Скажи, волче, кто воет в лесу, чьи следы когтистых лап на пороге. Скажи, волче, отчего пахнешь ты кровью и мокрой волчьей шерстью.

      И волче ведал:

      — То зверь уставший за многие несчастные века, полные бренных скитаний. Виной тому проклятие, что следует за мной по волчьим следам — никак не скроюсь я от него, вот в чём моя беда.

      Герцог в их краях был статным, да любим дамами; звали его Светлостью, но света в нём отродясь не водилось. Как полагалось — взял жену, к которой любви ни унции, и всё же чтил брачный обет, как истинно-святой.

      На герцогиню смотрели со смесью жалости и зависти; бродили слухи, — как кровожадный зверь в их лесу, — мол, герцог на деле безродный да пришедший из далёких, мрачных краёв. Этикет знал до мелочей, и всё же был чужим, как ни глянь. Злые слова заглушал лишь перезвон золота, коим владел герцог, и благоговение короля, что и даровал ему титул за заслуги.

      Часто видели герцога поодаль от всех на любых балах да пирах — ценил поступки больше слов, потому обидеть короля своей неявкой не смел. Заместо него — соловьём пела герцогиня.

      И шептали эти злые, эти длинные, бесстыжие языки, что герцогиня — мать всех дурных сплетен про герцога. Герцог в любом разговоре лишь улыбался — понимающе так, ничуть не осуждающе. Словно ничто его душу не бередило, ничто не в силах заставить его утратить покой. Невдомёк всем невеждам было, что единственная его печаль — взгляд скорбной матушки-луны; единственная мука его сердца — запрятана за гущами, куда не ступала нога обычного люда, точно сам лес не пускал к ней непрошенных гостей.

      Ходил он под надзором луны к ведьме, живущей в глубокой чащи. Звали её безликой — тридцать лиц было, и ни одно не по размеру её мелочной душе. Возможно, и не была она никакой ведьмой — быть может, русалкой с отрубленным хвостом, а может — мстительной утопленницей. А может, всё это — мелочи, да маски её. Никто правды никому и никогда не поведает. Сама она лишь смотрела на него глазами хитрющими, ела яблоко с ножа — ой, не к добру, — и всегда знала, на кой он к ней пришёл. В воду глядела, а вода ей всё рассказывала по-сестрински.

      И помнил герцог, как молвил в их первую встречу:

      — Расскажи же, ведьма, даруй мне ясность — как скрыться от взора луны? Раскрой секрет, ведь как ты укрылась от целого мира — так никто более не сумеет.

      И ведьма смеялась с его слов — как никто и никогда не смеялся со слов герцога.

      — Слушай, волче, сам ведь сказал — ведьма я. Я не помогаю — гублю лишь. Как обозлишься на целый мир — так и приходи, думать будем.

      Как герцог возвратился домой той ночью, так каждую ночь возвращался к ведьме. Любил он её, быть может, искренне, да только от смиренного отчаяния. И от него же однажды рассказал своей герцогине, отчего же покидает их общие покои каждую ночь, возвращаясь с рассветом.

      Герцогиня ахнула, но притворство сквозило в тоне. Выведала она, где хранит он каждое обращение одежду свою — единственное, что способно вернуть ему людской облик. На следующую неделю — проводила за дверь, подождала немного, прежде чем прокралась к его тайнику в старой церкви; прежде чем забрала с собой одежду.

      Спросил бы кто герцога — соврал бы, сказав, что не ждал подлости от жены, да волка никогда и ни о чём не спросят люди, лишь ведьмы. К ведьме он и возвратился — дорогу не забудет в любом обличии, лес примет его в любом обличии.

      Стояла ведьма на крыльце, вглядываясь в гущу — точно ждала.

      Расскажи же, волче, как наклонялась она, и шёпот её, приторно-сладкий, точно съеденное с ножа яблоко, отравлял душу:

      — Нашлю на них три века несчастий, да спокойной жизни не дам, коль останешься ты со мной на веки вечные.

      Расскажи же, волче, как приходил ты к ней, как доверительно клал ты голову ей на колени, и как шерсть твоя слипалась от крови. Как прикрывал глаза, как касался влажным носом её ладоней, точно говоря:

      — Ты моя радость и отрада, ты моё горе и погибель. И всё равно ведь буду любить тебя, ведьма, покуда не гонишь ты прочь этого усталого зверя со своего крыльца.

      Расскажи же, волче, как скалилась она — по-звериному.

      Заместо тебя, сдержав своё слово.