Милая Цирцея. Что происходит? Глаза Гермионы метнулись к Северусу, который без единого слова протеста положил ее ногу себе на колени и принялся расстегивать ремешок туфли. Его присутствие в комнате всегда было напряженным, но сейчас воздух казался заряженным, как перед грозой.

— Северус, ты не обязан… я пошутила, — начала она, но в горле у нее пересохло. Он сидел на корточках, в черной рубашке с закатанными до локтей рукавами. Черт возьми, прямо сейчас он не выглядел идеально.

— Тебе не больно? — пробормотал он, надавливая большими пальцами на подушечку ее правой ноги.

— Ах, — она опустилась на диван, ее ногти впились в кожу, — Да, да, болят.

Руки Северуса касались только ее ног, но их тепло проникало прямо в ее сердце. Нет, она не должна придавать этому значения, не так ли? Вино, должно быть, уже затуманило ее разум, потому что сцена показалась ей чрезвычайно эротичной. Он выглядел так хорошо, стоя перед ней на коленях — почти как будто там ему было самое место.

— Ты не хочешь сесть на диван? — спросила она, ее голос был едва громче шепота. На самом деле она не хотела, чтобы он двигался. Ее глаза обводили его тело, пытаясь запечатлеть каждую деталь. Камин позади него отбрасывал тень на левую часть его лица, отчего он выглядел еще более опасным, чем обычно. Как мог кто-то настолько могущественный преклонить колени перед кем бы то ни было? Если только… нет. Это невозможно. Это просто массаж ног. Он просто не отказался от игры — в конце концов, он был слизеринцем. Игры были его коньком.

— Я именно там, где хочу быть, Гермиона, — ответил он, на мгновение приостановившись, словно осознав, что только что вырвалось из его уст. Контраст между тем, что она знала о нём, и тем, что он показывал ей сейчас, заставил её голову закружиться, а сердце забиться быстрее.

— Северус, посмотри на меня, — мягко попросила она. Когда он это сделал, у нее перехватило дыхание. Его зрачки были расширены, они всегда были темными, но сейчас были похожи на лужи расплавленной смолы. Ее сердце пропустило удар. Она знала этот взгляд — взгляд одержимого человека, отчаянно ищущего убежища. Такой взгляд был у Гарри, когда он искал Джинни на карте Мародеров во время их охоты за крестражами. Человек, тоскующий по тому, чего у него не может быть.

— Ты хочешь, чтобы я остановился? — Его обычно размеренный и контролируемый тон дрогнул в конце вопроса. Он потянулся к ее левой ноге, снял туфлю и начал обрабатывать пальцы. Его взгляд был настолько пристальным, что ей пришлось закрыть глаза, чтобы собраться с мыслями.

Впервые за долгое время в ее голове было тихо, привычный шум отсутствовал. Все ее мысли были сосредоточены вокруг прекрасного, сломленного волшебника, стоящего перед ней на коленях. Ей хотелось избавить его от преследующих его тревог. Но лучший способ сделать это не был предназначен для друзей. В ее защиту можно сказать, что друзья не смотрят друг на друга так, как он сейчас смотрел на нее. Было так трудно не думать об этом, когда он держал ее за ноги, как будто она была его спасительницей, вероятно, не подозревая, что он был ее якорем на протяжении стольких лет.

— Нет, не хочу, — она открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он расслабился и облегченно выдохнул.

— Теперь моя очередь спрашивать, — промурлыкал он. Знал ли он, как действует на нее его голос? Как жаль, что Репаро не может залечить душу. Она кивнула.

— Правда или действие, Гермиона?

— Действие.

— Распусти волосы, пожалуйста, — сказал он. Это была не просьба. Это была мольба, которая всколыхнула горячую лаву в ее животе. Она потянулась к затылку и сняла заколку. Ее волосы каскадом рассыпались по груди и спине, и она почувствовала, как его руки замерли на ее ноге, словно тиски. Его челюсть напряглась, но он ничего не сказал — просто посмотрел.

Говори Гермиона. Слова. Она вздохнула и спросила:

— Правда или действие, Северус?

— Правда.

Она резко вздохнула. Получить такой ответ от кого-либо другого было бы впечатляюще. От Северуса? На грани невозможного. Она, вероятно, могла бы спросить его о чем-нибудь беззаботном, чтобы помочь себе избавиться от безумного потока мыслей, который начал формироваться в ее голове, но ей нужно было знать.

— С каких пор?

Он посмотрел в сторону, и она увидела, что его щеки потемнели даже в тусклом свете комнаты.

— Если бы я хотел избежать некоторого смущения, я бы сказал, в мае 2004 года, когда ты позволила мне заботиться о тебе, когда болела. Но если быть до конца честным? День, когда ты впервые пришла в мой дом, два года назад.

У нее кружилась голова. Так долго? Она всегда говорила себе, что он терпел ее, потому что она помогала ему в работе и, возможно, потому, что понимала его отсылки на книги шестнадцатого века. Все эти годы она потратила на поиски мужчины, который подарил бы ей частичку тех чувств, которые она испытывала, когда была с ним, и он был здесь все это время.

Ну, конечно, он был тем самым. Всегда. Он заботился о ней, помнил все, что она говорила, и реагировал на любой ее каприз. Она в ужасе расширила глаза, думая, что именно она всегда прерывала их встречи. Она выбирала дни их встреч, и сама же всегда назначала на вечера этих дней встречи с Джинни или с родителями. И все потому, что она так боялась, что ее сердце возьмет верх над ней, и она сделает или скажет что-нибудь глупое и разрушит лучшее, что у нее было. Мысль об отказе была настолько ужасающей, что она остановилась на том, что частично удовлетворяла свою в нем потребность, но его никогда не бывало достаточно. Глупая, слепая корова.

— Я больше не могу, — начал он, вырывая ее из задумчивости. Его голос едва пробивался сквозь треск дров в камине. — Я не могу продолжать притворяться. Всякий раз, когда ты спрашиваешь, был ли я на свидании с другой ведьмой, это ранит меня глубже, чем ты можешь себе представить. Сегодня я открыл дверь и увидел тебя, выглядящую как… как видение, и я подумал, что ты была с кем-то другим. Мне невыносима сама мысль, что ты можешь в конце концов найти мужчину — хорошего мужчину, — которого заслуживаешь.

— Если бы я был хорошим другом, я бы пожелал тебе этого, не так ли? Но видишь ли — я не думаю, что я хороший друг, Гермиона. Я даже не хороший человек. Я задумчивый, язвительный, замкнутый старый мерзавец, но прежде всего — я жадный и чрезвычайно эгоистичный слизеринец, потому что хочу тебя только для себя. Чаще, чем раз в месяц.

— Я хочу твой вечно раздраженный ум и твое остроумие. Я хочу твои подшучивания. Я хочу видеть твою улыбку, когда ты довольна чем-то, что я сделал. Я хочу, — Северус оборвал себя, как будто его разум наконец догнал язык. Он покачал головой и снова опустил взгляд.

— Да? — Гермиона выдохнула. Она не двигалась со своего места с тех пор, как они вошли в комнату, но задыхалась, как будто только что пробежала милю.

— Теперь моя очередь задавать вопрос? — Он нервно ухмыльнулся, держа обе ее лодыжки у себя на коленях и обводя их внутреннюю сторону большими пальцами.

— Очевидно. Одно действие для меня, пожалуйста.

— Я хочу попробовать твои губы и узнать, понравится ли тебе вкус моих, — сказал он низким голосом. Видя его таким застенчивым, она почти потеряла рассудок. Играть с ним в эту игру было намного лучше, чем когда-либо с кем-либо в общей комнате Гриффиндора.

Он смотрел на нее с таким обожанием, что она не могла не почувствовать себя достаточно сильной, чтобы сделать следующий шаг. Она убрала ноги с его колен и поставила их на пол, чуть приподняв подол юбки, чтобы позволить себе больше движений. Соскользнув с дивана, она оседлала его колени. Она увидела, как его глаза на мгновение закрылись, а рот открылся, чтобы сделать резкий вдох. На эту короткую секунду все его лицо расслабилось, как будто прикосновение к ней было избавлением от того, что мучило его разум. Его рука скользнула к ее пояснице, чтобы поддержать ее. Его хватка была твердой, почти отчаянной, как будто он боялся, что она передумает или исчезнет. В остальном он ждал, не двигаясь.

— Ты забыл спросить, какой у меня цвет? — пробормотала она в нескольких дюймах от его губ. От его запаха у нее закружилась голова. Она чувствовала, как колотится его сердце под ее рукой, которая лежала у него на груди.

— Полагаю, что да. Красный, не так ли? — Мягко ответил он, нежно потершись носом о ее нос.

— Нет.

— Желтый? — заговорил он, хотя она не упустила из виду изменившуюся тональность его голоса.

— Нет.

Хмурое выражение на его лице сменилось ухмылкой, которой позавидовал бы любой кинозлодей.

— Тогда поцелуй меня, ведьма, — сказал он, и она поцеловала. Она прижалась губами к его губам — сначала нежно, дразня, пробуя. У него был вкус красного вина и перца. Его сдавленный стон заставил ее ахнуть, и он воспользовался возможностью, чтобы скользнуть языком между ее губ.

Он был с ней таким деликатным, таким робким, таким уважительным, но Гермиона всегда была любопытной женщиной. Она хотела знать, каково это — когда Северус Снейп теряет хотя бы часть своего благоговейно выстроенного контроля. Итак, она прикусила его нижнюю губу, втягивая ее в рот, заставляя его зашипеть, давая ему понять, что он может взять еще немного ее и это будет нормально. Даже хорошо.

Этого укуса было достаточно, чтобы он избавился от всех запретов, которые держали его в узде, потому что он притянул ее ближе рукой, которая лежала на её спине, а другой зарылся к её кудри. Его язык исследовал ее рот, танцуя танго с ее языком, заставляя ее стонать ему в губы. Ее руки пробежались по его груди и плечам к затылку.

Она чувствовала его. Он дергался под ней, звал ее. Ах, ей так сильно хотелось пошевелить бедрами и показать ему, какая она уже влажная для него, но в то же время ей хотелось еще немного поиграть. Она отстранила его от себя, запрокинув его голову назад. Он выглядел совершенно развратным, его губы были красными, открытыми и манящими.

Было опьяняюще видеть Северуса таким. Казалось, ему это нравилось, потому что его пальцы впились ей в спину, снова притягивая ее к себе. Она продолжала держаться на расстоянии, пытаясь отдышаться. Прежде чем она отстранилась, чтобы снова забраться на диван, она для пущей убедительности сжала бедра, чем заслужила его рычание, она знала, что он все это время прятался от нее.

Она приподнялась, даже не потрудившись поправить юбку. Ее подол задрался ровно настолько, чтобы обнажить кожу над чулками. Ей нравилось, как он изучал ее тело полуприкрытыми глазами. Она чувствовала себя желанной. Честно говоря, если бы он посмотрел таким образом на любую другую женщину, ей пришлось бы разнести ее каким-нибудь ужасным проклятием.

Она вытерла уголки рта пальцем, и ему явно понравилось это представление, потому что он усмехнулся и покачал головой, забавляясь.

— Правда или действие, Северус? — спросила она, потягивая вино.

— Правда, правда, — ответил он, все еще рассматривая ее так, словно увидел впервые этим вечером.

— Почему ты ничего не сказал?

Он вздохнул, но не сказал стоп-слова. Его пальцы щелкнули, и пустой бокал и бутылка бордо перекочевали ему в руки. Он нахмурился, налив себе еще несколько глотков.

— Что я должен был сказать? Привет, Гермиона — единственный человек, с которым мне нравится общаться — ты хочешь, чтобы я рискнул разрушить нашу дружбу, рассказав тебе о своих чувствах, не видя от тебя ни малейшего признака романтической привязанности? Как я мог тебе что-то сказать? Ты моя бывшая ученица. Я на девятнадцать лет старше тебя. Это, мягко говоря, неуместно. Я был… я, до смерти испугался, что ты сбежишь, как только поймешь, во что ввязываешься.

Она наклонилась вперед, сердце бешено колотилось у нее в груди.

— И чем бы это было? Проводить дни с мужчиной, о котором я думаю перед тем, как заснуть, и сразу после пробуждения? С мужчиной, с которым я чувствую себя в безопасности? Северус, я прикасаюсь к себе по ночам, думая о твоем лице, спрятанном у меня между ног. Я никуда не убегу. На самом деле, я бы с удовольствием осталась.

Казалось, он заглядывал ей в глаза, чтобы уличить во лжи. И когда не смог найти ни намека на обман, провел рукой по лицу, по волосам и разочарованно зарычал:

— Я мог бы… Мы могли бы… Могли…

— Да, — прошептала она. Они действительно могли бы. Она могла бы остаться подольше на одну ночь или пригласить его в кино. Она знала, что он любит смотреть черно-белую классику. Она могла бы получить все это раньше. Она могла бы стать чертовски счастливой еще много лет назад.

Он фыркнул, наполовину раздраженный, наполовину позабавленный.

— Я действительно хочу бросить тебе вызов. Сейчас.

— Зеленый.

— Я даже не…

— Зеленый, Северус.

С рычанием он поставил стакан на пол рядом с собой и потянул ее за колени вперед, заставляя упасть на спину. Ее фантазии были всего лишь низкокачественным отражением того, каким горячим был его взгляд, когда он потянулся, чтобы раздвинуть ей ноги.

— Салазар, — прошипел он. Боги, он, должно быть, уже почувствовал ее возбуждение. Кого она обманывает? Он, вероятно, почувствовал ее запах в тот момент, когда опустился перед ней на колени.

— Что такое? — спросила она, пытаясь звучать невинно.

— Не разыгрывай из себя скромницу, ведьма. Кружевные трусики? Ты хочешь, чтобы у меня случился сердечный приступ? — сказал он, притягивая ее бедра немного ближе.

— Это часть комплекта, — сказала она, медленно расстегивая рубашку, и показывая ему изящный, неоправданно дорогой черный бюстгальтер, который показывал больше, чем прикрывал. Она прокрутила в голове так много сценариев, когда чувствовала себя одинокой в постели, но ни один из них не соответствовал этой реальности. Было ли это вино, или это он смотрел на нее с таким благоговением, что придало ей столько смелости?

— Ты уверена, что была только на день рождения сына Поттера? — спросил он, не сводя глаз с ее груди.

— Да, да.

— Тогда почему на тебе что-то столь аппетитное?

Казалось, что они оба отказались от разума, так что он мог бы узнать, насколько абсурдно она бредила каждый раз, когда видела его, и надеялась, что что-то изменится.

— Я всегда надеваю такое нижнее белье, когда мы встречаемся, — ответила она, пожав плечами. — До сих пор я скорее принимала желаемое за действительное.

Он сглотнул, на мгновение закрыв глаза.

— И здесь всегда так мокро?

— Вполне.

Очень медленно его рука скользнула вверх по ее ноге, оставляя на коже дорожку из мурашек. Его пальцы добрались до кружева и сдвинули его в сторону. Со стоном он опустил голову на ее бедро и всхлипнув нежно прикусил его.

— Позволь мне… Позволь мне… — прохрипел он, и кто она такая, чтобы отказывать умирающему от голода человеку в еде?

Все, что она смогла из себя выдавить было «зеленый».