Тигнари впервые треплет её по волосам мстительно, словно точно знал, что ей такое не нравится — Вероника бессвязно ругается в ответ, отскакивая прочь от самодовольно хмыкнувшего Тигнари. Знал, точно ведь всё знал, ушастое порождение бездны! Иначе не выглядел бы таким довольным!

      — Вредина!..

      — Нечего в облаках витать, — Тигнари безразлично пожимал плечами, набрасывая на одно из них походную сумку, — я не собираюсь вытаскивать тебя из пасти ришболанда, если зазеваешься.

      — А я бы и не просила! — упрямилась Вероника из глупой гордости, приглаживая растрёпанные волосы. — Сама со всем справлюсь! И не подойду к тебе ближе, чем на два метра, вот так вот!

      Тигнари бросил на неё взгляд из-за плеча, продолжив усмехаться — не верил, совершенно не верил в эту странную сказочницу из Снежной, и весь его вид так с насмешкой и говорил: хочу на это посмотреть. Вероника обиженно надула губы, складывала руки на груди и отворачивалась, чтобы не видеть ехидством горящие глаза. Тигнари больше ни слова ей не сказал — он вышел на патруль, а не на увеселительную прогулку с Вероникой.

      В второй раз Тигнари треплет её по волосам аккуратно, словно совсем не хочет поиздеваться над суетливой сказочницей; Вероника, что успела задремать во время написания очередной истории, приоткрыла глаза непонятливо, не до конца понимая, где находится. Всего мгновение назад ей снились коридоры родного дома в самом сердце Снежной; скромный домик в Гандхарве ярко контрастировал с роскошными, белоснежными залами, хрустальными люстрами и заметёнными метелью окнами.

      И Тигнари, который совершенно лишний, не вписывающийся в сугробы по колено и заледенелых черепиц, наклонился к ней и прошептал:

      — Можешь утром даже не пытаться давить на жалость, жалуясь на больную спину — сама виновата, что уснула за столом.

      Осознав ситуацию, Вероника резко подскочила за столом; на щеке остался липкий след смазанных чернил, который она сразу же попыталась оттереть, попутно бросая взгляд на Тигнари, что выпрямился, с довольным видом сложив руки на груди. Искренне забавлялся с неё, а она ничего не могла с этим поделать — почему-то совершенно не удавалось хоть раз удачно поёрничать в присутствии Тигнари, вечно он находил по десять слов в ответ её одному-единственному.

      — Я бы и не стала!..

      Тигнари лишь тихо фыркнул, явно не поверив ей, а после — бросил взгляд на записи, местами смазанные; может, он никогда и не был в восторге от взбалмошной Вероники, но её таланта никогда не умалял, и за это она была ему благодарна. Но в тот момент хотела лишь волком выть, когда он, такой наблюдательный лис, спросил, успев уловить всего лишь обрывки новой сказки:

      — Если настолько скучаешь по родине, почему не вернёшься?

      — Не могу я вернуться, — пробубнила в ответ Вероника, приглаживая растрёпанные волосы, — не могу, понимаешь? Не время. Пока не разберусь со всем, что меня гложет, не смогу вернуться с лёгким сердцем.

      — И до тех пор просто будешь писать сказки про свою семью?

      — Я просто…. вспомнила матушку, — шёпотом признается Вероника, прикрывая глаза, словно в попытке вновь вернуться в сон, лишь бы не оправдываться, — она всегда треплет меня по волосам, даже если я давно не ребёнок. Говорит, что я непутёвая у неё, и чтоб не выдумывала, что взрослая уже — какой была, такой и осталась для неё. Может, и права она…

      Успела пожалеть о сказанных слов — приготовилась уже словестно защищаться от Тигнари, самолично дав повод ему в очередной раз подтрунить над ней. Беззлобно, конечно же беззлобно — он никогда не был ни злым, ни плохим человеком, просто немного острым на язык, совершенно не способный спокойно ужиться вместе с непостоянной, суетливой Вероникой.

      Но Тигнари лишь помолчал с мгновение, а после выдал спокойное:

      — Не засиживайся больше допоздна, не выспишься иначе.

      И ушёл.

      В третий раз это выходит случайно, и так искренне, так сокровенно, что возмущаться совершенно не хочется; Вероника сидела перед Тигнари на кровати, постоянно шмыгая носом из-за того, как едко пахла мазь, которой она мазала рваную рану на спине.

      — И как умудрился только…

      Тигнари стоически молчал — только ушами дёргал, недовольно и раздражённо, прибирая поближе к себе хвост, и изредка шипел сквозь зубы. Сам на себя злился за оплошность, и оттого спускал Веронике с рук всё высаказанное вслух недовольство.

      Вероника могла бы позлорадствовать, могла бы воспользоваться моментом и подтрунить над ним так, как обычно он — подтрунивал над ней. Но она взглядом обводила шрамы, оставшиеся после удара молнии, и почему-то чувствовала безграничную тоску; сама же вздрагивала, когда кончиками пальцев касалась шероховатостей на коже, сама же губу закусывала, точно самой больно было.

      Знала, прекрасно знала, что всё это осталось в прошлом, и что всё давно зажило — чтоб у Тигнари, да и было иначе? Он ведь главный умник в Гандхарве, и самый-самый лучший. Из всех слов, которыми Вероника обычно сыплет без остановки, сумела вспомнить лишь:

      — Будь аккуратнее.

      И Тигнари ни слова не ответил, но аккуратно обернулся, чтобы мягко потрепать её по голове, утешая — совсем как ребёнка, и им же Вероника себя и ощущала.

      В первый раз Тигнари целует её в макушку после долгой разлуки; наконец-то вернувшись из Снежой, Вероника первым делом бросается на него с самыми крепкими в мире объятиями — как и обещала в последнем письме. Прижимается близко-близко, чувствуя, как горят щёки — совершенно не привыкла к чувству, что её, вечную странницу, вечную перелётную птицу, ждут где-то, кроме родного дома.

      Но Тигнари обнимает её за плечи — аккуратно, с невысказанной нежностью, с которой он целует её в макушку вместо приветствия; вместо «добро пожаловать обратно».