Увы, пока звучит музыка, мы танцуем.

₪₪₪

Максвелл вглядывался в поверхность Источника Скорби. Вода была словно застывшая, гладкая, без единой ряби. Но Тревелиан чувствовал, что если Источника коснуться, то его воды проснутся, разбудив нечто очень-очень древнее. И голодное. 

— Malas amelin ne halam, Abelas, [Кровная клятва исполнена, Абелас,] — за спиной Инквизитора Солас произнёс непонятные для остальных слова. 

Абелас кивнул и ушёл, навсегда покинув Храм Митал. 

— Его имя, «Абелас», означает скорбь, — проговорил Солас, — Я выразил… надежду, что он найдёт себе новое имя. 

Морриган нахмурилась, посмотрев на эльфа, но ничего не сказала. Дориан и Железный Бык подошли чуть ближе. Кунари выглядел спокойным, Павус — потрясенным и… напуганным. Тревелиан ещё не видел его таким. 

Инквизитор снова всмотрелся в Источник. Он чувствовал в нём то, что должен был — печальное наследие древних элвен. Но было что-то ещё, словно у Источника было второе дно, где кто-то скрывался. Чувствовалась ржавчина, кровь, вибрирующая сила. Подойдя ближе, Максвелл учуял едва уловимый запах горячего песка, оливкового масла и моря. 

Наследие элвен не должно достаться Корифею. Нужно было принять решение. 

₪₪₪

Максвел спускался по лестнице из библиотеки и ругался. Громкая победа в Арборской глуши мало его волновала. Армия Корифея разбита, Источник ему не достался. У окружающих его людей появилась надежда на то, что всё действительно может кончиться хорошо. Но Инквизитор размышлял не об этом. 

«Что вообще это было? — думал он, — Какой к чертям Тевинтер, Дориан? Какая разница, перебили себя эльфы сами или их захватила твоя драгоценная Империя? Не всё ли равно?!». 

Гневные размышления прервал голос Коула внизу: 

— Солас, пока ты помнишь их — они никуда не исчезли. 

— Я знаю, — Тревелиан услышал голос эльфа. 

— Но ты бы мог отпустить их, — с грустью сказал Коул. 

— Я знаю и это. 

— Ты сделал это не потому что это было правильно, а чтобы спасти их. 

Максвелл спустился и увидел эльфа, прикрывшего глаза рукой и паренька в шляпе с огромными полями. 

— Солас, о чём это Коул говорит? — спросил Инквизитор. 

— Об ошибке, совершённой юным эльфом, который был уверен, что знает всё на свете, — Солас поднял глаза. 

— Ты не был неправ, — сказал паренёк. 

— Спасибо, Коул, — ответил эльф. 

Коул медленно развернулся и ушёл, по пути разглядывая изображения на стенах, нарисованные Соласом. 

— Ты чем-то опечален, Инквизитор? — спросил эльф, устремив на Максвелла взгляд. 

— Скорее раздосадован, — медленно проговорил Тревелиан, — Как оказалось, я совсем не понимаю близких мне людей, Солас. 

— Не ты один… — ответил тот, — Мы никогда не сможем до конца понять тех, кто нас окружает. Мы слышим громкую музыку, вокруг нас танцуют люди, а мы не можем догадаться, что же это за танец. И мы пытаемся подражать им, копировать их движения, подстраиваться под их темп… Словом, сделать всё, чтобы не выглядеть лишними на балу. И вот музыка стихла, все замерли, а мы так и не можем понять, что же это был за танец? 

— Как же тогда научиться плясать, Солас? — грустно улыбнулся Максвелл. 

— Одна моя старая подруга любила говорить: «Зачем вообще плясать? Почему бы не попеть!» — эльф улыбнулся в ответ, — Никогда не подстраивайся под чужую музыку, Инквизитор. Исполняй свою собственную, пой и кричи во всё горло. Прерви непонятный тебе танец и придумай свой. Ты заплатишь за это горьким сожалением, скорее всего. Но лучше сожаление, чем хаос вокруг тебя… 

— Об этой ошибке говорил Коул, Солас? 

— Да, Инквизитор. 

₪₪₪

Тронный зал Скайхолда выглядел величественно. Максвелл, обдумывая слова Соласа, медленно брёл, ступая по ковру. Казалось бы, совсем недавно здесь были пыльные развалины, а теперь — настоящий оплот мощи и власти. Инквизиция поднялась высоко, весь Тедас испытывал благоговение перед ней. Множество тяжелых решений упало на плечи Инквизитора за это время. Он каждый раз принимал их, прислушиваясь к себе, но и не забывая о других. Без этих самых «других» он бы ни за что не справился. 

И вот теперь победа так близко. Это был долгий путь. Но он подходил к концу, Максвелл знал это. Каждый день происходило столько всего, что никогда не выпадало времени толком подумать о том, что же будет дальше. 

Нет, конечно, Тревелиан думал о будущем. Поначалу он даже говорил себе: «Закрою эту сраную Брешь и вернусь в Вольную Марку, в Оствик, к семье». Кругов не стало, так какая разница, где скрываться: в Ферелдене или Вольной Марке? Хаос ведь везде. Спустя время Максвелл посмеялся над этой мыслью. Нет, теперь он понимал, что его судьба отныне связана с Инквизицей, и всегда будет с ней связана. 

Потом была другая мысль, намного более осторожная и робкая, чем первая. Дориан. Незаметно для Инквизитора тевинтерец стал для него что-то значить. Это происходило постепенно, а потом резко ударило в голову. Максвелл был ошарашен. 

В Круге у него было несколько интрижек. С милой эльфийкой с кафедры энтропии, например. Запретность и атмосфера тайны разогревали кровь. Храмовники шастали по зданию Круга, высматривая нарушителей порядка. Это не могло не заводить. Максвеллу было до сих пор приятно вспоминать ночи, которые он проводил с этой эльфийкой. Но потом её перевели в Орлей, она была очень успешна в своей области. Максвелл погоревал немного и успокоился в конце концов. Насколько Тревелиану было известно теперь, она погибла во время очередного бунта после восстания в Киркволле. Сколько крови. 

Да, Максвелл даже умудрился влюбиться в крупного и плечистого храмовника с острыми скулами и ямочками на щеках. Он был до смешного неловок и скромен, это не могло не очаровывать. Разумеется, это всё было очень запретно и романтично, но из этого так ничего и не вышло. 

А потом случился Дориан. Да, определённо это было что-то новое, тоже в каком-то смысле запретное. А когда всё началось, было весело. Следует отметить, что тевинтерец был чрезвычайно изобретателен в постели, от чего Инквизитор часто чувствовал себя неловким подростком, ничего не знающим о настоящей страсти. Павус с завидным усердием заполнял пробелы в сексуальном воспитании Максвелла. 

Почти все из инквизиторского окружения отнеслись к этой связи спокойно, даже с каким-то снисхождением. Мол, чем бы дитя не тешилось. По правде говоря, Тревелиана мало заботило чужое мнение. Ему было хорошо и приятно, а иногда очень-очень приятно — это было для него самым главным. 

А некоторые, вроде Лелианы, Жозефины и Железного Быка, были даже очень рады происходящему. Варрик же говорил что-то о том, что связи с амбициозными магами не приводят ни к чему хорошему; что-то о том, что такие союзы часто заканчиваются катастрофами; что-то о том, что он насмотрелся уже на подобную связь. Но потом гном смеялся, разливал по кружкам пиво, и разговор входил в своё привычное радостное русло. А Дориан в подобные моменты частенько состязался в пьянстве с Железным Быком. Сам же Максвелл не мог без слёз пить кунарийский напиток. 

А вот потом уже было не смешно. На балу в Халамширале Тревелиан испугался. Балкон, звёзды и музыка, доносящаяся из шикарно украшенного дворцового зала. Они танцевали, Дориан постоянно шутил и о чём-то говорил, а Максвелл толком не слышал его слов. Он подумал тогда о том, что прекрасней этого момента он не может представить ничего. И почувствовал страх: «Что бы случилось со мной, если бы его сейчас вдруг не стало? Если бы он сейчас не держал мою руку в своей, обхватив меня за талию?». Эта мысль так сильно напугала Инквизитора, что он даже наступил тевинтерцу на ногу. Тот лишь засмеялся, попутно обругав Максвелла за то, что тот портит его прекрасную обувь, и поцеловал Инквизитора в щёку. 

Всё шло своим чередом, Дориан всё время находился рядом. Но беспокойство, родившееся на том балу, не покидало Максвелла. 

А потом всё же покинуло. После их путешествия в Тень, после битвы с Кошмаром и прочего дерьма, Дориан взорвался. Его вечное самодовольное спокойствие сменилось чем-то совсем противоположным. Он взволнованно говорил Максвеллу после возвращения в Скайхолд о том, что почувствовал, когда они очутились в Тени. Тевинтерец испугался за него! Момент был самый что ни на есть серьёзный, драматичный. Но Тревелиан не мог избавиться от дикого желания прыгать на месте и смеяться от облегчения и радости. В конце концов оба мага избавили себя от беспокойств, ведь Инквизитор выжил, а Дориан никуда не пропадал, и по-прежнему долгими ночами они были вместе. 

Был конечно один неприятный момент с амулетом. Гордый, такой гордый Дориан. Но всё в итоге закончилось благополучно. Тревелиан был даже благодарен Лелиане за вмешательство. После этого ночи стали только слаще. 

Особенно запомнилась та ночь в Свистящих Пустошах. В пустыне было очень холодно. Они были вдвоём в тесной палатке. Дориан пил вино, смеялся, говорил и говорил без остановки. А Максвелл слушал, смеялся в ответ и без остановки целовал его, слизывая с губ терпкий напиток. 

И вот после Арборской глуши всё изменилось. Тревелиан хотел бы, чтобы они никогда не встретили Абеласа, этого сошедшего с ума от бессмертия древнего эльфа. Чтобы он никогда не раскрыл Дориану и всем остальным правду о судьбе древних эльфов и участии в этой судьбе Тевинтера. Всё сломалось. 

Максвелл остановился посередине тронного зала. 

И теперь Дориан собирался покинуть его. Получается, ни та ночь в Свистящих пустошах, ни тот бал в Халамширале, ни даже путешествие в Тень ничего не значили для него? «Нет, конечно значили, — подумал Тревелиан, — ему незачем было притворяться. Разумеется, он дорожит мной. Но своей Империей он дорожит больше». 

₪₪₪

Дориан поднимался по лестнице, покидая библиотеку. Книги не могли отвлечь его. 

Тевинтерец верил в это всю жизнь. Неужели сейчас он должен остановиться и остаться здесь, с ним? Вряд ли их ждёт какое-то будущее. Вся его жизнь была цепью неудач и разочарований. В ней редко случалось что-то значимое. Так с чего вдруг всё должно измениться сейчас? У любой песни счастливый конец может быть только в сказке. Дориан не сможет дать ему того, что он ищет. А для Империи он ещё может сделать что-то стоящее. Ведь теперь он по-настоящему знает что-то очень-очень важное. 

— Я не помешаю? — тевинтерец обратился к невысокой изящной рыжеволосой женщине, сидящей за столом и склонившейся над какими-то бумагами. 

Лелиана подняла глаза: 

— С чего это вдруг такая вежливость, Павус? Ты не заболел? 

Дориан хмыкнул и подошёл ближе, прислонившись к стене. Лелиана пожала плечами, опустила голову и продолжила писать. Тевинтерец прервал тишину: 

— Я люблю иногда приходить сюда… Здесь тихо, пустынно. Только вороны непрестанно каркают и гадят. 

Лелиана отложила перо и посмотрела на Дориана, уперевшись подбородком в руки. Она хотела что-то сказать, но он опередил её: 

— Что нового слышно? 

— Наш командир по-прежнему недоволен моими методами, — усмехнулась Лелиана, — При том настолько недоволен, что даже не стал говорить мне об этом лично, а прислал письмо. Без слёз читать нельзя. 

— Каллен такой душка, когда злится! — маг улыбнулся. 

— Вот и я о том же!.. — закивала Лелиана, — Я всегда думаю о том, что делаю. Может быть со стороны не видно, но не все решения даются мне легко. Просто я понимаю, что иначе нельзя. 

— Иначе нельзя… — задумчиво повторил Дориан, а потом, указав пальцем на дальний угол круглой комнаты, вдруг спросил — Ты часто здесь молишься?  

Лелиана обернулась. Там, в алькове, находилось что-то вроде маленького алтаря, со свечами и изображениями Андрасте. Оттуда веяло покоем. 

— Только тогда, когда забываю, зачем я нахожусь здесь, — спокойно ответила она. 

— И ты веришь? 

— Ты просто удивительно серьёзен сегодня, Дориан! — в притворном ужасе засмеялась Лелиана, — Ладно-ладно, не дуйся. Я знала, что в душе ты романтик. 

Она встала и подошла к алтарю, а тевинтерец последовал за ней. Он приблизился и дотронулся пальцами до фитиля одной из свечей. Пламя, блеснув фиолетовым, приняло привычный цвет и весело разгорелось. Пока Дориан зажигал свечи, Лелиана говорила: 

— Мы все нуждаемся в сигналах. Я многое повидала в жизни, много кем успела побывать. Но одно утро в лотерингской церкви я запомнила навсегда. Утро, когда я проснулась после тяжелого кошмара. Проснувшись, я, как всегда, пошла в церковный сад. И в то утро розовый куст, который был там в углу, вдруг расцвел. Все знали, что этот куст давно мертв. Он был серый, корявый, колючий; трудно найти что-либо уродливее. Но на нем появилась одна роза — изумительной красоты! И тогда я подумала: «Даже во тьме есть место и надежде, и красоте. Не теряй веры». 

Все свечи горели. Дориан повернулся к Лелиане: 

— Неужели этого оказалось достаточно? 

— В тот момент подобного сигнала мне хватило с лихвой, — невесело рассмеялась она, — а через какое-то время я снова сомневалась… Я рассказывала об этом всего лишь дважды в жизни, Павус. Сейчас — тебе. А в первый раз — очень-очень давно одному человеку, который не знал, во что верить. Я всегда буду помнить его и восхищаться им. 

— С чего это вдруг я удостоился такой чести? 

— Нет, твои достоинства тут ни при чём, — покачала головой Лелиана, — просто никто меня не спрашивал об этом. Люди не любят слушать. 

Дориан хмыкнул: 

— И ты продолжаешь верить даже после того, что мы увидели в Тени? 

— А что вы увидели в Тени, Дориан? 

— Но ведь… 

— Вы не видели ничего такого, что шло бы вразрез с моей верой. Розовый куст всегда остаётся розовым. 

— А что стало с тем человеком? — спросил тевинтерец, — Ну, с тем, которому ты рассказала про куст. Он поверил? 

— Не думаю, что он был сильно впечатлён моим рассказом, — Лелиана улыбнулась, — Вряд ли он верил, что где-то и вправду есть красота. Но он своим примером показал мне, что даже если ты никогда в жизни не видел розу, то это не значит, что её не существует. Что есть вероятность, что где-то всё же распустился цветок, который нуждается в твоей защите. И ты должен защищать его, не останавливаясь ни перед чем. 

— Ни перед чем? И он ни перед чем не останавливался? 

— Ни перед чем, Дориан. И я тоже так поступаю. 

₪₪₪

— То есть, как это — уйти? — Жозефина округлила глаза. 

— А вот так! — раздраженно воскликнул Максвелл, — Ёбаное наследие Тевинтера, треклятой империи. Неужели он не понимает, что его народ не захочет услышать этой правды? Сэра — наверное, единственная, кого позабавило это открытие. Остальные же не столь мудры. Ни самовлюблённым тевинтерцам, ни вечно ноющим долийцам не станет легче от этой новости. 

Они сидели на маленьком диванчике у камина в комнате Жозефины. 

— Более того, он же попросту может погибнуть там… — Тревелиан осекся, — Прости, Жози. Я не знаю, зачем я пришёл к тебе жаловаться. Мне даже стыдно. 

— Не говори ерунды! — воскликнула она, ободряюще улыбнувшись, и потрепала Инквизитора по волосам. 

— Я не знаю, что мне делать, — опустив глаза, сказал Максвелл, — Мне кажется, что я сойду с ума, если его не будет рядом. 

Жозефина приобняла Максвелла, положив голову ему на плечо: 

— Пока что никто никуда не уходит… А ты не представляешь, на какие вещи ты способен. Ты просто не видишь себя со стороны. Инквизиция является такой, какой является, только благодаря тебе. Ты способен убеждать людей, менять их представления о мире. 

— Мне всегда помогали… — пробормотал Инквизитор, — Ты, и все остальные… Один бы я… 

— Чем плоха чужая помощь? Радуйся, что ты не один, Макс. Одному быть плохо. Я почему-то уверена, что ты сможешь всё исправить. 

— Я… 

— Может быть Дориан только и ждёт, — перебила его Жозефина, — чтобы ты… не критиковал его убеждения и ценности, а показал, что есть ещё что-то более дорогое. 

Максвелл улыбнулся и чмокнул её в щёку. Жозефина улыбнулась в ответ: 

— Вот, таким ты мне нравишься намного больше! И вообще, это всего лишь ваша первая ссора, а не мировая трагедия. Трагедия случится, если наш Инквизитор заплесневеет и скиснет, словно сыр на орлесианском балу. 

«Солас, ты неправ, — подумал Инквизитор, — нельзя заглушать своей музыкой всё вокруг. Если ты не знаешь танца, то попробуй его понять. Сделай всё, что в твоих силах, чтобы раскрыть его секрет. Ведь если на балу будет играть только твоя музыка, то никто так и не пригласит тебя на танец».