Тихая трель – и Райлан мгновенно просыпается, выключая будильник прежде, чем откроет глаза. Новый день, новые шесть утра, и снова приходится вставать на учебу.

Рассветное солнце льется сквозь оконное стекло, мягко затапливает комнату. Райлан щурится, отворачивается от его лучей – и губы трогает улыбка. Нил, как ему и положено, мирно спит на разложенном диванчике у соседней стены, обнимая подушку, а его одеяло предпринимает попытки предательского побега на пол. Веснушки на щеках, обычно едва заметные, сейчас выделяются на бледном худом лице в теплом сиянии. Золотистые ресницы чуть вздрагивают во сне.

Интересно, как он вообще умудряется спать, когда в лицо прямо-таки бьет чертово солнце, думает Райлан – скорее по инерции, чем всерьез злясь на звезду. Даже жаль разрушать эту идиллию.

– Нил, автомат по итальянскому сам себя не получит, – говорит он нарочно громко.

Воплощение хаоса на земле сонно ворочается и трет глаза:

– А?

– Ты просил разбудить тебя к первой паре, если ты опять забудешь завести будильник.

– М-хм... – тот лениво потягивается и отчаянно зевает, рискуя сломать челюсть. – Спасибо.

Райлан лишь неопределенно поводит плечами и идет к шкафу – переодеваться.

– Кстати, не итальянский, а испанский. И автомат по нему получить практически невозможно, если верить старшим... но я не оставлю попыток! – окончательно проснувшись, добавляет Нил.

– Какая разница, – отвечает непривычно разговорчивый для этого времени суток Райлан. – В моей мультивселенной существует только три иностранных языка: пайтон, джава скрипт и си плюс-плюс.

Нил заливисто смеется – и утро становится еще чуточку добрее.

***

Он всегда такой – жизнерадостный и каплю рассеянный. На его половине комнаты вечный беспорядок, не разобрать, где здесь валяются джинсы, где учебники, а где вчерашняя пачка печенья; Райлану иногда кажется, что у них до сих пор не завелись тараканы лишь потому, что те тоже никак не могут найти последнюю. К чести Нила, он искренне старается поддерживать чистоту – просто чистота впала в настолько глубокую депрессию, что даже поддержка этого маленького солнышка не помогает надолго.

Вот же глупая. Совсем не ценит своего счастья. Райлан умнее, Райлан знает, как сильно ему повезло.

Нил пропадает где-то снаружи до самого вечера – хотя пары у него чаще всего заканчиваются рано, – а после приносит с собой ворох первых осенних листьев и забавных историй, и уставший за день программист-второкурсник не может отказать себе в удовольствии провести хотя бы полчасика в такой компании. После следует приготовление ужина – и у Нила, колдующего у плиты в больших наушниках, неизменно получаются самые вкусные макароны (едва не сожженные), пельмени (заплевавшие пеной все вокруг комфорки, когда великий кулинар отвлекся на пару минут) или тушеные овощи (сложно было напортачить с замороженными полуфабрикатами, но он и здесь чуть было не преуспел). Еды почему-то всегда оказывается больше, чем ее создатель готов потребить – и он с радостью делится.

Нил не спрашивает, ел ли Райлан сегодня, и почему нет, и зачем гробит свое здоровье, – он ненавязчиво отдает часть своей порции, все равно уже сварил, а столько съесть не могу, поэтому если ты вдруг захочешь, то бери.

Нил не говорит, что Райлан мало спит, и это обязательно еще аукнется, если тот, дурак такой, не наладит свой режим немедленно, – он предлагает помыть в этот раз полы вместо него, а ты иди уже отдыхай, вижу ведь, что вымотался, мне несложно помочь, честное слово.

Нил заботится о нем мягко и бережно.

Нил не задает вопросов о том, по какой причине у Райлана множество ровных светлых полос на запястьях, хорошо заметных в его домашней футболке с короткими рукавами, – и тот рассказывает сам в один из долгих теплых вечеров на кухне.

О гиперконтроле родителей, от которого он сбежал в другой город. О том, что всегда должен был быть – нет, не просто лучшим, этого недостаточно, не сравнивай себя с остальными, развивайся независимо; но если они в чем-то превосходят тебя – ты ничтожество, ты стараешься слишком мало. О том, как начал готовиться к ЕГЭ еще в десятом классе, и уже в одиннадцатом перегорел – приходилось сжимать зубы и заставлять себя продолжать учиться. О том, как выбрал направление под давлением – эта сфера крайне перспективна, сынок, иди в айти, там специалистов всегда не хватает, а художников много, и никто не платит за их каракули.

О том, как задыхался, не понимая, зачем ему эта бессмысленная жизнь, которую он живет против воли, зачем ему путь, для которого он слишком слаб и ничтожен, – и не видел иного выхода, кроме как продолжать идти по нему, борясь с болью внутри, с ленью, за которую себя ненавидел, с желанием со всем покончить.

Об антидепрессантах и попытках в терапию длиной в несколько месяцев.

Нил слушает внимательно, почти не перебивая – пару раз порывается что-то сказать, но тут же останавливает себя и просит друга продолжать.

Когда тот замолкает, он осторожно касается ладонью его плеча. Райлан поднимает взгляд – и чувствует, как земля уходит из-под ног, а он сам тонет в омуте светлых глаз.

Глаз, полных до дрожи невыносимой нежности.

– Я так рад, что ты справился, что тебе уже лучше, что ты больше не хочешь убить себя, – шепчут они едва слышно. – Ты так много сделал, Райлан, ты молодец, серьёзно, большой молодец. Прошу тебя, не сдавайся.

Райлан, наверное, не выдержал бы, если б Нил начал его жалеть; но Нил не жалеет – он восхищается.

В груди болезненно рвется сердце на мелкие кусочки, в горле застревает хрип – вздох, затем еще один, и из глубины трясущегося тела наружу пробиваются тяжелые, захлебывающиеся рыдания.

Он справился, ему правда лучше, худшее уже давно позади, он молодец, большой молодец, и он ни за что не сдастся.

Нил неловко протягивает к нему руки – тихо охает, когда Райлан подается вперёд, падая в объятья, – и прижимает к себе крепче.

Все хорошо. Все обязательно будет – уже есть – хорошо.