За моей спиной раздаются синхронно два вопля, и тут же два голоса, высокий и низкий, возмущаются одновременно:

— Вы нам все ноги оттоптали!

Я, не в силах собрать воедино слова, в шоке смотрю на двух молодых людей перед собой. Им лет примерно по двадцать, и они абсолютно одинаковые: крепко сбитые, чуть ниже меня, одеты в простецкие полосатые рубашки, в широкие, немного мятые брюки с подтяжками, а самым причудливым в их облике выглядят аксессуары в виде красных гофрированных воротников, словно у клоунов. Черты их округлых лиц должны бы навеять нечто добродушное, но я этого совсем не улавливаю.

— Мы вас тут раньше не видели, — эти двое смотрят на меня, прищурившись. — Кто вы?

Они даже произносят все слово в слово! Я никогда раньше не видела подобного, так что почти забываю, что нужно хоть что-то ответить, и вместо того лишь хлопаю глазами. К счастью, в этот момент к нам спешит Койсея.

— Рей, ты в порядке? Я слышала крик.

— Койсея, вы ее знаете? — теперь близнецы требовательно оборачиваются к ней, продолжая выглядеть, как дознаватели. Один упирает руки в бока, а другой складывает их на груди, и хотя мой ум бьется в попытках различить этих двоих, он раз за разом терпит поражение: братья с легкостью обманывают мои глаза.

— Ой, конечно же. Вас не представили... Это Рей, она проснулась сегодня утром в одной из комнат. Энсон и Саския привели ее в столовую, но вас не было там...

Меня все это время бьет мелкая дрожь. Впервые я улавливаю, что у меня едва постукивают зубы, и сжимаю их крепче, до стянутого напряжения челюстей. Помедлив, я заставляю себя обернуться, ничего необычного не вижу, но это меня вовсе не успокаивает. Все еще хочется сбежать, но внутреннего порыва как будто не хватает.

— Никто не может выбраться из этого дома, а она взяла и появилась тут? Подозрительно.

Койсея качает головой.

— Не стоит делать ложных обвинений.

— Сейчас это все не важно. Я только что видела призрака!

Я выпаливаю это, лишь после осознавая абсурдность сказанного. Но ведь здесь уже происходит невозможное? Боюсь, на призраках дело не кончится... Хмыканье близнецов мне не нравится.

— Ах, это.

Их скепсис граничит с презрением, я это ощущаю кожей — становится неприятно до какой-то невидимой скользкости.

— Наш вам совет. Здесь все загадочное. Не стоит визжать из-за всего странного, что вы увидите. Будьте осторожны, или умрете.

Они бросают Койсее какой-то прожигающе-строгий взгляд и разворачиваются, удаляются прочь схожей до невозможного походкой, немного вразвалку, а у меня внутри нечто перетряхивает. Я хочу возмутиться, бездумно сжимаю кулаки крепче. В дыхании бабочками роятся так и не родившиеся слова. Однако до сих пор не ушел страх, который вцепился в меня из-за привидения, и я так и не выражаю все свое негодование вслух.

— Они всегда такие, — Койсея тихо вздыхает. — А что до призрака — ты, наверное, столкнулась с Невидимкой.

Я застываю и неверяще смотрю в ответ. То есть сейчас она мне совершенно обыденным тоном говорит, что здесь есть кто-то невидимый? Буквально передвигающийся по дому в белой простыне, или скатерти, или что это такое... Это... абсурд какой-то. Этому лучше всего быть больным бредом всех нас, подобное хотя бы объяснимо... Но, боюсь, мне правда стоит поверить в существование того, что кажется более диким, нежели запертый посреди глуши дом. Я кладу одну руку поверх другой, цепко обхватываю запястье — касание браслета меня немного успокаивает.

— Здесь есть невидимый человек? Всерьез? И вы мне об этом раньше не говорили? — я даже не знаю, есть ли смысл в возмущении.

— Ну, мы просто все к нему привыкли. Мы нашли его в гостиной в первый день, когда проснулись. Он даже показал нам свое тело — оно прозрачное, чище самого чистого стекла, его совсем не видно. Поэтому он носит простыню и даже иногда рисует на ней какие-нибудь лица, чтобы мы понимали его чувства не только по голосу.

Я провожу ладонью вверх, до локтя, и вздыхаю. Подобного я точно не ожидала. Гулкий пульс стучит во мне так часто, что я с ясностью вспоминаю: под моими пальцами мягкая шерсть, дребезжащее мурлыканье, стук животного сердечка. Приглушенный бой часов, обозначающий половину часа, долетает из холла, и воспоминание развеивается в момент. Я взволнованно хмурюсь и спрашиваю:

— А вам не приходило в голову, что этот невидимый человек всему причиной или виной? Что он как-то связан со странностями дома?

— Да, мы об этом думали, но другие поговорили с ним, и Невидимка ни при чем, — и вновь в голосе Койсеи звучит сочувствие. — Он говорит, что всегда был в этом особняке, но он не хозяин. Да и он никому не сделал зла, никого не удерживает, даже провел нам экскурсию по столовой и кухне. Он сам по себе, но, кажется, он рад, что в доме наконец-то есть другие.

— Мне кажется, что я скоро сойду с ума, — честно признаю я, — этот дом...

— Понимаю, — Койсея отвечает мне легкой, будто перышко, улыбкой, — но ты привыкнешь.

— Не хотелось бы.

— Да... надеюсь, мы сумеем отсюда выбраться. А пока что я очень проголодалась. Пойдем? Энсон и Саския уже ждут нас.

Я киваю болванчиком, потерянная в вихре впечатлений, после чего мы продолжаем прерванный путь в столовую. Несколько раз я оглядываюсь, но больше никакого движения не улавливаю, даже подобия сквозняка, так часто навещавшего меня раньше, не ощущается. У меня в голове пока не укладывается, как вообще можно спокойно жить рядом с невидимкой. Я запирала бы двери на десяток замков и слушала бы каждый шорох — и, видимо, мне предстояло этим заниматься.

Обед проходит тихо и немного скованно. Койсея оказалась великолепным поваром, еда очень вкусная, но из-за тревоги я лишь пробую понемногу и выпиваю только полчашки травяного чая: у него привкус ромашки, и я не уверена, кого благодарить за эту маленькую попытку помочь мне успокоиться. Под кожей покалывает то и дело, сидеть на стуле в кринолине все еще непривычно, спина чуть ноет, и в итоге я, поблагодарив Койсею, поспешно извиняюсь и собираюсь вернуться к себе — Саския обещает помочь Койсее с делами в столовой и тоже предлагает мне отдохнуть. Я благодарно киваю киваю им обеим, тихонько прощаюсь с Энсоном и иду прочь.

Ковры глушат мои шаги, и я, проходя мимо главной лестницы, постепенно останавливаюсь. Прислушиваюсь: на верхнем этаже ни звука, в коридорах и сверху, и внизу — тоже. Я не знаю, откуда ждать подвоха. Пальцы находят браслет, нервно играя с подвесом в виде цветка, глаза ловят детали обстановки. Свечи оплавились и прогорели почти до середины, но язычки пламени ровно смотрят вверх и даже не колеблются. Они будто заколдованы. Их не так уж много, в доме нет развесистых хрустальных люстр с несколькими ярусами, но света на удивление хватает с лихвой.

В соседнем коридоре, дальнем от столовой, я вдруг слышу шорох. Одиночный, глухой. Как будто кто-то шагнул.

Не хочу сейчас проверять, показалось ли мне, и спешу уйти к себе, даже не поднимая взгляда в сторону, откуда мне чудился шум.

За дверью, которую я тут же запираю изнутри, дышится полегче. Я сбрасываю туфли и разминаю стопы, после на несколько секунд прикрываю глаза, чтобы хотя бы притвориться, что чувствую безопасность. Внезапно перед внутренним взором возникает лицо Захария. Я помню его в мельчайших подробностях, вплоть до движения, которым он вскидывает бровь, до шрама, соскальзывающего с твердой скулы. Почему? Я видела его только один раз. Быть может, мы и впрямь были знакомы до этого особняка? И постоянное чувство дежавю меня посещает неспроста?

До меня доходит, что я все еще плохо знаю даже собственную комнату, и это подталкивает к исследованиям. За тяжелым пологом шторы в темном углу я нахожу дверь, которую сперва не заметила — она ведет в ванную комнату, довольно маленькую, но на удивление чистую. В ней тоже темновато, тоже нет окон, горит лишь одинокая свеча на аккуратном столике, над которым висит зеркало в дорогой раме. Я с тихим любопытством рассматриваю коробочку с пудрой, несколько флакончиков с приятно пахнущими жидкостями — правда, я совсем не знаю, что это и как этим пользоваться.

Я провожу рукой по краю ванны, по трубам и украшенным завитками кранам, потом по плитке на стене: она холодная, гладкая, темно-зеленая поверхность чуть переливается, словно бутылочное стекло. Мне живо представляется ощущение теплой воды на коже, и я решаю, что можно будет принять ванну попозже. При выходе я обращаю внимание, что щеколда немного разболтана.

Я не делала ничего особенного сегодня, но чувствую усталость, тело чуть ноет, как от перенапряжения. В итоге я прощаюсь на время с жестким кринолином, забираюсь на кровать и зарываюсь в одеяло и подушку, как в гнездо. Спать не хочется, но я все равно прикрываю глаза, видевшие сегодня слишком много необъяснимого, и дрема подкрадывается охотящейся кошкой, загребает меня мягкими лапами.

В темноте сна творится что-то плохое, я это не вижу, но все во мне протестует, сжимается, хочет сбежать. Когда я просыпаюсь, понимаю, что во сне я ворочалась, сбила подушку в ком, испортила прическу, а прямо сейчас в мою дверь кто-то стучит.

— Кто там?

— Это я, Энсон, — его мягкий голос едва слышно из коридора. — Я хотел поговорить, но, кажется, разбудил вас?

— Все в порядке, я сейчас!

Проходя мимо трюмо, я задерживаюсь и поправляю волосы, хоть немного вернув косе форму, зато о туфлях, конечно же, забываю, проскакиваю по ковру и гладким деревянным доскам пола в одних чулках.

Энсон, которому я открываю, выглядит немного виноватым. Оправляет и так ровную, чистую манжету рубашки. Поднимает на меня чуть потускневший взгляд.

— Прошу прощения. Если бы я знал, что вы спите, пришел бы позже. Я лишь хотел извиниться за свое поведение в холле перед обедом, — его голос тоже слегка теряет краски и становится тише. — Я забеспокоился о вас, забыв, что мы лишь недавно встретились, и позволил себе лишнее. Простите.

Я, честно говоря, почти забыла об этом. Мелкий инцидент, не заслуживающий такого волнения вокруг себя, почти успел выветриться.

С самой нашей встречи Энсон так вежлив и участлив. У меня не появилось пока повода не доверять ему. Он помогал за это время и мне, и остальным, и не удивительно, что тогда, в моменте, он тоже захотел помочь. Но почему же я отстранилась от его прикосновения? Это вышло само собой. Возможно, из-за внезапности его движения? Я никогда не любила слишком близко стоять к кому-то во время разговора, не любила слишком резких жестов... По крайней мере, сейчас мне так кажется.

— Спасибо, Энсон, — отвечаю я так легко, как могу. — Извинения приняты, не стоило.

Он наконец улыбается мне, словно сбросив с плеч тяжелый груз, и вдруг на его щеках появляются ямочки, которые ему очень идут. Юное, мальчишеское лицо Энсона контрастирует с его вдумчивой и спокойной манерой поведения, и я ловлю собственную четкую мысль: он красивый. Он бы выгодно смотрелся на холсте, изображенный, как молодой аристократ. Ему подходит подобранная одежда. Его волосы, дающие намек на легкие кудри на кончиках, оттеняют светлую кожу, и я не вижу ни одной родинки на его лице.

Взгляд Энсона смягчается, и он опускает глаза, не прекращая улыбаться.

— Вы так... тепло выглядите после сна.

Я смотрю на себя, лишь сейчас соображая, что, возможно, нарушила добрую дюжину всяческих приличий, которым учат девушек. Я стою с растрепанными волосами, почти босиком, в мятом платье без кринолина, шуршащем темным подъюбником, а еще то и дело приподнимаюсь на носочки, потому что чувствую легкую прохладу пола. Смутившись, я тоже упираю глаза куда-то вниз.

— Простите, я забылась. Дайте мне минутку, пожалуйста, чтобы привести себя в порядок...

— Как пожелаете, Рей. Мне подождать вас?

— Если не трудно.

— Я побуду здесь. Кстати говоря, моя комната сразу справа от вашей, через стену, поэтому можете обращаться ко мне, если потребуется, в любое время.

Я бормочу какую-то благодарность и спешно прикрываю дверь снова. Щеки, кажется, чуть покалывает. Вот же дурочка! И о чем я только думала, когда вот так соскочила с постели, услышав голос Энсона?