Фредерик Вебб, кудрявый гриффиндорец-первокурсник, висел вниз головой под потолком кабинета Алекто Кэрроу. Его лицо было багровым, а на висках пульсировали вены. Алекто, сидя на своем столе, как ребенок, лениво дрыгая ногами, вертела между пальцев волшебную палочку.

— Еще час, и, думаю, твоя голова просто взорвется, не так ли? — с ехидным смешком сказала Алекто.

Даже тех, кто не был лично знаком с Алекто и ее особой любовью к садизму, это выбило бы из колеи. У нее был сумасшедший вид, она сжимала челюсти, даже когда невинно дрыгала ногами, притворяясь, что ждет. Каждое ее движение было резким.

Она была так близко.

— Я знаю, что ты знаешь, где они, Фредди, — пропела она. — Просто кивни, и я отпущу тебя.

Фредерик Вебб был гриффиндорцем. Его распределили туда за преданность, храбрость и готовность защищать своих друзей — и в течение этого адского года он проявил необычайное мужество, защищая членов своего Дома.

Но, в конце концов, ему было всего одиннадцать.

Маленький лев кивнул, и Алекто опустила его на пол. Как только его ноги коснулись земли, он упал, ошеломленный и слепой, а затем открыл рот, чтобы выплеснуть тошноту на пол.

Ведьма схватила его за волосы и откинула голову назад.

— Скажи мне, где она, — потребовала Кэрроу, стиснув зубы. — Я знаю, что она где-то здесь, в этом замке, так где же она?

Глаза Фредерика остекленели, взгляд стал отсутствующим, кровь отхлынула от его головы.

— Не знаю, — пробормотал он, его губы все еще блестели, — я просто знаю, что они ходят… Они ходят…

Алекто яростно встряхнула его.

— Они ходят куда, ты, гребаное отродье?

— На с-седьмой этаж, — сказал он, а затем его глаза снова закатились.

Кэрроу уронила мальчика на пол и злобно пнула обмякшее тело. Седьмой этаж был просторным, но это было лучше, чем прочесывать весь замок, пытаясь найти эту сучку-предательницу крови Уизли.

◄••❀••►

В прохладной серости рассвета, когда над территорией Хогвартса тихо стелился туман, две решительные женщины двинулись в противоположных направлениях. Гермиона обмотала шарф вокруг горла и, зачаровавшись, крадучись покинула мужа, предварительно тихо попрощавшись и прижавшись поцелуем к его лбу. Алекто Кэрроу же присела на ступеньку лестницы, ведущей на седьмой этаж, обеспокоенная пустым участком стены, который казался почти… подозрительным.

Трагедия заключалась в информации, которой они не обладали.

Гермиона торопливо пробиралась по траве, зная, что даже под чарами невидимости её следы на росе, несомненно, предупреждают окружающих о её присутствии; она направлялась к высеченной из белого мрамора могиле Альбуса Дамблдора. Она действовала исключительно по наитию, в ее теории не хватало двух очень важных деталей, которые она вскоре обнаружит.

Алекто, которая всего час или два назад оставила в своём кабинете бессознательного одиннадцатилетку, поймала зачарованную Джинни Уизли, когда та выходила из Выручай-комнаты. Уизли вышла, чтобы пробраться в библиотеку в поисках информации о крестражах, решив, что будет полезной.

— Попалась, — прохрипела пожирательница, и для Джинни все было кончено. Чего Амикус не знал, так это того, что для его сестры тоже все было кончено.

Гермиона стояла на траве, в лучах только начавшего подниматься солнца, у могилы бывшего директора, и сердце её учащённо билось. Это было надругательство над могилой. Осквернение. Уничтожение всего, за что боролся этот человек.

Но разве он не бросил их? Разве он не завещал им зажигалку, книгу и снитч, чтобы спасти мир? Разве он не поставил перед ними невыполнимую задачу, которую они наверняка провалят?

Гермиона никак не могла знать, что, получив задание убить Дамблдора, Драко Малфой стал невольным хозяином старшей палочки. Она не знала, что несколькими месяцами ранее Драко Малфой изменил свое мнение, когда его попросили сыграть роль в убийстве его отца, потерявшего благосклонность лорда Волан-де-Морта. Она не знала, что Драко потерял самообладание и сбежал из Малфой-Мэнора с Гарри Поттером, в результате чего был обезоружен и ранен.

Гермиона не знала, что Алекто Кэрроу обезоружила Драко.

Она не знала, что Северус обезоружил Алекто.

И, следовательно, не помнила и не понимала важности того, что обезоружила Северуса в тот вечер, когда безумно хотела драки.

Но все это было неважно, потому что обширные знания Гермионы о палочках не распространялись на старшую палочку. Она обладала некоторым уровнем разумности; она следовала за приливами и отливами силы, ища хозяина, который бы использовал весь её потенциал. Такого никогда не случалось ранее, даже когда старшей палочкой владели самые великие и могущественные волшебники в истории, но когда Гермиона протянула руку, чтобы взять древко из рук Дамблдора, палочка, с инстинктом пламени, ищущего бумагу, выбрала её.

Единственное, что знала Гермиона, это то, что когда она протянула руку, чтобы взять палочку у прекрасно сохранившегося улыбающегося трупа Альбуса Дамблдора, палочка скользнула в ее ладонь, как будто была создана для нее. Толчок силы, который прошел через ее руку, поднялся вверх по предплечью, а затем опустился прямо в грудь, был мгновенным и электрическим, и такой силы, которая могла бы свести кого угодно с ума. Она пульсировала в такт биению сердца Гермионы.

Ее прежняя палочка была идеальной, и изысканно сочеталась с ее собственной уникальной магической подписью, но обладать старшей палочкой было все равно что удерживать молнию одной рукой, как набрасывать веревку на дикую лошадь. Каждый волосок на теле Гермионы встал дыбом, и когда солнце красиво взошло над горизонтом, все вокруг окутал сияющий, красивый золотой ореол, каждый атом в ее теле откликнулся на старшую палочку, и этот ехидный, логичный голос в мозгу Гермионы заговорил:

Вот почему люди убивают ради этой палочки.

Чары невидимости растаяли, оставив Гермиону беззащитно стоять перед могилой Дамблдора, но ей было все равно. Вряд ли теперь это имело значение. Она чувствовала головокружение, опьянение, легкомыслие. Это, было само волшебство. Не могло быть никаких сомнений в том, что она не была рождена волшебницей, что она не была ведьмой. Не имело значения, была ли она грязнокровкой, магглорожденной или происходила из низших слоев общества, у нее была она.

Ей казалось, что пальцы ее ног едва касаются земли. Все заверения ее друзей в том, что она блестящая, она талантлива, она сообразительная, — ничто из этого теперь не имело значения. Не настолько, как она. Это было неоспоримым доказательством этого. Такие палочки, как эта, не выбирали слабых волшебников.

Она была исключительной.

И она больше не собиралась пресмыкаться перед Волан-де-Мортом, как планировала ранее. Гермиона не собиралась пресмыкаться у ног изуродованного сторонника превосходства и молиться, чтобы ей хватило манипулятивности уйти невредимой. Внезапно она приняла решение — она не собиралась сидеть и ждать, пока Волан-де-Морт придет за ней, как за свиньей на бойню, ждать, безнадежно приближая свою неминуемую гибель.

В конце концов, есть и другие способы выиграть войну.

◄••❀••►

К тому времени, как Гермиона вернулась в замок, Джинни Уизли была почти мертва.

Слухи о битве за Хогвартс ходили десятилетиями, и в последующие годы неизбежно было опубликовано множество противоречивых биографий, но в одном всегда можно было быть уверенным — битва за Хогвартс началась в Большом зале, где Алекто Кэрроу избила Джинни Уизли до полусмерти и где была обнаружена Гермионой Грейнджер и Отрядом Дамблдора.

Хаффлпаффцы услышали крики Джинни и Алекто, и это разбудило почти все общежитие. Эрни Макмиллан, лишившись своего галеона, который он подарил Гермионе, бросился бежать, чтобы разбудить остальную часть замка, и кричал, призывая ОД. Несколько третьекурсников попытались остановить Алекто, но она одним взмахом палочки впечатала их в каменные стены.

— Я хочу, чтобы все это увидели! — кричала Алекто, направляя свою палочку на Джинни и прижимая девушку к полу. — Я хочу, чтобы ты увидела, что происходит, когда ты проклятая предательница крови! Из-за тебя погибли эти дети!

Джинни Уизли закашлялась кровью и сделала ужасно хриплый вдох. Алекто пинками спустила ее с каждого встречного лестничного пролета. Ее палочка, переломленная пополам, осталась лежать где-то на пятом этаже.

Ханна Эбботт послала связывающие чары в сторону Алекто, но промахнулась — Пожирательница Смерти развернулась и метнула «Круцио» в сторону мягкосердечной девушки, заставив ту корчиться на полу.

— Ты думала, что сможешь сбежать, да? Ты должна была уйти, когда у тебя был шанс, Рыжая, — выплюнула Алекто, тяжело дыша.

Она присела на корточки, чтобы осмотреть дело рук своих. У Джинни не хватало нескольких зубов. Один прищуренный зеленый глаз был сонным и расфокусированным — ее кровь была разбрызгана повсюду, скопилась под ней, забрызгала лестницу, ведущую в Большой зал, но она каким-то образом все еще дышала, и Алекто не понимала, было ли это простой предсмертной агонией умирающей девушки или чем-то большим.

Если бы Алекто обратила хоть какое-то внимание на то, что творится за пределами Большого зала, то она бы увидела, как Гермиона Грейнджер распахивает дубовые двери, все еще окутанные утренним туманом, с выражением, близким к триумфу. Она бы увидела, как застыло это выражение, стеклянное и резкое, а затем сменилось шоком и яростью. Она бы увидела, как нахмурились брови Гермионы, и как ее рот сжался в маленький дрожащий бантик.

Алекто увидела бы, как Гермиона впитывает в себя весь этот нарисованный в гипнотически ужасных деталях образ Джинни: ее скрюченное тело на каменном полу, забрызганное кровью, огненно-оранжевые волосы, прилипшие к окровавленному и изуродованному лицу. Алекто, стоящую над ней с поднятой палочкой, пыхтящую и скалившуюся, как собака, поймавшая и растерзавшая кролика.

Гермиона налетела на эту жуткую сцену, как ураган. У Алекто мелькнула лишь одна мысль: «Что?» — прежде чем её швырнуло через весь Большой зал. Последовавшее за этим заклинание превратилось во взрыв, раскалывающий камень, разбивающий все окна в Большом зале и посылающий во все стороны осколки стекла. Ударная волна отправила Алекто в полет, и она ударилась о высокий стол с такой силой, что сломала парочку костей.

Гермиона Грейнджер, внушающая благоговейный трепет даже без эквивалента молнии в руках, сила природы, вернулась.

— Я УБЬЮ ТЕБЯ! — закричала Гермиона, и голос ее был грубым и сверхъестественно громким, криком скорбящей старшей сестры: «Я убью тебя, мать твою, убью, как ты смеешь! КРУЦИО!

Старшая палочка упивалась шансом обрести настоящую власть, почти безграничным запасом магии из гноящейся раны горечи и отчаяния. Альбус Дамблдор никогда не использовал ее в полной мере, никогда не давал ей крови, которой она так отчаянно жаждала. Боль — вот что питало силу, и Гермионе нечего было дать, кроме боли. Она направила бузинную палочку на Алекто и дернулась всем телом вперед, наблюдая, как сука, убившая Джинни, корчится в воздухе, пока проклятие Круциатуса, усиливаясь, поражает каждый нейрон в ее мозгу.

Алекто вскрикнула — маленькая скромная девчонка, хрупкая и пугливая, которая весь год пряталась в тени Снейпа, теперь не существовала. Да и существовала ли она вообще? Эта девушка была почти бессвязна от ярости, ее огненно-карие глаза горели золотом от огромного количества магии, бурлящей в ней. Гермиона притянула Алекто к себе по воздуху, пока они не оказались на одном уровне.

— Это была не Джинни, глупая ты сука, — прошипела Гермиона. — Это была я, это была я, я причинила им боль, я сделала это, это была я!

В Большой зал ворвался краснолицый и тяжело дышащий Амикус, и Гермиона обернулась. Его остановила какая-то мощная, неосязаемая магия. Гермиона схватила воздух свободной рукой, и его окоченевшее тело молнией метнулось к ней, не останавливаясь, пока его горло не оказалось в ее руке. Ее зрение сузилось до одной черной точки; ее боковое зрение обрамлялось багровым. Каждый ее вдох был прерывистым, дрожащим.

— Мне следовало сделать это в начале года, — произнесла она голосом, совсем не похожим на голос Гермионы Грейнджер, и отправила Амикуса в стену. Его рот открылся в круглой комичной форме буквы «О», когда из его тела вышибло весь воздух. Она не дала ему шанса опомниться, и тут же подхватила его своей магией и швырнула о противоположную стену. Его лицо ударилось о камень с отвратительным хрустом.

Гермиона ослепла, её зрение заволокло туманом. Ещё дюжина Круцио. Она швыряла Кэрроу в каждую стену, в каждое окно, в пол и в потолок. Они были беспомощны, попав в вихрь магии, силы и отчаяния.

Сначала звук был таким, будто что-то твердое билось о бетон, будто мешок с мукой упал на пол. Тум-тум. Тум-тум. Она пристрастилась к этому звуку, хрусту ломающихся костей. Кэрроу кричали, от боли и страха. Идеально.

Она понятия не имела, сколько это продолжалось, но знала, что в какой-то момент звук перешел от «тум-тум» к «шлёп-шлёп». Звук, с которым шпатель с мокрым бетоном шлепается о кирпичи. Кровь забрызгала ей щеку, и она вздрогнула — влага вывела ее из состояния транса.

Алекто, по крайней мере, была мертва. Возможно, она была мертва уже несколько минут. Гермиона не помнила. Она, сильно дрожа, опустила на землю то, что осталось от обоих близнецов, и заметила, что, даже умирая, Амикус пытается подползти к тому, что осталось от его сестры. Большая часть Алекто была размазана по камню.

Гермиона взмахнула старшей палочкой, и каждый разбитый осколок стекла, мягко паря, поднялся с пола, а затем, словно сверкающая стая смертоносных птиц, вонзился в тела близнецов. Они были похожи на красивые, окровавленные стеклянные игольницы. Если бы Гермиона могла видеть себя, она бы не узнала застывшую маску ужаса, которая была приклеена к ее лицу.

Амикус всё ещё дёргался. Проклятие вырвалось из нее в виде резкого всхлипа.

— Авада Кедавра, — прошептала она, и струя зеленого света, вырвавшаяся из голодной палочки, была самой ослепительной и прекрасной из всех, что она когда-либо видела. Зеленая, как яд. Электрическая. Опьяняющая. Самое непростительное проклятие, которым могли овладеть только истинно тёмные волшебники, — было едва ли больше вздоха слетевшего с губ Гермионы.

Она впервые заметила огромное количество студентов, которые пялились на нее. Почти весь Хаффлпафф. Половина факультета Равенкло. Более трети гриффиндорцев. Все они стояли как вкопанные, разинув рты.

Вот и все, — подумала она, тяжело дыша и опустив плечи, — назад дороги нет, как нет и хроноворота. Они все видят меня такой, какая я есть на самом деле: бешеное, звероподобное чудовище, питаемое ненавистью, яростью и страхом.

Наступила тишина — гулкая, оглушающая тишина.

Большой зал был залит кровью, но Гермиона Грейнджер была идеально, безукоризненно чистой. Единственным пятном крови на ней были брызги на ее белой щеке. С дикими глазами она поймала пристальный взгляд высокого равенкловца.

— Она сделала это, — сказал он, и на мгновение Гермиона не узнала и не поняла выражение его лица. — Она сделала это. Они мертвы.

Выражение его лица было благоговейным.

Кто-то закричал, раздался тонкий, высокий звук, похожий на треск струн пианино. Крик триумфа. Это прорвало плотину, и затем раздался еще один боевой клич, потом еще один вопль, а затем взрыв аплодисментов. Гермиона, белая как полотно, отшатнулась, внезапно уверенная в том, что вот-вот рухнет.

Что произошло? Я попала в какое-то альтернативное измерение?

Ее глаза закатились, она сухо вздохнула, ее затошнило.

Чья-то рука легла ей на спину.

— Полегче, мисс Грейнджер, — произнес хрипловатый голос, и Гермиона, у которой кружилась голова, увидела рядом с собой знакомый клетчатый халат и острое, встревоженное лицо.

Кто-то наколдовал простыни, чтобы накрыть трупы. Их вообще можно было назвать трупами? От них осталось так мало. Спраут тоже была там, ее седые волосы были накручены на бигуди, и она обеспокоенно прогоняла студентов обратно в их спальни, но было слишком поздно — радостный рев материализовался в «ОНИ МЕРТВЫ, ОНИ МЕРТВЫ, ОНИ МЕРТВЫ, ОНИ МЕРТВЫ», и Гермиона зажала уши руками. Старшая палочка сильно прижалась к её щеке.

— Заткнитесь! — закричала она. — Заткнитесь, заткнитесь!

Она побежала, и Кэрроу последовали за ней, волочась по каменному полу и оставляя за собой темно-багровые следы крови.

◄••❀••►

Когда Северус проснулся, камин уже погас, а его Темная Метка пылала.

Впервые за много лет ему приснилась его мать. Эйлин Принц была проницательной, умной женщиной, талантливой ведьмой, выросшей с матерью-тираном, которая избивала ее до полусмерти; неудивительно, что она бросилась в объятия первого встречного сильного мужчины, готового ее принять. Неудивительно, что он тоже избивал ее до полусмерти, настаивая на контроле над ней и страшась, что ее магия лишит его этой возможности.

И что ещё хуже, их ребёнок — несчастный маленький Северус, которого было так легко пнуть, — тоже обладал магией. Эйлин ненавидела это в нём, ненавидела потому, что это означало, что он тоже станет мишенью. Оба родителя издевались над ним по разным причинам, и Северус рос с четким ощущением, что его наказывают просто за сам факт его существования.

Сон, который приснился Северусу, был скорее воспоминанием, чем вымыслом, но в нем была та медленная, подводная, сказочная сущность, которая существовала только в царстве сна.

Кроме Дамблдора, единственным человеком, которого он убил, был его отец. В этом была какая-то вымышленность, идеальность, встречающаяся только в литературе: он убил в своей жизни только двух человек, и оба они были ему отцами. Оба они требовали от него невозможного и оба были разочарованы. И в конце концов именно он убил их, а не их многочисленные пороки или враги. Он. Убить обоих было ужасно просто.

Его отец был коренастым, грузным, крепко сложенным мужчиной; когда он стоял рядом с Эйлин, контраст между ними был чертовски шокирующим. Она всегда была стройной женщиной, но годы брака с мужчиной-ротвейлером довели ее до полного изнеможения.

Тобиас всегда приберегал самые сильные побои на то время, когда Северус возвращался домой из школы. Как будто готовил спектакль. «Оставайся в Хогвартсе», — уговаривала его мать, и он знал, что отчасти это потому, что муж меньше бил ее, когда их сына не было рядом. Когда Северус приезжал домой на каникулы, его отцу нравилось подшучивать над его матерью; нравилось подставлять ей подножку, когда она несла тарелки, а потом бить за устроенный беспорядок.

Он убил своего отца на рождественских каникулах шестого курса, через несколько недель после получения Темной Метки. Северус убил его, потому что он в очередной раз сильно избил его мать, столкнул ее с лестницы, и она ударилась головой о оштукатуренную стену. Северус был уверен, что Тобиас убил ее — она была ужасно неподвижна.

Убить оказалось так легко. Одно проклятие. Одна фраза. Вспышка зеленого света, и все кончено.

Но Эйлин очнулась, ослабевшая и больная, и вместо того, чтобы заплакать от благодарности или принять руку сына, поползла к телу мужа, причитая:

— Что ты наделал? — рыдала она, навалившись всем телом на широкую грудь мертвого Тобиаса. — Севви, что ты наделал?

Именно эти слова звенели у него в ушах, когда он внезапно проснулся. Что ты наделал?

Гермионы не было. Который час? У них осталось так мало времени, а может, и вовсе не осталось — татуировка на его руке мучительно засветилась, и он сжал предплечье.

Волан-де-Морт приближался. Он шел сюда. В Хогвартс.

Но где же была Гермиона?

Северус ворвался в замок, хмурое выражение его лица противоречило узлу беспокойства воцарившемуся в его грудине. В Хогвартсе было странно тихо, жуткое ощущение спокойствия, которого не было с начала учебного года. Как будто замок затаил дыхание.

Он слишком резко повернул за угол и врезался в Помону Спраут, приземистую, добрую главу Хаффлпаффа.

— Северус! — задохнулась ведьма.

— Где она? — потребовал он ответа.

— Она в Больничном крыле, — фыркнула Спраут. Северус запоздало заметил, что ее лицо мокрое от слез. — Она может не выкарабкаться, Северус.

— Гермиона? — повторил он, пораженно.

Если Спраут и показалось странным, что Северус называет свою жену по имени, то она не подала виду — а может, и не заметила.

— Что? Нет. Мисс Уизли. Кэрроу…

Северус стиснул зубы, чтобы сдержать стон, и сильнее сжал свое предплечье. Лестница вокруг него была забрызгана кровью; вот чем занималась Спраут. Смывала кровь с камня. Добрая пожилая женщина остановилась, и ее голос понизился до до настоятельного шепота.

— Он придет? — спросила Спраут, ее круглое лицо скривилось. — Сейчас?

Мастер зелий уставился на нее, а затем, наконец, кивнул.

— Запри все общежития, — коротко сказал он. — Скажи Минерве, что мне нужно ее найти.

— Мисс Грейнджер на лужайке перед замком! — крикнула ему вслед Спраут, когда он бросился бежать. — Минерва с ней!

Серый клубящийся туман раннего утра сгустился до бурных облаков, скрывающих яркое золотое солнце. Где-то вдалеке мягко раскатывался гром, и ветер становился острым, как бритва. Снаружи у главного входа столпилась небольшая группа студентов, глазевших на маленькую фигурку, стоящую на берегу озера. Остальные студенты подозрительно отсутствовали — Северусу оставалось только надеяться, что другие преподаватели разгонят их по общежитиям.

Минерва МакГонагалл была с ними, выражение ее лица было высечено из гранита. Когда она увидела Северуса, ее серые глаза стали стальными.

— Таким был твой план, Северус? — воскликнула она с густым шотландским говором и насмешливым выражением лица.

Гермионы не было на лужайке перед замком. Она была на озере. Она покрыла все озеро толстым слоем льда и снега; она стояла там с волшебной палочкой в руке, с нее капали золотые искры, которые кружились вокруг нее, падая на каждый локон и изгиб ее волос. В заснеженном льду виднелась широкая кривая розовая полоса, и Северус, покачнувшись, узнал два изуродованных тела по обе стороны от нее. Она явно сбежала из Хогвартса, не обращая внимания ни на себя, ни на трупы, рядом с которыми стояла.

С такого расстояния Кэрроу не были различимы сами по себе. Они были лишь смутно различимы как человеческие существа. Она могла бы левитировать этих двоих, но было ясно, что она тащила их тела за собой, оставляя красный след на покрытом льдом озере. Теперь, в смерти, как и в жизни, они лежали вместе.

Она же стояла неподвижно, ожидая.

Северусу хотелось сказать Минерве, что это не входило в его планы, это никогда не входило в его планы — он никогда не был из тех, кто способен на такой смелый ход, как убийство двух Пожирателей и выставление их трупов напоказ в ожидании прибытия их хозяина. Это было нечто, полностью принадлежащее Гермионе.

Но он не ответил Минерве напрямую, вместо этого он просто сказал: «Отведи учеников внутрь. Вызови Поттера».

Минерва уставилась на него с таким выражением отвращения и потрясения на лице, что на мгновение Северус почувствовал, как у него скрутило живот. Было очевидно, что он именно сейчас он окончательно и бесповоротно потерял ее расположение. Она никогда больше не сможет взглянуть на него. Но он выпрямился во весь свой немалый рост и со своей фирменной усмешкой сказал: «Сейчас, Минерва».

Он сможет оплакать их разрушенные отношения позже. Если будет жив, чтобы сделать это.

— Это… — начала Минерва и замолчала. Она несколько раз открывала рот, а затем закрывала его.

— Он идет, — сказал Северус и отвернулся от нее. — Поттер должен быть здесь.

Северус начал свой путь по замерзшей пустоши, созданной Гермионой. Лед был настолько толстым, что он подумал, не заморозила ли она озеро насквозь, заманив в ловушку и, возможно, убив русалок и гигантского кальмара. Она была способна на это. Пока его ботинки хрустели по окровавленному снегу, Северус отчетливо осознал, на что именно способна его жена.

Чем ближе он подходил, тем сильнее ощущал магию. Она исходила от нее волнами, как облако радиации, разрушая ее на молекулярном уровне. Что это была за магия? Всегда ли Гермиона была способна на такое? Неужели это всегда бурлило в ней, не находя выхода?

Конечно, она была способна. Он всегда это знал. Именно поэтому он любил ее. В тот момент она заполнила его настолько, что Северус понял: ему никогда не удастся отгородиться от нее — он был влюблен в нее, влюблен в эту ужасающую женщину, даже когда последние крупицы ее осознанности, казалось, распадались у него на глазах.

Когда она повернулась, чтобы посмотреть на него, она не выглядела как измученный битвой, яростный воин, цепляющийся за последние крохи здравого смысла. Она не была похожа на военачальника-завоевателя, демонстрирующего трофеи. Она была похожа на девушку, на ресницы которой налипал снег. Золотые искры вокруг нее были дождем, падающим на ее щит-амулет, который так тщательно и идеально ее облегал, что напоминал вторую кожу из мерцающего золота. Ему не нужно было прибегать к окклюменции, чтобы понять: ее мысли — это мириады пурпурных и фиолетовых цветов.

В ее глазах не было абсолютно ничего. Казалось, что кто-то вырезал ее из мрамора. В его голове звенел, отдаваясь эхом, полный горя, обвиняющий голос его матери: «Что ты наделал? Что ты наделал, Севи? Что ты наделал?»

Это не входило в ее планы. Они хотели испачкать в крови его руки, а не ее. Его душа и так была изранена, незачем было губить еще и ее. Северус посмотрел на палочку в ее руке и сразу же узнал ее. От одного взгляда на нее его желудок налился свинцом — Дамблдор, все это время державший в руках самую могущественную палочку в мире, палочку, созданную самой Смертью; Дамблдор, любивший лимонные дольки и поющих лягушек, человек со сверкающими глазами, пославший детей на смерть.

— Я позвала его, — сказала она, ее голос звучал тихо. Северус посмотрел вниз и увидел, что на предплечье Алекто все еще видна метка. — Он уже в пути.

— Я в курсе.

Гермиона обернулась ко входу в школу.

— Ты должен бежать.

Северус покачал головой.

— Никогда.

Слабая улыбка.

— Ты не должен быть здесь, вот что я имела в виду.

Он задумался.

— Это укрепляет твой дух? Одиночество?

Она кивнула.

— На некоторое время.

Они поцеловались, казалось, в последний раз, стоя на замерзшем озере в окружении смерти. Гермиона протянула ему свою старую волшебную палочку, инструмент из виноградной лозы и сердечной жилы дракона, который так преданно ей подчинялся. Похоже, что ей она больше не понадобится.

— Сохрани ее для меня, — сказала она ему. Это было похоже на прощание.

МакГонагалл смотрела на них со своего места на пороге замка, плотнее укутавшись в клетчатую шаль, ее губы сжались в тонкую линию.

Ах, — подумала она, — вот оно что.

Старая профессорша позволила дверям Хогвартса закрыться за ней с приглушенным гулким звуком и решительно заперла их взмахом палочки. Если Хогвартс будет осажден, она будет сражаться до последнего. Она поспешила к ближайшему камину. Были дела поважнее, чем размышления о бурных, неуместных отношениях между юной девушкой и двойным шпионом.

Она должна была найти Гарри Поттера.

◄••❀••►

Темный Лорд стоял и вдыхал запах Хогвартса. В магии этого места всегда была какая-то особая, неповторимая подпись, ощутимое чувство тепла и света. Это было самое близкое к дому место, которое он когда-либо знал, и все же сейчас замок из песчаника казался маленьким и ничтожным. Крошечное королевство крошечного короля —Альбус Дамблдор лежал мертвый, и душа школы была уничтожена. Редкая невеселая улыбка тронула уголок его отверстия, у обычных людей называемого ртом.

Его слуги вызвали бы его, только если бы Гарри Поттер был здесь. Это была единственная причина, по которой он пришел. И если мальчишка Поттер здесь, он найдет его. Он бы разнес каждый кирпич и камень в этом здании, пока не осталось бы ничего, кроме щебня и пепла.

Девчонка, окруженная двумя кучами того, что могло быть только Кэрроу, стояла на замерзшем озере. Внутри у него что-то тревожно ёкнуло — рядом с ним ахнула Беллатрикс. Пожиратели Смерти слева и справа от него сгрудились, почувствовав это Беллатриса произнесла вслух:

— Милорд, — сказала она, придвигаясь к нему ближе. Он оттолкнул ее от себя, словно она была блохастым животным. — Это может быть ловушкой.

Одна маленькая девчонка рядом с двумя трупами — это не ловушка, хотел сказать Волан-де-Морт, но это было бы пустой тратой времени. В голове Беллатрикс ничего не осталось. Тем не менее, было довольно забавно узнать, что гриффиндорцы способны убивать, поскольку, казалось, никто из них, никогда не испытывал к этому желания. Они относились к этому как к какому-то ужасному, непреодолимому бремени, которое навсегда запятнает их, как будто убийство способно нанести им какой-то непоправимый вред. Это, конечно, если девчонка была виновна в их убийстве.

— Это достаточно далеко, — крикнула грязнокровка, и все остановились. Примерно в дюжине метров от нее.

В голосе и интонации Волан-де-Морта, когда он спросил: «Боже, боже, что у нас здесь?», можно было услышать намек на старого Тома Риддла, обаятельного и любознательного социопата, который без особых усилий вербовал как мужчин, так и женщин.

В лице девушки было что-то деревянное и мертвое, придававшее ему необычную бледность.

— Кэрроу сказали, что ты хочешь задать мне несколько вопросов, — продолжила она сильным и уверенным голосом, несмотря на пепельно-серое лицо. — Очевидно, им не очень понравились мои ответы.

На змееподобном лице Волан-де-Морта заиграла широкая тревожная улыбка. Бесстрашная женщина. Неважно — он убил так много бесстрашных женщин. Какими бы храбрыми они ни были, в конце концов все они плакали.

— Это отвлечение не спасет его, — сказал ей Темный Лорд. Ее глаза вспыхнули, и непрошено, он услышал ее мысль так же ясно, как звон колокола.

Знает ли он?

Без предисловий, не доставая палочку и не произнося заклинаний, он ворвался в ее сознание. Она отшатнулась назад от огромной силы его удара, ее нога заскользила по обледенелому снегу, но он не встретил в ее сознании никакого барьера — лишь бесконечные, пустые завихрения помех. Мысль, начертанная яркими фиолетовыми буквами, мелькнула снова, на этот раз сильнее: «Знает ли он?».

— Нет, — отчетливо произнесла девушка, яростно и горько. — Нет, нет! Легилименс!

Впервые за всю свою жизнь Том Риддл почувствовал, как вся тяжесть его собственной Окклюменции отразилась на нем, как в черепе запульсировало давление, словно от виска к виску вбили рельс. Его глаза с кроваво-красными зрачками расширились от потрясения, когда в его сознание, словно таран, ворвалась грязнокровка. Он так давно не испытывал физической боли, что даже забыл, что его тело способно на такие ощущения.

Это длилось всего мгновение, меньше, чем требовалось для того, чтобы перевести дух, но на эту долю секунды Волан-де-Морт и Гермиона Грейнджер оказались в мыслях друг друга. Единственным человеком, который когда-либо смог пробить его ментальные щиты, и то невольно, был бессознательный Гарри Поттер, и не до такой степени.

Она бесцеремонно ворвалась в его разум, проносясь сквозь яркие образы смерти и разрушения. Пытки. Опустошающая, неумолимая смерть, а также легкий укол счастья, который он чувствовал всегда, когда наблюдал за тем, как кто-то страдает. Но, самое постыдное, она, должно быть, видела клубящиеся пурпурные, синие и фиалковые тона — страх, который заражал его каждое мгновение бодрствования, сочился, сочился из него, как гангренозная рана.

Страх.

Страх смерти.

И ее тоже. Должно быть, она почувствовала это, потому что ее мысли были идентичны: страх боли, страх смерти. Мрачное, радостное чувство при виде чужих страданий. Культивируемое с детства чувство, что с ними обоими что-то глубоко и отчаянно неправильно, что другие не такие. Глубокая, неистребимая потребность знать все. Ощущение непохожести, неправильности, словно заноза в коже, удерживающая тонкий барьер между ними и другими людьми. Ни магглы, ни волшебники не принимали их, и разве в этом была их вина? Нет, решили они оба, виноваты другие, те, кто не признают их гениальности. В том, что не оценили их ум. Их талант. Их силу.

И все же под всем этим скрывалось глубокое и отчаянное одиночество, горькое стремление полностью интегрироваться в любое общество. В сознании Волан-де-Морта тоска была похоронена так глубоко, что могла остаться незамеченной — в сознании Гермионы же она была настолько очевидна, что позолотила края каждого воспоминания, которое хранилось в ее сознании.

Темный Лорд почувствовал ее потрясение, и в эту секунду их также охватило странное чувство отражения: два человека по обе стороны зеркала, не узнавая себя, в ужасе уставились на сходство. Он скорее почувствовал, чем увидел, маггловскую идиому, пронесшуюся в ее голове, как хвост кометы: «Если бы не милость Божья, я бы…»

Он был так разъярён и пристыжен успехом её атаки, что едва не пропустил самую яркую её мысль: «А знает ли он?», но она не была связана с Гарри Поттером, как он предполагал. Она была связана с Северусом Снейпом, который сейчас ждал, замаскированный и готовый наброситься. Предать. Уничтожить.

Дикий, нечеловеческий крик ярости вырвался у Волан-де-Морта, и замерзшее озеро покрылось паутиной трещин. Звук был похож на раскат грома, эхом разнесшийся по всей округе, и девушка снова потеряла равновесие. Она поймала себя на том, что упирается одной рукой в лед.

Его слуги, сбитые с толку тем, что произошло за такой короткий момент, смотрели на них с беспокойством. Беллатрикс открыла рот, но если бы она произнесла хотя бы одно слово, Волан-де-Морт убил бы ее на месте.

— Найдите Северуса! — пронзительно и яростно закричал он. — Приведите его ко мне!

Кровь текла из ноздрей и ушей девушки, а ее глаза были расфокусированы. Кровь капала на исчезающий снег, резко выделяясь алыми струями на ее ужасном лице. Рука с палочкой, готовая к дуэли, все еще была вытянута… В этот момент все рациональные мысли покинули разум Волан-де-Морта, сведясь к одной-единственной, доведшей его до звериной ярости:

Палочка.

Северус стоял на берегу, черным пятном выделяясь на фоне серой зимней травы, окружающей Хогвартс. Гермиона же оставалась на растрескивающемся льду, кончик ее волшебной палочки дрожал, но она упорно стояла между своим мужем и самым могущественным темным волшебником, которого когда-либо знал мир.

— Северус мой, — отчеканила она, ее голос был одновременно величественным и ужасающим, — никто из вас не прикоснется к нему.

Треснувший лед взорвался. Толстые глыбы льда, десяти футов длиной и острые, как мечи, полетели в сторону Темного Лорда; он отбил их атаку взмахом своей палочки. Каша изо льда и воды хлынула к берегу, но он уже поднялся и улетел, высоко пролетев над прогибающимся льдом. Под ним, на льдине, неподвижно стояла девушка, а черная вода бурлила вокруг нее.

Долохов и Беллатрикс были единственными, кто достаточно быстро понял, что происходит, и произнес защитные заклинания, прежде чем погрузиться в ледяную воду, но остальным повезло меньше. Крэбб и Гойл боролись, беспомощно размахивая руками в ледяной воде, но когда девушка повернулась к ним, они замолчали, как будто какая-то огромная невидимая рука просто вдавила их в воду и удерживала там.

— Палочка, — сказал Волан-де-Морт, а затем раздался его нечленораздельный крик: «Палочка!».

Гермиона Грейнджер, одна из самых талантливых ведьм, когда-либо переступавших порог Хогвартса, держала в руках самую могущественную палочку из когда-либо созданных; она была яркой и быстрой, а ее тело гудело от магии, сама суть ее существа пульсировала, превращаясь в сверхновую, в сияющую белую точку.

Но она была в меньшинстве. Грязнокровка, даже особенно талантливая, не представляла для него абсолютно никакой угрозы. Темный Лорд оскалил на нее зубы, его белое как мел лицо выдавало атавистическую ярость.

Волан-де-Морт не хотел терять старшую палочку в бурлящих черных водах, не тогда, когда зашел так далеко, чтобы наконец заполучить ее в свои руки. Нет, он должен убить девушку, и тогда палочка будет принадлежать ему. Потом Северус. И, наконец, Гарри Поттер — он покончит со всем этим в одно мгновение, одним взмахом руки. Он был похож на узника туннеля, впервые увидевшего дневной свет. Чем бы ему ни пришлось пожертвовать в этот момент, он пожертвует. Не обращая внимания на своих борющихся за жизнь, тонущих слуг, он приземлился рядом с Хогвартсом и направил палочку в сторону девчонки.

Проклятие, которое он послал в сторону Северуса, несомненно, убило бы его, возможно, убило бы их обоих, но грязнокровка издала громкий, пронзительный крик, и на мгновение ему показалось, что она взорвалась золотом, как будто магия, кипевшая под её кожей, не имея другого выхода, прорвалась сквозь неё саму.

Но потом он понял, что это было защитное заклинание, более сильное и широкое, чем кто-либо когда-либо считал возможным сотворить, золотой защитный пузырь, такой толстый, что наложенное Волан-де-Мортом проклятие разбилось об него, разбрасывая фиолетовые искры во все стороны. Отдача от его удара была огромной, и девушка отшатнулась.

Словно в замедленной съемке, Волан-де-Морт увидел, как проклятие ударило старшую палочку, попав точно в центр щитовых чар. Когда фиолетовые искры рассеялись, старшая палочка затрещала в руке девчонки, разламываясь на части, длинные осколки дерева вонзились в ее ладонь, пальцы и предплечья. Шум стоял неимоверный: сначала он был низкой гудящей коричневой нотой, а затем перешел в трель, жужжание, хаотичный звон. На лице грязнокровки едва отразилась боль, прежде чем ее глаза закатились, став совсем белыми, а казавшаяся безграничной магия в ее ауре погасла.

— НЕЕЕЕТ!

В голосе Северуса не было ничего человеческого.

Гермиона погрузилась в черные воды, и шум — как и все остальное — прекратился.

◄••❀••►

Кииу кииииииииууу

Кииииииу ииииу

Звуки…

Эти звуки были везде: даже в дымке.

◄••❀••►

Ее подхватил легкий накат какого-то спокойного, безжалостного прилива. Ее тело казалось невесомым и отключенным от разума, оно раскачивалось, пока она пыталась осознать, где находится. Океан? Да, это мог быть он — потребовалось совсем немного воображения, чтобы почувствовать прикосновение песка к щеке, плеск воды, запах свежего соленого воздуха. Чайка кружила и кричала над головой, издавая высокий, скорбный крик.

Как она оказалась у океана? Гермиона дернулась, пытаясь пошевелиться, пытаясь открыть глаза, но что-то удерживало ее на месте. Ограничители? Нет, она не чувствовала никакого давления на руки или ноги, просто не могла пошевелиться. Возможно, это океан обрушился на нее, и вода тянула ее вниз, вниз, вниз, вниз, во тьму.

Но она могла дышать. Воды в ее легких не было. Гермиона снова стала бороться с водой, на этот раз более усердно, и обнаружила, что ее способность двигаться еще больше уменьшилась. Словно орех, зажатый в тисках, ее сжимали все сильнее и сильнее, ожидая, что она расколется. Где я?

Открытие глаз оказалось ошибкой, потому что за веками не было ничего, кроме яркой, ослепляющей белизны, и боль была невыносимой. Где-то что-то закричало, и она почувствовала небольшой прилив благодарности — если она не могла кричать, по крайней мере, кто-то другой мог.

Нет, это кричала она. Разве не так?

— Ты в порядке, Гермиона, ты в порядке!

Знакомый голос. Северус?

Не Северус, но близко. Знакомый голос, голос, который она любила. Гермиона пыталась выбраться из-под воды, но тело не слушалось её, и она продолжала бездумно барахтаться в прибое. Она разомкнула губы, чтобы позвать того, кто пытался ее успокоить, но внезапно ее рот наполнился водой. Не соленой водой, а горькой вязкой жидкостью. Она поперхнулась.

Вода вновь стала очень глубокой.

◄••❀••►

Полностью придя в сознание, Гермиона вспомнила, каким ярким был свет в прошлый раз, и осторожно выглянула из-под ресниц. Ничего. Никакого слепящего света. Ее глаза с трудом сфокусировались, и она поняла, что сейчас глубокая ночь. Мягкий желтый шар парил рядом с ней, становясь все краснее, по мере того, как она на него смотрела.

К тому моменту, когда ее взгляд прояснился и она смогла смахнуть с глаз образовавшиеся во сне корки, шар стал огненно-оранжевым. Рядом с ней кто-то резко проснулся.

— Гермиона? — спросил Гарри. Его голос был хриплым ото сна.

— Привет, — прошептала она. Это было все, что она смогла сделать.

Ей это снилось? Гарри сжал ее руку. Его волосы были длинными, вьющимися и неухоженными, а на подбородке пробилась щетина. Его круглые очки съехали на кончик носа, отчего он выглядел старше. Мешки под его глазами выглядели опухшими, черными и постоянными. Шрам на лбу выглядел… свежим? Покрытым бордово-черной коркой. Как будто недавно из него текла кровь.

Он встал с кресла и, опустившись у ее постели на колени, прижался к ней.

— Привет, — ответил Гарри хриплым голосом. Он плакал? — Как ты себя чувствуешь?

Она не почувствовала ничего, кроме смутного чувства облегчения.

— Хочу пить, — сказала Гермиона, и Гарри бесшумно левитировал к ней стакан с водой.

— Можешь подержать? — спросил он. Гермиона потянулась к стакану и обнаружила, что может.

Вода — на этот раз настоящая вода, не соленая, не горькая жидкость — успокоила ее горло. Гермиона попыталась пошевелить ногами, чтобы принять сидячее положение, но обнаружила, что ее лодыжки каким-то образом прикованы к кровати.

— Что…

— Ты причиняла себе боль, — пояснил Гарри приглушенным голосом. Извиняющимся. — Ты кричала и… и металась. Пыталась найти свою палочку, — он прочистил горло. — Искала Северуса.

Северуса.

Гарри взмахнул палочкой, и ее ноги освободились. Она тут же перекинула их через кровать, пытаясь встать.

— Нет, нет, не надо, ты не должна…

— Где он? — требовательно спросила Гермиона. Ее голос прозвучал пронзительно и чуждо для ее собственных ушей. Истерично. Кто эта девушка, которая так визжит?

— Всё в порядке, Гермиона, ложись, — успокаивающе сказал Гарри. — Северус ушёл и больше не вернётся. Он больше не причинит тебе вреда.

— Что? — Слово сорвалось с ее губ с грубой, неприкрашенной честностью. — Он не причинил мне вреда, он…

— Ложись, — повторил Гарри, на этот раз более решительно, и она повиновалась. Сфера рядом с её кроватью стала кроваво-красной, заливая всю комнату адским сиянием. Гарри откупорил пузырек и протянул ей. — Выпей, тебе это необходимо.

Она покачала головой.

— Нет. Нет, я не…

— Пожалуйста, Гермиона, — взмолился Гарри, — пожалуйста, это поможет. Это единственное, что помогло Рону. Просто прими это, хорошо? — Его голос дрогнул.

Она снова повиновалась. В тот момент Гермиона поняла, что готова на все ради Гарри. Он мог попросить её броситься со скалы, и если бы он сделал это таким тоном, таким уничтожающим, отчаянным голосом, она бы бросилась. Потому что он был здесь, он был жив, и даже если это был сон, она сделала бы для Гарри все, что угодно. Абсолютно все.

Зелье в склянке было горьким и густым, оно лилось ей в горло, как слизь; и оставило во рту скользкий, и такой уродливый осадок, что она закашлялась.

Красный цвет сферы сменился мягкой, светящейся белизной. По мере того, как отголоски красного тумана покидали комнату, исчезала и ясность ее ума. Все казалось замедленным.

— Лежи, — повторил Гарри, но она плохо его слышала; его голос звучал так, словно он звал ее из-под крышки колодца, наполненного патокой. — Ты в порядке, Гермиона.

Не закрывай глаза, сказала она себе. Если ты закроешь глаза, тебя не станет.

Но океан вернулся и поглотил ее, как прилив, затягивая в какой-то ужасный, великолепный водоворот; она больше не могла держать глаза открытыми.

◄••❀••►

Они вытащили её из глубин Хогвартского озера, мокрую и неподвижную, обмотанную ламинарией. Температура и время, проведенное под водой, должны были убить ее, но что-то ее спасло — возможно, русалки, возможно, гигантский кальмар, а возможно, те остатки магии, которые у нее сохранились. Волшебники, в конце концов, выносливее магглов.

Гермиона узнала, что её положили в больницу Святого Мунго с так называемым магическим истощением — недугом, который поражает ведьм и волшебников, слишком глубоко погрузившихся в свою магию; её случай был особенно тяжёлым. Для полного восстановления ее магического ядра и ее с ним связи потребуются месяцы, а возможно, и годы. Ей придется заново выучить самые простые заклинания и довести свой уровень магических способностей до прежнего.

Зазубренные бузинные щепки были извлечены из ее руки и сожжены. Они искорежили ей кисть и предплечье, образовав длинные порезы и засев в ее плоти магически-деревянными занозами — потребовалась тонкая операция, чтобы полностью их извлечь. Какой бы мазью от шрамов ни мазали её руку, шрамы не исчезали; они оставались болезненным и упрямым напоминанием о том, что случается, когда неуравновешенные волшебники пытаются удержать солнце в одной руке.

(Однажды поздно вечером Гермиона обнаружила, что они попробовали эту мазь на других ее шрамах — уродливых шрамах на груди, и она сработала, как по волшебству: кожа стала девственно гладкой. Она плакала, не зная почему, — просто время, проведенное в Хогвартсе, уже превращалось в восковую нереальность.)

К ней почти постоянно приходили посетители. Каждый посетитель приносил с собой новую историю, новую грань гигантской, уродливой жемчужины Последней битвы, где Гарри триумфально сразил злодея, как герой из сказки, и все в мире снова стало хорошо. Такого рода истории всегда исходили от старших членов Ордена. У неё не было сил задавать вопросы, но посетители никогда и не нуждались в них, предпочитая из раза в раз пересказывать историю о том, как Гарри, Рон, Полумна и Драко прибыли в Хогвартс всего через несколько минут после ее дуэли с Волан-де-Мортом, и того как началась осада. Они рассказали о том, как Драко сражался на дуэли со своей тётей Беллатрисой, как Полумна чуть не погибла, как Гарри и Волан-де-Морт столкнулись друг с другом, причём Волан-де-Морт был глубоко не в себе после битвы с Северусом и Гермионой.

Они говорили о битве за Хогвартс восторженными голосами, наполненными ощутимым облегчением. Все закончилось, наконец-то закончилось, и их спаситель спас их еще раз. А сама она была такой храброй, настолько храброй, что вышла замуж за Пожирателя Смерти, осталась жива и даже сама убила нескольких Пожирателей Смерти! А теперь… теперь ей нужно просто лечь, просто отдохнуть.

Она не знала правды, пока не увидела Рона.

Он так сильно изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Стал каким-то немыслимо высоким, а его подростковая худоба превратилась в больную изможденность. Его обычно солнечные веснушки теперь резко выделялись на фоне бледного лица. Когда Гермиона в очередной раз проснулась, шар был янтарного цвета, а Уизли сидел в кресле в углу комнаты.

— Ты проснулась? — спросил он. Его голос тоже стал ниже. Он не смотрел на нее, его голубые глаза метались по комнате, ни на секунду не задерживаясь на одном месте.

Гермиона кивнула.

— Лаванда рассказала мне о том, что случилось, — сказал он бесцветным голосом. — С Кэрроу.

Шлёп. Шпатель с мокрым бетоном шлепается о кирпичи. Шлёп. Мешок с мясом ударился о стену.

— Она сказала, что ты даже не проверила Джинни, — продолжил Рональд, и Гермиона заметила, что он навязчиво вертит в руках делюминатор, то открывая, то закрывая его. — Сказала, что ты просто вошла в комнату, увидела ее и сошла с ума.

— Я думала, что она мертва, — прохрипела Гермиона.

Рон не смотрел на нее.

— Сейчас она мертва. А тогда не была. Она умерла позже. Вместе с Лавандой.

Еще один выбор, который она сделала инстинктивно, не думая, не планируя. Дары или крестражи. Помочь или навредить. Она всегда делала неправильный выбор. Вот почему она планировала, вот почему разрабатывала стратегии, потому что, когда она была предоставлена самой себе, своим собственным инстинктам…

— Но, по крайней мере, ты убила Кэрроу, да? — голубые глаза Рона были сухими, но голос его дрожал.

— Рон, — пролепетала она, но голос её пропал. Его имя прозвучало как сухой хрип.

— Не надо, — сказал он. Безжизненно. Делюминатор щелкнул, открываясь. Щелкнул, закрываясь. — Лаванда только об этом и говорила. О том, что ты спятила. Как ты убивала их снова и снова.

На ее губах было что-то влажное и соленое. Океан. Гермиона кивнула.

Челюсть Рона выпятилась вперед.

— Спасибо. Хотел бы я быть на твоем месте, но… нищим выбирать не приходится.

Почему он не обвинил меня? Почему он не ворвался сюда, крича, швыряя вещи, пробивая стены, швыряясь проклятиями? Почему он не назвал меня убийцей, монстром, лгуньей?

Гермиона покачала головой и попыталась проглотить горячий, как обжигающий уголь, твердый комок в горле.

— Северус мертв? — спросила она. Это был первый вопрос, который она задала за время своего недельного пребывания в Мунго. Вся остальная информация была предоставлена ей добровольно. Но только не это.

Рон впервые посмотрел на неё, и она не увидела в его взгляде злобы. Только смутная, тоскливая пустота.

— Да. Волан-де-Морт убил его, мы так думаем. В конце все вышло немного… боком. Но он никак не мог выжить — Волан-де-Морт обрушил половину Хогвартса на его голову.

Эта информация должна была наполнить ее горем, должна была ввергнуть в отчаяние, но она ничего не почувствовала. Только смутную грусть. Неужели у меня отняли и это? Гермиона посмотрела на сферу рядом со своей кроватью, та приобрела цвет спелого мандарина.

— А что с палочками?

Рон нахмурил брови.

— Твоя палочка? Она сломалась, Миона.

— Нет, не моя…

Кого волнует моя палочка? Кого волнует? Не меня, конечно.

— Магглорожденные. У них забрали палочки, Северус хранил их в наших комнатах. Их вернули студентам?

Это была самая сильная эмоция, которую она увидела на лице Рона с тех пор, как он вошел в комнату.

— Не знаю, — ответил он, пожимая плечами, но вид у него был обеспокоенный. — Министерство все прочесало. Авроры ползали по всему Хогвартсу… после битвы. Возможно, сейчас они в Министерстве.

Вспышка ужаса — настоящего ужаса, настоящих эмоций — пронзила ее, и сфера вспыхнула ярко-красным.

— Нет, — запинаясь, вымолвила Гермиона. — Нет, они не могут быть в Министерстве, они… — Она замолчала, пытаясь разобраться во всем этом. — А как же браки?

— Снейп мертв, — медленно произнес Рон, — это не будет иметь значения, если…

— Мне ПЛЕВАТЬ НА СЕБЯ! — взвизгнула Гермиона. — А как же другие, Рон?

Рон подпрыгнул от неожиданности, превратившись из встревоженного в пугливого зверька, а его голубые глаза метнулись к двери. Казалось, что-то в Рональде защитно сжалось, словно звук испуганной, кричащей женщины пробудил в нём очень плохие воспоминания.

— Я не знаю! — крикнул он в ответ, поднимаясь на ноги и начиная расхаживать по комнате. Он провел обеими руками по своим рыжим волосам, а затем, схватив их кулаками, присел на корточки. Из его груди вырвался глубокий животный стон.

— Я не знаю, Гермиона, я не знаю. Я ничего не знаю. Это не конец, Гермиона, мы не нашли все крестражи, мы не нашли их все, так что он ушел, но на самом деле он не ушел, и я просто…

— Где Гарри? — Гермиона, тяжело дыша, скатилась с кровати. Ее ноги были ватными, ее колени были сведены вместе, она была похожа на новорожденного жеребенка. — Гарри узнает, Гарри…

— Гарри у них, — простонал Рон, сильнее зажимаясь в себе.

— Он только что был здесь, — задыхаясь, возразила Гермиона, — буквально на днях. Я только что видела его…

Голубые глаза Рона были очень далеко, Гермиона увидела, что из них исчезла частичка его самого, частичка которую не вернет никакая магия.

— Он в Министерстве. Теперь все в Министерстве.

В комнату влетел, встревоженный криками Гермионы, целитель. Комната была залита красным светом, и при таком освещении мужчина выглядел как дьявол, посланный прямо из самого ада. Гермиона оскалилась.

— Где Гарри? — прошипела она, брызжа слюной, прежде чем её руки и ноги прижались к телу. Ее глаза закатились, и она увидела Рона, который был так же затянут в смирительную рубашку.

— Успокойтесь, — сказал целитель, — я введу вам обоим легкое успокоительное. Я понимаю, что вы через многое прошли. Отдохните. Просто прилягте, и все. С вами все в порядке.

Когда ее челюсти волшебным образом разомкнулись и горькая жидкость полилась в горло, Гермиона подумала, что это хуже, чем все это, что сделал с ней Притчард.

◄••❀••►

Аврор, допрашивавший ее в Мунго, был совершенно скучного вида мужчиной с тонкими, подведенными карандашом усами и седыми волосами, разделенными воинственным пробором. На нем было темно-угольное пальто, а перо, которое покачивалось в воздухе рядом с ним, было квадратным коричневым совиным пером, а не обычной безделушкой из павлиньих или орлиных перьев. Каждый раз, когда кто-то из них говорил, перо скользило по свитку, делая аккуратные пометки с тихим скрип-скрип, скрип-скрип.

— Как вас зовут? — спросил аврор.

— Гермиона Джин Грейнджер, — машинально ответила она. — Седьмой курс.

Его губы поджались.

— Согласно моим записям, вы были исключены в начале седьмого курса.

Гермиона почувствовала, как щеки ее слегка порозовели. Стыд? Гнев? Сфера рядом с ней была бледно-лимонного цвета.

— Да. Я магглорожденная. Всех магглорожденных исключили в начале семестра в прошлом году.

Он не выглядел ни капли пристыженным, но поправил свои записи с легким звуком «Ах».

Скрип-скрип, скрип-скрип.

— Понятно. И все же вы остались в Хогвартсе?

— Я была замужем за Северусом Снейпом.

Произносила ли я когда-нибудь эти слова вслух, именно в таком порядке? Была замужем, — мысль об этом поразила ее, как удар в живот.

— Ммм. В результате этого брака родился ребенок?

На одно безумное, невозможное мгновение Гермионе показалось, что она ослышалась. Ребенок? Была ли она когда-нибудь беременна? Они переспали всего несколько раз, но она никогда не утруждала себя использованием никаких контрацептивов. Это просто не приходило ей в голову. Но она явно не была беременна и, насколько ей известно, никогда таковой не была… ее последние месячные пришли и прошли, пока она корчилась на больничной койке.

— Этого не произошло.

Гермиона услышала голос своего подсознания, сразу же узнав его ледяной тон.

Ты начинаешь мне надоедать, — сказало оно. Тебе лучше поторопиться.

— Понятно. И вы ответственны за смерть Амикуса и Алекто Кэрроу?

Она сделала паузу, глядя на аврора, ожидая, что тот оторвет взгляд от своих записей. Но он просто ждал, а затем его безвкусные, овсяного цвета глаза поднялись и уставились ей в переносицу.

— Они били детей, — тихо сказала ему Гермиона. — Пороли их. Применяли к ним Непростительные. Они заставляли студентов применять друг к другу Круциатус. Некоторых подвешивали на цепях к потолку. Нескольких студентов даже убили.

Джинни Уизли умерла, — хотелось ей выкрикнуть, но она стиснула зубы. Джинни Уизли бросали с лестничного пролета на лестничный пролет и так семь этажей, пока каждая косточка в ее теле не переломалась, поэтому я убила двух этих слюнявых, сквернословящих идиотов. Я убила их, потому что они убили ее, и я бы сделала это снова.

На лице аврора не мелькнуло ни капли сочувствия или понимания. Его усы слегка подергивались, возможно, от досады.

— И поэтому вы взяли на себя смелость убить их?

Скрип-скрип, скрип-скрип.

— Мы дуэлировались, — пояснила Гермиона. — Я застала Алекто за убийством студентки, Джинни Уизли. Я вызвала ее на дуэль, и она проиграла. Амикус пытался защитить свою сестру, поэтому я и его вызвала на дуэль.

Дуэль — слишком умеренное слово, слишком расчетливое. Она била их о стены, потолки и полы, пока от них ничего не осталось, била до тех пор, пока кровь не забрызгала все поверхности, кроме нее самой. Если бы она была более хладнокровной или расчетливой, то раздробила бы их на атомном уровне, пока от них не остался бы лишь мелкий черный порошок.

— Понятно, — произнес аврор нейтральным тоном. — А ваша палочка, она все еще у вас?

— Она была уничтожена.

Уничтожена, потеряна — какая разница? Старшей палочки больше нет, и это главное.

— Мы с Волан-де-Мортом дуэлировали во время Битвы за Хогвартс. Он пришел допросить меня, потому что я не предоставляла Снейпу достаточно информации. Я дуэлировала с ним, и палочка разлетелась вдребезги.

Они оба посмотрели на ее правую руку, ту, на которой все еще оставались темно-бордовые шрамы. Длинные осколки волшебной палочки вонзились в ее руку: ладонь, пальцы, предплечье, и теперь шрамы ветвями обвились вокруг нее. Бузинной палочки больше не существовало.

— Как волшебная палочка могла разлететься вдребезги? — нажал аврор.

Сфера рядом с ее кроватью окрасилась в светло-шербертовый цвет.

— Почему вы так много спрашиваете о моей палочке? — огрызнулась Гермиона. — Разве у вас нет других дел? Я припоминаю сотню или около того других палочек, которые были отобраны у магглорожденных на борту «Хогвартс-экспресса», разве их не нужно вернуть владельцам?

— Министерство находится в процессе их сортировки, да, — мягко ответил аврор, — но на это требуется время.

— Я уже рассортировала их, — Гермиона ощетинилась, — я рассортировала их сама. По длине, древесине и сердцевине. Я написала записку для каждой палочки, они были прикреплены магическим образом, вам просто нужно…

— Мисс Грейнджер, — мужчина резко оборвал её. — В Министерстве сейчас огромные потрясения, как вы, наверное, понимаете. У нас есть другие приоритеты…

— Другие приоритеты? — глухо повторила Гермиона. — У вас есть другие дела, кроме возвращения палочек их владельцам? Что насчет магглорожденных, которые вышли замуж, что насчет них? Их браки все еще в силе?

— Закон о браке привел к появлению довольно большого количества детей-волшебников, — ответил ей аврор с видом родителя, объясняющего что-то сложное маленькому ребенку, — и, по-вашему, Министерство должно разбить эти семьи…

— Вам насрать на магглорожденных, да? — потребовала ответа Гермиона. — Вам ведь все равно, что с нами случилось, верно? Сколько людей в Министерстве действительно были под Империусом? Сколько из вас просто подумали: «Ну, в конце концов, это всего лишь грязнокровки, какое это имеет значение?»

Скрип-скрип, скрип-скрип.

Если выбор слов и гнев Гермионы и обеспокоили аврора, то он не показал этого неумолимым выражением своего лица.

— Я вижу, что расстроил вас, — сказал он, по-видимому, больше для пера, чем для нее, — приношу извинения за причиненное беспокойство. Я понимаю, что вы через многое прошли. Министерство просто пытается установить хронологию событий для Визенгамота, вам не грозит никакая опасность или неприятности.

Его тон не столько успокаивал, сколько намекал на то, что неприятности вполне могут возникнуть, если она не успокоится. Но как это отразить на пергаменте? Перо не могло записать, насколько ровным и незаинтересованным был его голос.

— Мне ничего не угрожает, — снова повторила Гермиона, сопровождая свои слова сухим, немного лихорадочным смехом. — Это неправда. Я все еще грязнокровка, не так ли?

— Ваш статус крови имеет очень малое значение в нынешней ситуации, — многозначительно сказал ей аврор.

— Но не совсем малое, верно? Не совсем? — Снова этот смех, высокий и пронзительный. — Не совсем. Я понимаю.

Перо перестало царапать. На мгновение в комнате воцарилась тишина.

— Моя жена — магглорожденная, — сказал ей аврор. Его голос был очень тихим. — Ее палочка была передана мне в начале войны. Я понимаю, через что вам пришлось пройти, мисс Грейнджер. Пожалуйста, помогите мне. Это очень важно. Я пытаюсь доказать вашу невиновность.

Гермиона опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях. На них красовались уродливые красно-фиолетовые шрамы, но на груди больше не было никаких уродливых надписей.

— Вы не понимаете, через что я прошла, — сказала она в пустой тишине комнаты. — Если бы вы понимали, то знали бы, что я вовсе не невиновна. Я убила Кэрроу, потому что хотела этого.

Она замолчала, собираясь с силами. Она так устала.

— Я убила их, потому что мечтала об этом. Я причинила боль большему количеству людей, чем Кэрроу, и я не могу найти в себе сил, чтобы беспокоиться об этом. Ни капельки, — ее глаза пылали на измученном лице, когда она смотрела на аврора; на его лице ничего не отразилось. — Ни капельки.

Долгое, очень долгое молчание. Перо не двигалось, оно просто зависло над пергаментом в ожидании.

— Расскажите мне о Северусе Снейпе, — сказал аврор.

Услышать его имя было все равно что получить пулю в живот.

— Убирайся, — сказала Гермиона, и ее голос был почти рычанием.

— Был ли он жестоким? Эмоционально, физически, психически? Он когда-нибудь требовал от вас информации о местонахождении Гарри Поттера? — Светло-карие глаза мужчины были пустыми. — Он когда-нибудь бил вас?

Гермиона схватила желтый шар, парящий рядом с ее кроватью, и швырнула его в аврора так сильно, как только могла. Он разбился о стену рядом с мужчиной, оранжевые осколки рассыпались по полу; шар разбился с очень неприятным звуком, не похожим на звон разбитого стекла. Странный желто-красный газ начал растекаться по полу. Аврор вздрогнул, но остался сидеть.

— Убирайся отсюда, — прорычала Гермиона.

Убирайся, пока я, блядь, тебя не убила… Убирайся, пока я тебя не убила…

Скрип-скрип, скрип-скрип.

Аврор ушел.

◄••❀••►

Несколько дней спустя пришла ведьма-медичка.

Это была миловидная женщина с ямочками на смуглых щеках и длинными черными косами, собранными в узел на затылке; в целом она обладала энергией маленькой, взбалмошной птички, но улыбка ее была теплой, и вместо того, чтобы сесть в кресло в углу комнаты, она устроилась на кровати рядом с Гермионой.

Гермиона практиковалась в сотворении заклинаний с помощью волшебной палочки-муляжа, предоставленной целителями. Ощущение было такое, будто держишь сухую мертвую ветку дерева.

Алохомора, Коллопортус. Тщательно произнести заклинание. Алохомора.

Было унизительно бороться с простыми заклинаниями, которые она выучила еще в детстве, а теперь едва могла произнести, не выбившись из сил.

— Как вы себя чувствуете? — спросила медичка. Гермиона едва удостоила ее взглядом.

— Алохомора, — замок открылся со слабым щелчком.

— Я собираюсь задать вам всего несколько вопросов, мы просто пытаемся определить, как вы выздоравливаете. Знаете, разум подобен телу, иногда ему нужно немного взбодриться, — стало ясно, что эта ведьма была магическим аналогом маггловского психолога и что она много раз использовала эту фразу по отношению к другим таким же, как Гермиона, капризным, недовольным волшебникам. — Я хочу убедиться, что каждая ваша частичка исцеляется должным образом, как тело, так и разум.

— Я в порядке, — уныло ответила Гермиона. — Коллопортус.

Замок щелкнув, захлопнулся.

— Что ж, это хорошие новости! — воскликнула ведьма с фальшивой радостью. — А как насчет ваших снов? Кошмары были?

Гермиона бросила на нее злобный взгляд, но ничего не сказала. Ей не разрешалось видеть сны — вместо этого она часами пребывала в бессознательном состоянии. Целители регулярно давали ей лекарства, проверяя, глотает ли она их, но Гермиона была им за это почти благодарна. Если бы они не пичкали её лекарствами с такой пугающей регулярностью, ей бы точно снились кошмары.

Ведьма-психолог терпеливо ждала, но когда Гермиона не ответила, она мягко подтолкнула: «А днем? Какие-нибудь плохие мысли? Желание причинить себе боль?»

— Нет, — резко ответила Гермиона, а затем таким же тоном: «Алохомора».

Замок не открылся.

— Замечательно! — ведьма что-то нацарапала в своих бумагах. — А как насчет других людей?

— А что насчет других людей? — спросила Гермиона, не пытаясь быть недоброй, но слыша, как жестоко звучат слова, исходящие из ее уст.

Если это и обеспокоило целительницу, то она этого ничем не показала.

— Есть мысли о том, чтобы причинить боль другим?

Все время, — подумала Гермиона, но промолчала, позволив этой мысли раствориться в воздухе.

— Нет, — она агрессивно ткнула палочкой в дверь. — Алохомора!

С неохотой дверь открылась. Гермиона выдохнула.

— Отлично, — ведьма просияла. — Вы должны выйти отсюда со дня на день! — Она ждала, как будто ожидая, что Гермиона улыбнется в ответ или ликующе воскликнет, но ничего подобного не произошло, и она продолжила: «У вас есть вопросы? Есть ли что-то, на что я могу ответить? Как-то помочь вам?»

— Где Гарри? — сразу же спросила Гермиона.

— О, сейчас он проводит большую часть времени в Министерстве, — рассмеялась ведьма-психолог, — по крайней мере, если верить «Ежедневному пророку», но я уверена, что он скоро навестит нас!

Рот Гермионы скривился. Эта газетенка перешла от клеймения Гарри как «Нежелательное лицо №1» к его восхвалению и все волшебное сообщество послушно повернулось к нему лицом, повторяя все и веря во все, что писало издание.

Гарри хочет быть в Министерстве, — хотела спросить Гермиона, или его держат там? Но, конечно, эта жизнерадостная маленькая птичка не могла знать ответа, она просто выдала бы ей то, что пропагандировало Министерство.

— А похороны будут? — спросила Гермиона. — Для Северуса?

При звуке этого имени медичка стала очень обеспокоенной.

— Нет, — медленно сказала она, — я не думаю, что у него была семья. И Министерство не рекомендует проводить похороны Пожирателей Смерти, — она посмотрела на Гермиону, которая уставилась на тусклую палочку у себя на коленях. — Я удивлена, что вы спросили о нем, — мягко продолжила она. — Уверена, что быть замужем за таким человеком было сущим мучением.

Гермиона не смотрела на нее.

— Откуда вам знать? — она горько рассмеялась. — Я единственный человек, который знает, каким был наш брак.

— Ну, — ведьма растерялась, — было несколько интервью со студентами Хогвартса. Они сказали, что вы были… совершенно не похожи на себя во время вашего брака. Очень подавленной. «Кроткой», я думаю, они использовали именно это слово. И, конечно, свидетельства Визенгамота о ваших действиях…

— …Что? — спросила Гермиона. — Какие свидетельства?

— На суде, — ответила ведьма, — вашем. Защита подробно рассказала о вашем состоянии, они сослались на маггловскую болезнь… О, я забыла, как она называется, но это то, что испытывают магглы в моменты травм. Что-то о заключенных, о том, как они каким-то образом привязываются к своим тюремщикам.

— Стокгольмский синдром? — спросила Гермиона, у нее пересохло во рту.

— Да! — обрадовано воскликнула медичка. — Да, он. Я никогда не слышала об этом раньше, не знала, что у магглов есть названия для такого рода вещей.

Гермиона смотрела на нее с выражением абсолютного ужаса, но ведьма продолжала, ничуть не смутившись:

— Визенгамот решил, что в силу вашего возраста и, конечно, кровного статуса вы не вполне владеете своими способностями и что любые действия, совершенные вами во время битвы за Хогвартс, не должны быть использованы против вас. Удивительно, что вы не прочитали об этом в «Пророке»! Это было во всех газетах.

Целительница говорила так, как будто это было совершенно нормально, что объект уголовного процесса узнавал о новостях по его делу из международного новостного издания.

— Уверена, это было непросто, — сочувственно продолжала ведьма. — Если вам когда-нибудь понадобится поговорить с кем-то, пожалуйста, пришлите мне сову, — она положила свою визитку, очаровательно мерцающую, на тумбочку рядом с кувшином для воды.

— Когда я могу уйти? — глухо спросила Гермиона.

— Скоро, — пообещала медичка. — Очень скоро.

◄••❀••►

Ей потребовалось больше месяца, чтобы выписаться из больницы Святого Мунго, и это только потому, что последние десять дней она держалась смирно и послушно следовала любым приказам целителей. Какие бы зелья они ни хотели, чтобы она приняла, она принимала. Она намазывала руку мазью для шрамов и практиковалась в заклинаниях, пока не уставала, а потом практиковалась еще немного. Когда они задавали ей вопросы, она не кричала, не швырялась вещами и не угрожала переломать им руки.

Гермиона потратила столько сил на то, чтобы ее выписали из Мунго, что когда ее действительно выписали, завалив шквалом бумаг, она понятия не имела, что делать дальше. Идти ей было некуда. Ее родители были в Австралии. Она полагала, возможно, по глупости, что при выписке будет присутствовать какой-нибудь член Ордена, готовый отвезти ее в какое-нибудь убежище, сказать, какая она храбрая, и посоветовать ей лечь и отдохнуть.

Она подошла к столу и прочистила горло.

— Я выписываюсь. Сегодня утром я получила документы на выписку.

Мерлин, она подписала столько страниц, что через некоторое время у нее свело руку.

Пухленькая, дружелюбно выглядящая ведьма за письменным столом проверила один из своих многочисленных свитков.

— Гермиона Дж. Грейнджер? — спросила она, глядя на нее поверх очков в форме полумесяца. Это действие напомнило Гермионе о Дамблдоре, и ее правая рука, покрытая шрамами, дернулась.

— Да, верно, — Гермиона постаралась изобразить приятную услужливость, которая всегда присутствовала в ее голосе при общении с авторитетными людьми, но сейчас она казалась ей приторной. Ведьма ждала, и Гермиона не догадывалась, почему. — Мне нужно что-то подписать или…?

Конечно, она не была должна Святому Мунго денег? У нее не было ни одной волшебной монеты, все было в Гринготтсе, и в любом случае у нее не было палочки, чтобы получить доступ к своему банковскому счету. Не было у неё и денег на покупку новой палочки. Что, ради всего святого, она собиралась делать, когда покинет это место? Всё, что у неё было, — это горстка маггловских монет и парочка купюр.

— У вас накопилось довольно много почты, — сказала ведьма, левитируя к ней аккуратный сверток. — Все это в этой коробке. Осторожно, она тяжелая.

Гермиона приняла коробку — она была тяжелой, черт побери, — и бросилась прочь практически бегом. Она не останавливалась и не замедляла свой бодрый шаг, почти легкую пробежку, пока не оказалась далеко от псевдо-универмага, который едва не взял ее в заложницы, пока не влилась в толпу лондонских жителей, пока ее практичный мозг не подсказал ей, что нужно сбавить темп, потому что бег подозрителен. Тяжело дыша, она нашла небольшую скамейку и уселась на нее, впившись пальцами в стенки коробки.

Содержимое коробки, как и ее расшитой бисером сумочки, намного превышало ее внешний размер, и ей потребовалась целая вечность, чтобы разобраться во всем этом. Прохожие бросали на нее недоуменные взгляды — чего бы она только не сделала ради хороших чар «Не обращай на меня внимания», чтобы все оставили ее в покое, пока она будет разрывать письма и вскрывать посылки.

Некоторые из них были простыми письмами от фанатов. Ведьмы и волшебники хвалили ее за то, какой храброй и какой талантливой она была. Некоторые были душераздирающе отчаянными письмами от магглорожденных, умолявших ее спасти их от браков или поделиться информацией, если такая у нее есть, об их волшебных палочках. Некоторые были газетными вырезками из «Ежедневного пророка», и именно из одной из этих вырезок она с опозданием узнала, что была награждена орденом Мерлина первой степени. Как Гарри и Рон.

Там была фотография, на которой парни принимали награды: Гарри не улыбался, а Рон нервно переминался с ноги на ногу, когда медаль вешали ему на шею. При взгляде на друзей у нее защемило сердце. Луна стояла рядом с ними, её взгляд был потерянным и расфокусированным. Каждые несколько секунд она наклоняла голову в одну сторону, словно прислушиваясь к чьему-то шепоту на ухо.

Следующим, на что она посмотрела, было толстое, официальное на вид письмо, и если бы она знала о его содержании, то первым делом вскрыла бы его.

Это было очень длинное, насыщенное новостями послание с тисненой печатью внизу. Ее глаза блуждали по строкам, останавливаясь на отдельных фразах, когда она бегло просматривала документ.

Ближайшие родственники. Имущество. Официально объявлен мертвым.

Правильно, — тупо подумала она, — я была его женой. Все, чем он владел, теперь принадлежит мне.

Этого было достаточно, чтобы убедить ее в том, что Северус Снейп, ее муж, действительно мертв. Что-то в сухом, официальном тоне, в механической раздаче его вещей, небрежном (лживом?) выражении сочувствия. Там был длинный список того, что принадлежало ему, включая нелепую коллекцию книг, которую он застраховал, и она была уверена, что это только половина его коллекции; его палочку, все предметы гардероба и ингредиенты для зелий, которыми он владел; очень простую, ничем не примечательную метлу, которой она не собиралась пользоваться; и дом.

Дом?

Он владел домом в Паучьем Тупике в Коукворте — месте, которое Гермиона никогда не видела и не знала о его существовании до этого самого момента. Во рту появился кислый привкус, и на мгновение она задумалась: а знала ли я его на самом деле? Их брак продлился меньше года. Они так мало рассказывали о себе, но провели столько времени в мыслях друг друга, столько отчаянных уроков Окклюменции… а она ни разу не вспомнила о том, что у него есть дом.

Слова на странице расплывались. На нее упала жирная капля воды, потом еще одна. Гермиона жалобно шмыгнула носом. Возможно, она выдумала все это в своей голове, создала какое-то фантастическое приключение с ними двумя.

Напарники, противостоящие всему миру. Пытающиеся выиграть войну. Влюбляющиеся.

Это было самое страшное, и мысль о том, как сильно она любила Северуса, словно раскаленный нож вонзилась ей под ребра. Она уже любила его, что бы она себе ни придумала. Была ли эта любовь порождена извращенным стокгольмским синдромом, какими-то странными химическими нарушениями в мозгу или просто мечтательной фантазией юной идеалистки, она не знала. Возможно, понемногу всеми тремя, но это была любовь. По крайней мере, для нее.

Почему я не сказала ему об этом? Почему я никогда не говорила ему об этом после всего того, что мы пережили вместе?

Гермиона даже не помнила его смерти. Она не осознавала этого. И не было никаких похорон — казалось, что он просто исчез.

Она плакала и плакала до тех пор, пока ничего не осталось, плакала, потому что больше ничего нельзя было поделать с огромной утробой горя, разверзшейся внутри нее, горячей, пустой и свирепой. Она зарыдала и прижала письмо к груди, и одна обрывочная мысль — я вдова — промелькнула у нее в голове и повергла ее в новые конвульсии.

Какая глупость, — укорил ее ее беспристрастный мозг. Ты устраиваешь сцену. Ведешь себя как нелепая девчонка. Перестань плакать, он был всего лишь мужчиной, и притом не очень хорошим.

Он был моим мужем, — подумала она про себя, держась за ребра так, словно они могли разлететься вдребезги. Он был многим, но прежде всего он был моим мужем.

◄••❀••►

Коукворт был суровым индустриальным городком с неровными мощеными улицами и постоянным моросящим дождем. Каждая поверхность, каждый кирпич, дверной косяк и вывеска бара были покрыты тонким слоем грязи, а дороги были рябыми и неровными. Через маленький город текла унылая река, мутная и печальная, слишком грязная, чтобы в ней плавать, но достаточно приятная, чтобы смотреть на нее в хорошую погоду; в центре всего этого, как наполненная гноем сердцевина абсцесса, возвышалась фабрика, изрыгающая дым. Тут и там виднелись следы жизни — побеленный забор, аккуратная каменная стена, яркие неоновые вывески, обещающие холодное пиво, причудливый магазинчик, в витрине которого стояли ящики с цветами. Не подозревая ни о чем, Гермиона также прошла мимо — и смутно оценила — небольшой парк с качелями, где ее Северус тридцать лет назад подружился с Лили.

Дом в Паучьем Тупике находился в самом конце ряда одинаковых домов и был почти… ветхим. Две ставни свисали под странными углами, а верхнее окно было разбито, создавая общий эффект избитого лица с отсутствующими зубами. Живые изгороди сильно разрослись, намного выше, чем у соседей, которые несколько раздраженно, но чрезвычайно аккуратно подстригли свои кусты и не доходя до границы его участка.

Гермиона толкнула калитку, которая с ржавым скрипом отворилась, и робко подошла к двери. Зная своего покойного мужа, можно было предположить, что дом будет охраняться не хуже Хогвартса, но ничего такого не было. Все заклинания, которые он наложил на дом, должно быть, умерли вместе с ним. От этой мысли у нее в горле застрял новый ком.

Она без труда открыла дверь и шагнула внутрь. Дом оказался темнее, чем она ожидала, тусклым и пыльным, но почти до отказа забитым книгами. Их количество поразило Гермиону: она никогда не видела столько встроенных шкафов, разве что в библиотеке. В скудной обстановке и грязных полах было мало домашнего уюта. Всё здесь нуждалось в генеральной уборке. Было очевидно, что в этом доме долгое время жили только пауки.

Словно влекомая какой-то невидимой нитью, она бродила по комнатам, поднималась по узкой лестнице, заглядывала в спальни. Зеркало в ванной было треснуто. На лестничной площадке в штукатурке зияла дыра от чьего-то злого кулака.

Северуса? Его отца?

Крошечная, заросшая паутиной спальня… Нахлынула новая волна слез, и Гермиона пожалела, что стала такой сентиментальной, удивляясь тому, как можно продолжать плакать, когда уже, казалось бы, ничего не осталось. Кровать провисла посередине. В спальне было одно окно. Разбитое. Она представила себе его здесь — угрюмого подростка, скорчившегося в постели, с занавесями длинных волос, скрывающими его несуразное лицо.

Главная спальня явно не использовалась, и не использовалась уже очень давно. Северус жил в Хогвартсе, и она это знала, но по какой-то причине он оставил этот дом себе. В спальне не было никакой мебели.

На мгновение Гермиона представила себе свою жизнь. Она не знала, что делать дальше: её прошлое было полузабыто и воспринималось болезненно. Будущее зияло впереди, пустынное и бессмысленное. Что она могла сделать?

Сначала она приготовит чай. Гермиона проглотила комок в горле.

Сделай первый шаг. Найди какое-нибудь занятие.

Снова вниз по лестнице. Она провела пальцем по перилам, и он стал грязным и серым от пыли. Увидев кухонный стол, она резко остановилась.

На потертом от времени столе лежала ее волшебная палочка, выглядевшая маленькой и заброшенной. Ее настоящая палочка, та, которую она купила у Олливандера много лет назад. Виноградная лоза. Сердечная жила дракона.

Гермиона бросила коробку с письмами и подлетела к ней.

Держать в руках свою старую волшебную палочку было все равно что нырнуть в теплую ванну после очень долгого и изнурительного дня. Это было похоже на стакан огневиски — оно ударило ей прямо в голову, и заставило бредить. Ее магия, которая все еще восстанавливалась после столь сильного истощения, одобрительно загудела.

Рядом с палочкой лежал клочок бумаги, исписанный знакомыми колючими каракулями.

Сохрани его для меня

С.