Женя совершенно точно не имеет отношения к тому, как его всё-таки отправляют сперва в Таллин, а потом и в Пекин вопреки его отнюдь не блестящему результату.

Вернее, не совсем так. Формально, конечно, он стал четвёртым на нацчемпе, а значит, кругом первый запасной в случае чего. Но Женя на это пресловутое «в случае чего» даже не рассчитывает и уж точно не делает ничего для того, чтобы его приблизить, хотя самая что ни на магическая возможность есть. Своими руками выталкивать товарищей из сборной? Ну уж нет, на такое даже ради Олимпиады идти нельзя. Тем более, что шанс на Олимпиаду у него, скорее всего, не последний. Ему ведь всего восемнадцать, ещё четыре года в спорте он уж как-нибудь должен потянуть, а может, потянет и все восемь, предпосылок для ранних и страшных травм у него как будто бы совсем нет.

Вместо него травмы догоняют Мишу. Отсекают его от международных соревнований, не пускают сначала на Европу, а потом и на Олимпиаду. Жене обидно за него до слёз и немного страшно выступать в качестве его замены, которая как будто выходит неравноценная во всех смыслах. Миша в сборной самый опытный, и судьи его хорошо знают, не зажимают ему оценок, а теперь вместо всего этого опыта и узнаваемости команда получит зелёного новичка. Впрочем, они все втроём такие: и у Марка, и у Андрея в этом плане бонусов никаких.

Но, несмотря на то, что у Жени всё как-то складывается без его вмешательства (пусть и обидным, несправедливым образом за счёт Миши), к перу он прибегает всё так же исправно, и всё сильнее ноет рука. Потому что у Ани, в отличие от него, подобных проблем нет, Аня на международные соревнования, пусть с третьего места, но отбирается. А значит, Женя продолжает следить за тем, чтобы всё у неё было хорошо, и тёмно-красный росчерк желания на бумаге перед каждым Аниным прокатом – это уже даже не как ритуал, а как обязанность.

Он твёрдо уверен, что не позволял себе ничего лишнего, что писал только то, что счёл приемлемым написать. Но почему-то начинает сбываться ещё и тайное, сокровенное, самое заветное. Аня по-прежнему обращает на него внимание. Правда, поначалу она как будто больше ищет поддержки: приходит к нему в комнату в Таллине перед прокатами, так же, как и в Питере, просит обнять её. Возможно, Женя неправ, но ему приятно, что из всех людей, к которым Аня может обратиться с такой просьбой, она выбирает именно его. Он охотно привлекает девушку к себе, снова бережно гладит по голове, пропускает между пальцев шёлк её волос. Аня ни разу не говорит, что он позволяет себе лишнего. Она опять стекает к нему на плечо, оплавляясь под нехитрой лаской, прикрывает глаза, и на её губах обозначается блаженная улыбка.

– С тобой хорошо, – негромко замечает она, пока Женя бережно баюкает её в своих объятиях, старается укутать уютом, через который никакие тревоги не пробьются. – Не в том плане, что приятно, хотя и это, конечно, тоже! Очень приятно! Но я имела в виду другое. Знаешь, я с тобой как за защитным экраном. Таким пуленепробиваемым как будто. Вроде и всё-всё сквозь него вижу, и с реальностью связь не теряю, а с другой стороны – какое-то всё далёкое становится, словно всё ненадолго не здесь, пока ты рядом, и коснуться меня не может. Удивительное состояние.

Мгновение Женя колеблется, сомневаясь, стоит ли в эти мгновения вылезать с какими-то замечаниями, портить момент, ощущающийся запредельно уютным. Потом он всё-таки отваживается заявить: – Это потому, что я в тебя влюблён. Я в лепёшку расшибусь, лишь бы у тебя всё в порядке было.

– В лепёшку не надо, – возражает Аня, очаровательно смущаясь. И льнёт к плечу ласковее прежнего: – Лучше оставайся таким, как есть. Мне всё очень нравится. Мне ты очень нравишься. Можно тебя поцеловать?

– Конечно, – мгновенно соглашается Женя. Ему даже удивительно, что Аня спрашивает. В прошлый раз, помнится, она таких вопросов не задавала, а сразу к делу перешла и никакого сопротивления не встретила. Впрочем, сейчас обстановка вокруг них другая, и настроение другое, не такое порывисто-нервное, и сам поцелуй ощущается по-другому – теперь он более неспешный, более тягучий. И однозначно более жаркий: Аня позволяет притянуть её совсем-совсем близко, так, что можно отчётливо ощутить рёбрами её сердцебиение, мечущееся, как растревоженная птичка в клетке, и сама обнимает крепче, и её губы размыкаются навстречу доверчиво и жарко. Она совсем не пугается более откровенных прикосновений, напротив, сама на них идёт, осторожно проникает языком Жене в рот, отвечает на горячую ласку чуть неуверенной, но такой же горячей лаской, и так кружит голову, что как-нибудь найти бы в себе силы не наделать глупостей. Женя отстраняет девушку от себя осторожно, как можно мягче, Аня же смотрит на него искрящимися глазами и как будто ничего не замечает.

– Только это не свидание, – заявляет она вдруг. И следом тут же сама мотает головой: – Только не пойми неправильно! Это не в том смысле, что я бы с тобой не пошла. Наоборот, я бы очень даже! Просто сейчас это же... ну, не очень похоже на настоящее свидание, верно? Так, имитация. Надо нам с тобой как-нибудь вырваться на настоящее. Чтобы как-нибудь... красиво было. Ты бы хотел?

Женя кивает.

– У меня даже есть идея. Неплохая, мне кажется, – говорит он. – Там будет свободный вечер после всех прокатов, можем пойти, прогуляться по новогоднему Таллину. Посмотреть украшения, достопримечательности, выпить чего-нибудь горячего – и всё такое. Так будет больше похоже на настоящее свидание?

– Мне кажется, так будет отлично, – с жаром заверяет его Аня. И улыбается: – Идея мне очень нравится! Значит, после всех прокатов? Получается, это в вечер перед отъездом? Договорились! Тогда больше никому и ничего на этот вечер не обещай, слышишь? Будешь только мой, я забираю тебя на весь вечер.

Женя с этим полностью согласен. Ему очень приятно представлять себе такой грядущий вечер, немножко мечтать о том, как легко и ладно всё сложится, и... ох, не замечтаться бы, не навоображать бы лишнего и слишком нескромного, не остаться бы разочарованным из-за того, что гиперболизированные мечты не совпадают с реальностью. И Аня ещё, наверняка сама того не зная, только подстёгивает и распаляет его. Она смотрит с затаённой лаской и всё чаще улыбается ему там, где раньше не замечала вообще. И Женя после каждой такой улыбки словно ощущает, как у него вырастают крылья за спиной – как жаль, что это всего лишь фигура речи! Что никакой реальной помощи от этих метафизических крыльев на льду нет, а она очень пригодилась бы. Но после отличной короткой Женя выдаёт разваленную произвольную, спотыкается на четверных, а потом долго оправдывается перед Алексеем Николаевичем, не умея нормально объяснить, что случилось. Он и сам толком не в силах понять, откуда выползло это волнение, из-за которого он налепил ошибок. Ну ведь не первый международный старт же! И прошлый, главное, был куда важнее и ответственнее, там как раз для безудержного волнения было самое время – ан нет, там почему-то всё получилось гладко, почти безукоризненно, в обеих программах. А сейчас – ну вот что это, как, почему? Женя сам себя грызёт за эти ошибки и сам себя понять не может.

Конечно, тогда в Стокгольме он явно был здоровее. Не дырявил себе руку каждый месяц, не чертил кровью сентиментальные желания, не чувствовал себя так, словно у него внутри день за днём постепенно тлеют жилы. Но Жене не кажется, что правильным будет сваливать всё на этот фактор. В короткой ведь та же самая боль ничуть ему не помешала! Наверное, всё-таки он просто слишком размечтался о Пекине, слишком захотел на Олимпиаду и потому этим излишним рвением сам себе всё испортил.

У Ани, в отличие от него, всё в порядке. Она не проваливается, берёт медаль, уверенно закрепляет своё место в сборной и оставляет путёвку в Пекин за собой. Женя радуется за неё, а за себя... он возвращается к привычному образу мыслей и полагает, что ему нет смысла хандрить и закапывать себя в тоске, а нужно просто работать над собой дальше, чтобы следующий сезон вышел лучше, не таким провальным, в идеале – не провальным вообще. Это простой, логичный вывод, Жене он даже нравится своей рациональностью.

Когда он приходит поздравить Аню с медалью, девушка неожиданно глядит неловко. Как будто с опасением.

– Мне жаль, что так вышло, – выдыхает она. – У тебя была замечательная короткая, я очень за тебя болела. Да у тебя и произвольная замечательная! Как же так... – осёкшись на полуслове, она смущённо мотает головой. – Впрочем, забудь. Это не моё дело. Я просто хотела сказать тебе что-нибудь приятное, но ничего оригинального или хотя бы умного не придумала. Скажи, а наше свидание... тебе, наверное, сейчас не до него, да? Перенесём на другой раз?

– Ещё непонятно, когда для этого «другого раза» будет возможность, – возражает Женя. И берёт Аню за руку, бережно сжимает в ладонях, чувствует торопливый ток крови в кончиках её нежных пальцев. – Так что, если ты не сочтёшь это неуместным, может быть, мы всё-таки могли сделать так, как планировали? Я почитал про город. Могу почти что экскурсию по центру провести.

Аня смотрит на него смущённо, но её смущение выцветает с каждой секундой.

– Какая у тебя рука горячая. И сухая-сухая, как пергамент, – удивлённо замечает она. Женя тоже об этом знает: ну да, это левая рука. Та самая, в которую он постоянно вонзает стальное перо, чтобы высечь несколько капель крови и написать желание. Кожа на этой руке истончается, действительно сохнет, как будто её постепенно испепеляет жаром изнутри. Но Женю это пока не тревожит, во всяком случае, не так сильно, как растекающаяся по жилам боль. Кататься вроде бы не мешает, прыгать особо тоже, ладони всё время под перчатками, ничего толком не видно... в общем, поводов для неистовых переживаний как будто не было, и поэтому Женя к своей руке относится без особого внимания, едва ли не с халатным пренебрежением. Нелепо, что дёргаться из-за этого он начинает только тогда, когда Аня обращает внимание на то, в каком состоянии его ладонь.

– Тебе неприятно? – прямо уточняет он. Аня качает головой.

– Нет, что ты! – заверяет она. – Мне не неприятно, нисколечко! Просто переживаю за тебя. Это... получилось как будто без повода, да? С твоей рукой всё хорошо? Тогда забудь, значит, я просто сказала лишнее. А свидание... если ты всё ещё хочешь, то пойдём, конечно! Я тоже хочу, я этого очень ждала. Тогда встретимся внизу? Я быстро соберусь, мне всего десять минут надо.

В десять минут она не укладывается и появляется в холле отеля только минут через двадцать. Но у Жени нет к ней вопросов: ему достаточно кинуть на неё всего один взгляд, и он сразу понимает, в чём было дело. Аня прихорашивалась. Она, кажется, красилась тщательнее, чем для прокатов, хотя и не так ярко, а может, как раз потому на этот аккуратный точно выверенный внешне неяркий макияж и ушло больше времени. Женя успевает отметить тонкие, бережно вырисованные стрелки, тщательно очерченные полукружья бровей, кажущиеся влажными губы, явно подчёркнутые каким-то блеском мягкого оттенка, а потом всё это словно размывается, перестаёт выступать отдельными чертами и бросаться в глаза, складывается в единый образ, и Женя уже видит только Анино красивое лицо и ничего кроме.

У него из памяти едва не рассыпаются все факты, которые он заранее читал про исторический центр города. Ощущение свидания обжигающе пьянит, и мысли беспорядочно разбегаются. Жене требуется сделать над собой усилие, чтобы снова сгрести их в единую кучу, начать выуживать из них здравые зёрна и облекать их в адекватные фразы. Прежде чем у него это получается, он успевает трижды поцеловать Аню без малейшего намёка на обещанную экскурсию. Ане, впрочем, как будто всё нравится. Она благосклонно принимает поцелуи и отвечает на них, и совсем не попрекает тем, что Женя её вовсе не на то сманивал в город на вечер.

Понемногу Жене наконец перестаёт казаться, что это свидание вот-вот окажется миражом, и после этого к нему действительно возвращается адекватность. Он пересказывает Ане всё то, что успел прочесть про город – самыми общими, широкими мазками, стараясь не нудеть и не душнить, а пересказывать так, чтобы выходило интересно, – и отводит её на центральную площадь с ратушей, где ещё вовсю развёрнута рождественская ярмарка. Аня внимательно слушает и с живым интересом глядит по сторонам. Ярмарка как будто интересует её больше, чем история города, и Женя не может её в этом винить: рассказчик из него не самый искромётный, с ярко украшенными рождественскими прилавками соперничать ему не по силам. Впрочем, это не так принципиально, пока Аня продолжает обращать на него внимание, а она продолжает, то и дело взывает к нему, предлагая рассмотреть очередной причудливый сувенир, обнаруженный ею среди товаров, а потом тащит Женю к разлапистой, увешанной игрушками ели, чтобы там фотографироваться и целоваться. Женя послушно следует за ней. Ему ничуть не обидно, что изначальный план весь пошёл наперекосяк. Так, как всё идёт в итоге, тоже ощущается прекрасно.

На стене ратуши Аня обнаруживает подвешенный на короткой цепи стальной ошейник. Она с интересом крутит его в руках, щёлкает половинками и любопытствует: – А это что, его даже на шею примерить можно? Я ведь не примёрзну, если попробую? Как думаешь, он ведь на мне не застрянет в самый неподходящий момент?

Женя её восторженный интерес конкретно в этом случае не вполне разделяет.

– Может, не стоит? Это позорный ошейник. Им сюда приковывали... женщин нетяжёлого поведения, – обтекаемо говорит он, не решившись на более прямолинейную и грубую формулировку. Но и такой, как есть, хватает: Аня немедленно роняет ошейник и шарахается от него с удивлённым смехом.

– Ой, нет! – хихикает она, прижимаясь к Жене. – Разве правда? И до сих пор вот так висит? Нет, ты шутишь!

– Увы, – говорит Женя. И припоминает: – Воришек тоже приковывали. И пороли потом. Прилюдно. Невесёлая достопримечательность, в общем.

– Надеюсь, сейчас пороть перестали. А то я чуть шеей туда не влезла. Вот был бы номер, – смущённо замечает Аня, обнимая Женю поверх куртки. Женя отводит её в сторону одного из ярких прилавков, покупает ей стаканчик безалкогольного глёга и уверяет, что никакого «номера» бы не было, что летом вообще то и дело кто-нибудь из туристов этот ошейник примеряет и ничего, никого ещё не выпороли, даже ни разочка не шлёпнули. Дешёвый картонный стаканчик выглядит совсем безвкусно, зато клубящийся над ним пряный пар отлично вписывается в ещё сохраняющуюся новогоднюю атмосферу. Разрумянившаяся Аня дует на горячий глёг, пьёт мелкими глотками и то и дело улыбается, вся светится, да так, что в Жениных глазах она в эти мгновения затмевает собой всё.

– Знаешь, я никогда раньше не была на свиданиях, – признаётся она вдруг. – Это всегда так хорошо? Если да, то надо почаще на них ходить. Ну, нам с тобой вдвоём, естественно! Я не имею в виду, что заведу себе ещё с десяток левых парней и буду бегать на свидания с ними, – торопливо исправляется она. И добавляет негромко и ласково: – Да и потом, с левыми парнями наверняка так приятно не будет. Мне же ты нравишься, а не кто попало.

У Жени сердце от этого признания так грохает в груди, что едва не разбивается о рёбра. Задохнувшись на миг собственным засбоившим сердцебиением, он спешит ответить откровенностью на откровенность: – Да у меня вообще-то опыта в свиданиях тоже никакого. Придётся нам с тобой вместе выяснять, что там да как. Пока мне тоже с тобой очень хорошо. – Этот вечер отпечатывается у него в памяти яркой новогодней открыткой и даже как будто ощущается незаслуженным – нельзя за своё фиаско на льду получать столько счастья. Но пока Женю пронзает удовольствием даже от такой совсем невинной прогулки, от самых незначительных мелочей, и как будто эту идиллию ничего не может разрушить.

На прощание он пытается крепче поцеловать Аню в лифте отеля: теснее прижимает её к себе, надёжно охватив руками тонкую талию, окунается лицом в распахнутый воротник пуховика, гладит губами нежную шею, ощущая торопливый бег пульса под разгорячённой кожей. Аня дрожит и упирается руками ему в плечи.

– Женечка, миленький, не надо. Не надо, пожалуйста. Я не могу так сразу, я не готова, – шепчет она почти испуганно. Женя не без труда заставляет себя отпустить её: у него внутри всё кипит, его тянет к Ане, но это животное притяжение не может служить оправданием, если она не хочет.

– Прости. Ты такая изумительная, что я рядом с тобой совсем голову теряю, – виновато говорит он. – Ты всегда говори мне, если я попытаюсь сделать что-то лишнее, ладно? Я сразу остановлюсь, обещаю.

Самыми кончиками пальцев Аня гладит его по щеке.

– Ты только не думай, что мне неприятно, ладно? Мне приятно. Я тебе обязательно разрешу, – дарит она вдруг. – Но не сейчас, хорошо? Потом. Как-нибудь после того, как этот сезон закончится. Ты ведь потерпишь? Ты меня дождёшься?

Женя обещает ждать. До конца сезона – это ведь уже не так долго, да и потом, ему бы просто обещания «однажды когда-нибудь» хватило, чтобы пытать и питать себя надеждой, лишь бы понимать, что Аню тоже хоть немного, но тянет к нему.

Он совсем забывает про плачевное состояние своей руки, пока проводит время рядом с Аней.

Боль снова подступает к нему в самолёте, когда он остаётся один, а впереди – ничего, кроме тягостного ожидания следующего сезона, потому что в этом все шансы уже упущены.