Лини, сидя за столом, внимательно наблюдает за суетливой Аннабель.

      Ей всё это всегда было и, кажется, всегда будет в радость — превращать обычное чаепитие в маленький праздник, что теперь посвящены лишь им двоим; от её прошлого не осталось ли пышных приёмов, что устраивала её семья, ни многочисленных, иллюзорных связей. Лини искренне надеется, что Аннабель действительно достаточно его одного — она никогда не давала повода усомниться в этом, и всё же…

      — Тебе бы с Линетт наконец поладить, — с улыбкой между делом произносит Лини, не сводя блестящего взгляда с Аннабель, — ей тоже нравится подобное. И, к тому же, она лучше меня разбирается в чаях. Вам будет о чём поболтать.

      Аннабель, что до этого со знанием дела расставляла на небольшом столике блюдца с печеньями и макарунами, неловко улыбнулась в ответ и отвела взгляд.

      — Мне… сложно найти с ней общий язык.

      Тихий звон; на стол приземлилась фарфоровая чашка. Аннабель, пусть больше и не владеет статусом аристократки, всё ещё тщательно, как её учили с самого детства, подходит ко всему, что делает. Лучший чай, настоявшийся аромат которого уже дразнит; лучшие угощения к чаепитию, что дожидаются своего часа; лучшая и самая изящная посуда, обрамлённая витиеватыми карминно-красными узорами.

      Лини, пусть даже совершённо далёкий от красоты традиционных Фонтейновских чаепитий, что так полюбились аристократам, не может не подумать, насколько это приятно — видеть Аннабель настолько увлечённой своей маленькой радостью.

      Всё это — неспешность, тягучесть времени, почти-интимная близость, что не высказывается словами, но чувствуется в моменте, что заключён в миге, когда чай омывает фарфоровые края, не про Лини. Про Отца, про Линетт, умеющих находить утешение в тишине и покое, знающих очарование молчания. Лини — совершенно про другую красоту; вычурную, яркую, притягивающую взгляд, обязательно — с размахом; так, чтобы увидели все.

      Словом — прямая противоположность всему, к чему привыкла, и что любит Аннабель.

      Вернее, любила раньше. Вся привычная обыденность сгинула, словно с лёгкой руки фокусника, что продемонстрировал фокус с исчезновением. Вот только Лини — честное слово, — тут совершенно не причём. Наоборот — готов снизить градус своей помпезности, лишь бы сделать нахождение рядом с ним чуть терпимее для Аннабель. В конце концов, кто Лини такой, чтобы мешать ей наслаждаться драгоценным моментом, что напоминает ей о беззаботных деньках?

      Аннабель садится за круглым столиком напротив Лини. Вокруг них — сад в самую пору своего цветения. Живая изгородь, чудный узор, что цветами вышит на пышных кустах. И, самое главное — они наедине со своей привязанностью друг к другу, что не разбавляется ни необходимостью поддерживать сценический образ, ни неловкостью, что сопровождает Аннабель из раза в раз, стоит ей вынужденно разговаривать с незнакомыми людьми.

      Лини мягко улыбается своим мыслям и произносит игривое:

      — Со мной, значит, легко?

      — Ну… — Аннабель неоднозначно улыбнулась, и, так и не глядя ему в глаза, ответила, — с тобой выбора нет.

      Лини озадаченно моргнул:

      — Это ещё как понимать?

      Аннабель не отвечает сразу, подбирая слова с той же тщательностью, с какой подбирала угощения к их сегодняшнему чаепитию. Аккуратно подхватила одно из шоколадных печений, пристроила на чашечке под кружкой с видом, словно и не слышала вопрос. Ответила отстранённо, словно и не ему вовсе:

      — Если ты хочешь — ты своё получишь в любом случае, разве нет?

      Лини наигранно-обиженно фыркает, подпирает кулаком подбородок. Плавно скользит взглядом по Аннабель — она чудится ему до того воздушной, до того мягкой, эфемерной и нереальной, выдуманной его чрезмерно богатой фантазией, что у него в голове не укладывается мысль, что её, похожую на мягкий зефир, кто-то может надумать осознанно задеть или обидеть. То, что он сам регулярно смущает её до красных ушей, совсем, совсем другое — это ведь делается любя.

      — Если тебе моё присутствие в тягость, то можешь мне сказать честно и откровенно, и я, безусловно, исполню твоё желание и исчезну из твоей жизни. Не обещаю, что не буду скорбеть и оплакивать наше расставание на протяжении примерно четырнадцати скорбных ночей, но…

      — Лини, — улыбка Аннабель дрогнула, словно она едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, — не драматизируй, прошу тебя. Ты ведь прекрасно понимаешь, о чём я на самом деле говорила.

      — А что если не понимаю и на самом деле убит горем? Возьмёшь на себя ответственность за это?

      — Я предложу взять тебе печенье и попробовать чай.

      Лини уже было хотел продолжить спектакль одного драматичного актёра, но сам засмеялся первым, а после потянулся за печеньем.