С тех пор, как Женя разрешает себе желать, всё его существование становится как-то ощутимо проще. Впрочем, уступать соблазнам и со свистом катиться под горку вниз всегда легче, было бы тут чем гордиться.

Он следит за выступлениями Ани на этапах Гран-при – это небольшое удовольствие, которое он может себе позволить, в этом нет ничего предосудительного, – а перед прокатами обязательно, как ритуал, вынимает из подставки стальное пёрышко. Дезинфицирует лезвие – это правило, которым нельзя пренебрегать, если он не хочет, чтобы очередное желание стало для него последним, – и подносит к левому запястью, тщательно отмеряя росчерк. Когда-то ему казалось, что лучше всё время вскрывать кожу в одном и том же месте, чтобы не плодить шрамы и не выискивать новых подходов к собственной руке. Очень быстро выяснилось, что это не так, что тогда вместо шрама на руке образуется непрерывно ноющий нарыв и что места для надрезов нужно выбирать с осторожностью. Надрез неприятен каждый раз как в первый раз: лезвие легко рассекает кожу, вгрызается в тело, жжёт, вытягивая кровь. Женя отводит порезанное запястье чуть в сторону, чтобы на лист не капало лишнего, а пером выводит чёткую, тщательно взвешенную, выверенную фразу, не допускающую двоякого толкования. Его до сих пор напрягает, как шипит кровь, касаясь листа, и как после запечатывания желания быстро затягивается сама собой рана на запястье, оставляя лишь тонкий белый след на коже. Приятного в таких ощущениях откровенно мало, и привыкнуть к ним кажется невозможным. Но пока всё это гарантирует исполнение желания, можно терпеть.

Желания сбываются. Женя, правда, не уверен, что в этом есть его заслуга, что его вмешательство вообще требовалось – но как бы там ни было, ему так гораздо спокойнее смотреть. У Ани всё хорошо. Оба своих этапа она выигрывает. Женя после каждого этапа пишет ей небольшие поздравления в инсте, получает в ответ добрые смайлики и в целом, ему кажется, это похоже на не саму. плохую переписку, что-то вроде маленького шага на сближение. У самого Жени на соревнованиях всё куда более шатко. Канадский этап проходит хорошо: там удаётся выцарапать медаль, несмотря на травму. К сочинскому этапу наступает развал: треснувшие рёбра заживают плохо, и время от времени принимается ныть левая рука – словно болят не только шрамы, но даже и самые жилы. Всё это мешает, изматывает на физическом уровне, и в итоге сочинский этап Женя довольно некрасиво отдаёт, лишаясь всяких шансов на выход в финал. Он утешает себя тем, что в любом случае эти большие планы по выходу в финал были чем-то слишком призрачным. Что даже одна медаль этапа Гран-при – уже хорошее достижение, не у всех и это получается. Что нужно отнестись к этому как к первому блину комом, как к разминке перед основными, самыми важными соревнованиями.

К нацчемпу он делает всё от него зависящее, чтобы восстановиться и снова быть в форме. И снова готовит перо – оно опять нужно ему перед женскими прокатами, опять кормится кровью, и снова из-за него начинает болезненно ныть рука.

Неужели его желание на самом деле оказывается настолько важным и весомым? Неужели его исполнение отнимает столько сил, что не самое многократное повторение уже приносит такую боль? Жене тревожно об этом думать. Он, на самом деле, предпочёл бы, чтобы его магия была просто подстраховкой на всякий случай и особой роли не играла. Но, раз косвенные признаки как будто говорят о том, что магия тратит много сил и действительно важна... что ж, значит, тем более нельзя останавливаться. В конце концов, ему на этой руке не прыгать. Он потерпит. Конечно, лучше было бы в такую лишнюю, совершенно не обязательную травму – можно ли считать это "травмой" или корректнее будет назвать как-то по-другому? – не встревать изначально. А теперь... Женя полагает, что ему уже просто совесть не позволяет дать заднюю. Он вроде как взял на себя обязательство, что ли.

Аню он встречает в "Юбилейном" перед прокатами, и она кажется Жене бледнее обычного. Словно бы несколько напуганной. У Жени есть теория, что этапы Гран-при Аню разводили с основными соперницами, а здесь ей впервые за сезон придётся столкнуться с ними в очной борьбе, отсюда и её нервное состояние – но это, в любом случае, всё домыслы. Наверняка он не знает ничего, и вряд ли Аня ему что-то расскажет. Впрочем, Женя всё равно пытается, когда подходит к Ане и осторожно касается её плеча.

– Привет, – говорит он негромко и старается звучать ободряюще. – Волнуешься? Не волнуйся так сильно, пожалуйста. У тебя всё будет хорошо, я уверен.

В первый миг Аня отстраняется от его руки, почти шарахается. Но, оглянувшись на Женю, она сразу же зримо расслабляется и даже делает небольшое порывистое движение – как будто хотела шагнуть обратно, но в последний момент передумала. И в целом Женю скорее обнадёживает её реакция на него, чем нет.

– О, это ты. Привет, – кивает в ответ Аня. И хрупко улыбается углом рта: – Мне бы твою уверенность. – Она набирает было воздух в грудь, чтобы сказать что-то ещё, но в итоге лишь выдыхает и грустно качает головой. Женя едва ли представляет себе, как на неё совокупно давят и предстоящий турнир, решающий судьбу дальнейшего сезона, и собственный штаб, демонстрирующий полную уверенность в том, что доминировать на льду и быть звездой предстоит совсем другой спортсменке. Аню хочется обнять за плечи, кажущиеся тонкими и уязвимыми, бережно прижать к груди, теплом пробиваясь сквозь её прохладную лёгкую отчуждённость, и шептать-шептать-шептать ей на разные лады о том, какая она замечательная, и сильная, и красивая, пока она не воспрянет. Но Аня вполне однозначно дала понять, что даже легчайшие попытки лезть с руками ей неприятны, и Женя сдерживается.

– Я буду в тебя верить, – говорит он просто. И добавляет: – Ну, и если вдруг тебе вдруг понадобится кто-то, кому можно выговориться, или кто-то, кто наговорит слов поддержки, то... в общем, я готов поработать и тем, и другим. Обращайся, если нужно будет.

Аня вскидывает на него внимательный взгляд.

– Спасибо, – говорит она после небольшой паузы. Тёмные глаза в этот момент нечитаемы: невозможно по ним сказать, обрадовало её это предложение или наоборот, лишь вызвало досаду. – И удачи тебе на льду.

Женя в ответ тоже желает ей удачи, и на этом они расходятся: Жене вообще-то надо готовиться к своим выступлениям, причём заниматься этим в первую очередь. Он старательно отрабатывает на тренировках и надеется, что боль в руке постепенно утихнет, – но жилы продолжают гореть, неуютно, назойливо пульсируют. Ладно. Надо просто постараться не обращать на эту боль внимания, сконцентрироваться на другом; она не такая уж невыносимая, чтобы ни о чём больше думать было невозможно.

Короткая у него выходит хорошо, без грубых ошибок. Даже как будто немного слишком хорошо: по итогам коротких программ Женя остаётся в турнирной таблице первым. И чемпионат слишком значимый для того, чтобы его могли на этом просто оставить в покое. Женю немедленно тянут на небольшое интервью, и почему-то общаются так, словно он уже всё выиграл, а завтрашние произвольные – только формальность, выясняют Женины планы на Олимпиаду. Хотелось бы, конечно, чтобы это ощущалось приятным и воодушевляло – но почему-то выходит наоборот. Вопросы нервируют и ощущаются как минное поле: Женя лавирует между ними, стараясь быть осторожным в ответах, чтобы не показаться заносчивым, загордившимся, не ляпнуть лишнего. Он испытывает искреннее облегчение, когда его наконец отпускают с миром, и перебирается на трибуну – чтобы там немножко успокоиться, осмыслить, что он наговорил на интервью, и начать морально готовиться к произвольной. Именно там, на трибуне, его неожиданно и находит Аня.

– Привет. Не помешаю? – спрашивает она, вдруг возникнув рядом в проходе. Садится рядом на свободное место, какое-то время искоса поглядывает на Женю из-под ресниц – это что-то сродни той самой бархатной стрельбе глазами, которая подкосила его в Стокгольме, – а потом вдруг замечает: – Мощно ты сегодня начал. Планируешь выиграть?

– Я просто начал как следует, как на тренировке готовился. Не моя вина, что остальные решили этого не делать, – машинально возражает Женя. Из него ещё не до конца выветрилась манера, которой он держался на интервью – не стягивать на себя одеяло, не позволять вытянуть из себя каких-то громких заявлений, которые могут быть восприняты как неуёмные, ничем не обоснованные амбиции. Уже мягче он заканчивает: – Планирую продолжать в том же духе.

– Как у тебя всё просто. И разумно, – бормочет Аня. И вдруг улыбается: видимо, ответ Жени был похож на то, что она хотела услышать, дал ей что-то. – Да, хорошая идея. Продолжай в том же духе, конечно. Удачи тебе. – Недолго она молчит, словно не слыша Женины встречные попытки её подбодрить, а потом вдруг перебивает его на полуслове и спрашивает: – А можно, ты меня обнимешь?

Это... ох. Вопрос сформулирован откровенно нечестно, но Женя, на свою голову, умудряется в первую очередь расслышать в этом вопросе то, что Аня его зовёт, и потому даже нечестность, которую он замечает дальше, уже никак не приводит его в чувство. Поспешно, пока Аня не передумала и не уронила что-нибудь вроде "забудь", Женя отвечает: – Конечно! Конечно, можно! – и с лёгким трепетом тянется к Аниным хрупким плечам. Ему ведь только что тоже стало можно.

Аня ощущается под руками очень тоненькой, почти невесомой. И неожиданно податливой – она как-то удивительно послушно приникает к Жениной груди, опускает голову на его плечо, обхватывает его за пояс. В первые мгновения её поза кажется очень скованной, но постепенно Аня расслабляется, смягчается, почти что стекает Жене на грудь. И слышно, как она тихонько, на грани выдоха бормочет: – Ой, хорошо! Какой ты тёплый!

– Обыкновенный, – смущённо отвечает Женя. Ему и в голову не приходило, что это может быть достоинством, но от Ани почему-то звучит именно так. Женя отваживается обнять её чуть крепче, касается левой ладонью её затылка, гладит тёмные волосы – и Аня ахает, и льнёт к нему теснее, опаляет шею дыханием, и уже её ладони в ответ ласково крадутся вверх по его спине. А Женя... у него вдруг умиротворённо остывает болезненная пульсация в руке, и следом в голове целым роем вспыхивают испуганные мысли, все сводящиеся к тому, что его магия, может быть, вопреки всем предосторожностям пошла как-то не так, идёт как-то не так прямо сейчас, и он почти шарахается от Ани, разжимая объятия.

Аня смотрит округлившимися глазами и, кажется, сама испугана едва ли не больше него.

– Что случилось? Я сделала что-то не так? Тебе неприятно? – спрашивает она. И выглядит в эти мгновения такой растерянной, такой уязвимой, что сердце заходится от нежности, и Женя напрочь путается в том, что он хочет или не хочет, должен или не должен сделать.

– Нет, мне просто... показалось, что нас камера снимает, – неуклюже лжёт он, кивая в сторону экрана под потолком. Лицо Ани проясняется, и она с пониманием кивает.

– Это да, с них станется, – соглашается она. И с надеждой смотрит на Женю: – Но ведь непосредственно во время выступлений операторам должно быть не до нас?

Жене нечего возразить. Во время ближайшего же выступления танцоров он снова привлекает Аню к себе, бережно обнимает, удерживает у своей груди все три минуты. Если бы рука продолжала подавать тревожные сигналы, Женя бы, конечно, поостерёгся снова лезть к Ане, придумал бы какое-нибудь оправдание или просто отказал бы, не изворачиваясь лишний раз. Но по жилам вновь растекается знакомая, уже почти привычная ноющая боль, и как будто всё возвращается на круги своя, и Женя полагает, что если быть осторожным, то ничего страшного не случится. Аня нашёптывает ему на ухо, как с ним уютно и спокойно, обнимает его в ответ, цепляется за его толстовку, и от Аниных осторожных прикосновений едва не сводит плечи. Потом тёплая трёхминутка повторяется ещё и ещё раз, и Аня постепенно... нет, не тает окончательно. Наоборот, она словно бы становится твёрже, возвращает себе привычную ледяную броню. К концу соревнований танцоров Аня уже выглядит привычно неприступной.

– Спасибо тебе, – говорит она. И невозмутимо поясняет: – Извини, что я так к тебе прицепилась. Сам понимаешь: сезон очень серьёзный, очень нервный, турнир ответственный. А ты ведь сам сказал, что можно к тебе обращаться – ну вот, я и обратилась. С тобой гораздо спокойнее. Ничего, что я так?

– Ничего, – подтверждает Женя. Всё так: он сказал Ане, чтобы она к нему обращалась в случае чего, и втайне надеялся, что так она и поступит, и логично, что этим разрешением Аня в итоге воспользовалась. Плюс, это, кажется, создало между ними небольшой тёплый момент, который впоследствии может оказаться важен – в общем, как будто пока всё к лучшему. – Если тебе помогло, то я только рад. Обращайся ещё, если будет нужно. Считай, у тебя карт-бланш.

Аня кивает ему, и по её губам проскальзывает лёгкая улыбка. – Спасибо, – говорит она ещё раз. После чего прощается и уходит – ей уже пора готовиться к своим прокатам. Женя ещё раз желает удачи ей вслед, а сам остаётся на трибунах наблюдать.

Ну и, пожалуй, удача всё-таки на её стороне. Да, после коротких Аня оказывается в позиции отстающей, догоняющей – но зацепляется за малый пьедестал, а это хороший задел на путёвку на международные соревнования. Правда, после мужских произвольных становится оглушительно очевидным, что ни на какой задел нельзя безоглядно полагаться. На произвольных у Жени ещё сильнее прежнего ноет рука, и это всё-таки мешает ему собраться как должно. Он ошибается на первом же тулупе, едва не катится кубарем по льду, и эта грубая ошибка с падением отбрасывает его не только с первого места, но и вообще с пьедестала. Ему обидно и досадно за эту ошибку – причём, что главное, и досадовать не на кого, кроме как на самого себя. Сам довёл себя до такого состояния. У Ани, в отличие от него, всё не так плохо: она по результатам произвольных на пьедестале удерживается, у неё продолжение сезона явно будет. Женя привычно уже отправляет ей небольшое поздравление с очередной медалью, а сам выслушивает от тренеров справедливые замечания и старается мысленно примириться с тем, что дальше у него только подготовка к следующему сезону и, если повезёт, какие-нибудь шоу. А этот сезон, как бы ни было горько, по сути, можно считать законченным. Если только вдруг не случится чего-нибудь, что перевернёт расклад – но это, вероятнее всего, произойдёт за счёт кого-то другого, так что, наверное, пусть ничего не случается.

Он ничего уже не ждёт от окончания этого дня, просто собирается уезжать со стадиона, и для него становится неожиданностью, что в коридоре его вдруг окликает звонкий девичий голос. Это Аня; в соцсети она сообщение проигнорировала, и Женя искренне полагал, что ей не до него, а теперь она вдруг объявляется рядом с ним. У неё из-под воротника олимпийски видна скомкавшаяся лента медали, и в целом она какая-то непонятно взволнованная, слишком нервная для человека, который отстоял место на пьедестале и завоевал путёвку на следующие турниры.

– Ты очень спешишь? – спрашивает Аня, подойдя вплотную, и голову чуть запрокидывает, доверчиво глядя снизу вверх. – Мне бы поговорить с тобой... У тебя будет пять минут?

– Будет, – соглашается Женя. У него сердце ударяется о рёбра взволнованно: этот разговор, похоже, важен, раз Аня не желает доверять его сообщениям в соцсети, а хочет пообщаться лицом к лицу. – Пять минут – конечно, будет. Я тебя слушаю. О чём ты хотела поговорить?

Аня беспокойно озирается по сторонам. В коридоре немного народу, но это её не устраивает: она тянет Женю за рукав, выталкивает на пустующую служебную лестницу. И там, то поднимая на Женю глаза, то опуская их, взволнованно частит: – Я хотела сказать, что мне жаль. Мне жаль, что так получилось с твоей произвольной и с пьедесталом в целом. Ты замечательно катался, и я болела за тебя, я правда хотела бы, чтобы у тебя была медаль, ты бы полностью её заслуживал. И... это, конечно, не заменит ни медали, ни международных соревнований, но это единственное, что я могу сейчас для тебя сделать, и я надеюсь, так тебе будет хотя бы немножко менее обидно, – расплывчато заканчивает она. Приподнимается на цыпочки, кладёт ладони Жене на плечи – и касается губами его губ.

В первый миг Женя цепенеет. И мысли никак не зацепятся за этот уже свершившийся оглушительный факт, только всё мечутся бестолково, повторяя, что такого "быть не может, не может быть". Его тело оказывается расторопнее: руки обнимают Анину талию, привлекая девушку ближе, и губы раскрываются навстречу её губам, затягивая и углубляя поцелуй. И на всё это Аня реагирует очень благосклонно. Она послушно прижимается к Жене теснее и гладит его по шее и по затылку вместо того, чтобы залепить ему пощёчину за распускание рук. Сладкие мгновения всё не кончаются и не кончаются, и это постепенно убеждает Женино сознание, непростительно отстающее от реальности: это всерьёз, по-настоящему, это действительно с ним происходит.

Аня начинает вырываться из его рук, только когда у неё начинает звонить телефон. В тишине, нарушаемой лишь сбивчивым дыханием и влажными звуками поцелуев, рингтон кажется оглушающе громким. И, судя по почти испуганному лицу Ани, она точно знает, чей именно звонок означает этот рингтон.

– Меня ищут. Я побегу, – говорит она чуть нервно. – Я тебе напишу позже, ладно? – И она порывается убежать, но Женя ловит её за руку. Он искренне полагает, что дурного не будет, если он задержит её ещё всего на три секунды. Всего на три, не более.

– Ты мне очень нравишься, – горячо говорит он – хотя это, наверное, и так очевидно, и не первый день уже из него лезет. Подносит Анину ладонь к своим губам, коротко целует – и почти сразу отпускает, чтобы у Ани не осталось ощущения, будто он в неё вцепился. – Беги, конечно.

Аня бегло, но очень нежно улыбается ему в ответ.– Ты мне тоже нравишься. С тобой хорошо, – признаётся она. Мимоходом отмечает с удивлением: – Надо же, какая у тебя ладонь... сухая, – и, кивнув на прощание, убегает.

А Женя ещё какое-то время торчит на лестнице. И растерянно разглядывает свою левую ладонь, которую Аня назвала "сухой".