лишь один узник.   

      — Ты видишь пред собой гнусного предателя, посмевшего усомниться в милости нашего Лорда Декарабиана. Это ничтожество вздумало учинить бунт и свергнуть нашего Архонта!   

      Площадь была погружена в мёртвую тишину. Многие с ужасом узнавали в этом измождённом мужчине командира одного из отрядов стражи – красавца-парня, мастера своего дела и любителя отвешивать комплименты девам. Но вдруг чей-то хриплый, противный голос прокричал:   

      — Смерть ему!  

      Люди зашевелились, зароптали. Раздались первые неуверенные поддакивания и требования крови.   

      — Кайетан из рода Альбов! Ты навлёк смертельный позор на всю свою семью. В связи с этим, тебя приговаривают к изгнанию из рода. Отныне, не будет ни одного упоминания о тебе, ибо такие как ты не заслуживают милости быть запомненными.  

      Смертник, хоть и сохранял независимый и непокорный вид, беспокоился. Он, незаметно для людей искал знакомых в толпе.    

      — Твой приговор – позорная, собачья смерть через повешение.   

      Люди начали бесноваться. Многие требовали отдать труп предателя им, на растерзание. Парень тем временем встретился взглядом с Гизерихом(1). Господин Рагнвиндр стоял обособленно, мрачный столп рациональности посреди безумия. Но последнее «прощай» в глазах друга он уловил.  

      — Однако, милостью нашего великодушного лорда…  

      Амос стояла ровно за троном своего мужа. Когда синие глаза коснулись её, она еле заметно кивнула.  

      — …ты, недостойный жалости пёс, умрёшь на Мондштадтской Деве(2) – прокаркал стражник. Кайетан же искал, боясь не успеть.  

      Нашёл. Вон там, в центре, маленький, незаметный за беснующимися взрослыми, закутанный в свой драный плащ. Узник усмехнулся – кто бы мог подумать, один из руководителей Анемонии – совсем ещё ребёнок. Глубокая зелень пересеклась с льдистой синевой. Вдруг лицо обдул теплый ветерок. Их общий, самый маленький друг сильно рисковал, проворачивая подобное под взглядом целого Бога.   

      — Есть что сказать, ублюдок?   

      Сомнений не осталось. Узник, пошатываясь, поднялся и кинул взгляд на безумное людское море. На лице появилась кривая ухмылка. Если помирать – то так, чтобы боялись!  

— Сыны Отечества, вставайте,

 Великий, славный день настал!(3) – разнёсся по площади голос песни, разом перекрывая шум жадной до крови толпы.

 — Врагам на вызов отвечайте,

 Их стан кровавый флаг поднял,

 Услышьте, как страна стенает

 Под гнётом страшной солдатни,

 В ваш дом врываются они,

 И дочь и матерь убивая!.   

      Всё погрузилось в тишину. И люди и ветры словно завороженные замолкли вслушиваясь в слова. Стражники же лишь вертели головами, пытаясь найти приказ. Ни один смертник до этого не осмеливался сделать нечто подобное.    

— Любовь к отчизне и народу,

 Придай нам сил на нашу месть,

 И ты, прекрасная свобода,

 В бой нас веди за правду и за честь!  

      — Остолопы! Что вылупились, уши развесив?! Тоже хотите к нему?! Заткните его, Живо! – прорычал один из рыцарей Шквала.  

      Парня потащили к орудию. Но даже зависнув внутри, он продолжал:  

— Узрят пусть битые враги

 И твой триумф, и нашу славу!  

      — Руби!  

      Просвистело лезвие. Жизнь оборвалась.