День 36-ой

Частичные ожоги второй степени. Ни пересадки кожи, ни операции, ничего. Только повязка, антибиотики и обезболивающие. Это было все, с чем пришлось иметь дело Чимину.

Он сидел, скрестив ноги на стуле рядом с кроватью Джина, наблюдая, как его хен ровно дышит во сне.

Юнги был зол на него. Чимин задумался: собирается ли он вообще ударить его, но в последнюю секунду рэпер вышел из комнаты. После этого Юнги не было весь день. Никто не мог с ним связаться, и никто на самом деле не хотел пытаться. Но, когда Чонгук привез Чимина домой из больницы, на столе стояло пять приготовленных порций.

— Что с твоей рукой?

Чимин едва не подпрыгнул, все его тело вздрогнуло, а рот издал сдавленный крик шока. Он схватился за грудь, чтобы убедиться, что его пульс замедлился после неожиданного сердечного приступа.

— Хен... — выдохнул он, наполовину задыхаясь, наполовину смеясь от облегчения, — ты напугал меня.

Джин даже не улыбнулся.

— Что с твоей рукой?

Чимин хотел бы, чтобы он был сильнее — умственно, физически, эмоционально, неважно, — он просто хотел быть сильнее. Но, когда Джин уставился на него так, словно ненавидел его до глубины души, Чимин тут же сдался. Все, что угодно, лишь бы избавиться от ненависти в этих глазах, все, что угодно, лишь бы вернуться к тем хорошим главам жизни, которые, казалось, закрылись навсегда.

— Я обжегся, — стыдливо прошептал он, морщась от резкого смеха, сорвавшегося с губ Джина.

— Нарочно?

— Да.

Наступила тишина, когда Джин перевел взгляд на потолок над головой, медленно кивая, как будто переваривая новую информацию, прежде чем подпереть локти под себя и принять сидячее положение со стоном дискомфорта.

Чимин потянулся вперед, отчаянно пытаясь помочь, но тут же отпрыгнул назад, услышав шипение: «Не смей, блять, прикасаться ко мне».

— Хен... — захныкал он. Слезы снова жгли его глаза. — Прости, хен. Я никогда не хотел...

— Но ты ведь хотел, не так ли? — огрызнулся Джин. Его тон был достаточно ядовит, чтобы сердце Чимина остановилось в груди. — Ты действительно хотел. Чего ты пытался добиться, Чимин? Что ты хотел, чтобы произошло? Ты тоже хотел, чтобы тебя сожгли? Хотел, чтобы о тебе написали в интернете очередную душещипательную историю Кореи? Неужели тебе так не хватает внимания?

Чимин покачал головой. Жемчужины сверкающего горя свободно катились по его щекам, но Джин на этом не остановился. Он продолжал, его голос наверстывал упущенное за все дни молчания, которые он был вынужден терпеть. Человек, чья доброта сгорела вместе с его кожей.

— Тогда почему бы тебе не плеснуть кислотой себе в лицо? Давай. В местном магазине найдется немного. Эта штука дешевле, чем тушь для ресниц, представляешь? Просто побрызгай, нанеси на себя, и тогда ты получишь то, что хотел. Все взгляды будут устремлены на тебя, как и должно быть, верно? Драгоценный Чимини всегда должен быть в центре внимания! Ну же! Если ты так сильно хочешь, чтобы у тебя были шрамы, тогда давай! Я заплачу за это!

Кардиомонитор начал яростно и предупреждающе пищать, мигая красными лампочками, когда кровяное давление Джина взлетело до небес, и Чимин, спотыкаясь, вскочил со стула, чтобы уйти от рук, которые, как он был уверен, собирались добраться до его горла.

Вбежали медсестры, приказывая пациенту успокоиться, но Джин сорвался. Он наконец сорвался после нескольких недель сплошных унижений, боли и истощения. Его больше не было. Они действительно потеряли его.

— Сэр, я думаю будет лучше, если вы подождете снаружи, — обратился к Чимину один из медбратов, подсоединяя шприц к капельнице, а его коллега-женщина мягкими словами и нежными прикосновениями уговаривала взбешенного Джина вернуться на кровать.

Чимину не нужно было повторять дважды. Он не мог смотреть, как они накачивают наркотиками его хена, делая послушным и немым, когда он откинулся на подушки. Он не мог смотреть. Он не мог этого сделать.

— Чимини? — спросил Тэхен, завернув за угол с двумя чашками кофе в руках. — Ты в порядке?

Но в ту секунду, когда он подошел достаточно близко, чтобы увидеть слезы на лице своего лучшего друга, он поставил чашки на ближайший стул и, спотыкаясь, бросился вперед, чтобы обнять хрупкого мальчика, нежно успокоить его и погладить по волосам.

— Что случилось?

— Я больше не знаю, кто он, — всхлипнул Чимин, уткнувшись лицом в шею Тэхена и вцепившись забинтованными пальцами в рубашку друга. — Он не мой хен.

День 39-ый

— Ты помнишь, — пробормотал Хосок, сидя на подоконнике в больничной палате Джина, глядя на озеро, водоросли и уток, безмятежно покачивающихся на мягкой отражающей ряби, — всего через пару месяцев после нашего дебюта, когда была подана петиция, чтобы меня выгнали из группы?

Он знал, что Джин не слушает, вероятно, снова абстрагируясь, глядя в бездну тех мучений, которые причинял ему разум. Он и не ждал ответа. Эта бесполезная болтовня была только для него одного.

— Я хотел все бросить. Это было даже хуже, чем в дни моей стажировки.

Он ухмыльнулся, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна, наблюдая, как лебедь, бьющий крыльями о воду, пролетел около двадцати футов, прежде чем, наконец, сумел набрать достаточную скорость, чтобы взлететь вверх.

— Все, что они говорили обо мне, хэштеги в Твиттере, фотографии, которые они редактировали, мемы, которые они делали… — у него перехватило дыхание. Об этом все еще было трудно говорить, даже спустя столько лет. — Их причина номер один заключалась в том, что я был уродлив. Я был недостаточно красив, чтобы стать айдолом, и, поэтому они сделали все возможное, чтобы уничтожить меня.

Он помнил это так ярко. В ту ночь он позвонил Бан PD, рыдая навзрыд, запершись в ванной и умоляя отпустить его из компании. Он не мог этого вынести. Он дошел до точки, когда оставалось либо бросить жизнь айдола, либо прыгнуть с моста, потому что он не мог продолжать в том же духе.

— И, когда ты нашел меня, погруженным в самое темное место, в котором я когда-либо был, я ожидал, что ты скажешь мне какую-нибудь чушь о том, что не стоит слушать, что обо мне думают. Юнги-хен сказал так поступить. Но ты знал, что я не такой, как он. Ты знал, что я не смогу отмахнуться от этого, как он. Поэтому ты сказал мне, и я до сих пор точно помню твои слова…Ты сказал: «Хоби, у тебя самая прекрасная душа, которую я когда-либо встречал. Не имеет значения, если они говорят, что ты уродлив, потому что красота всегда будет внутри».

Слеза скатилась по его щеке, когда он вспомнил те времена, когда слова были единственным, что говорило им, что они отвратительны. Он все еще не смирился с тем, что теперь это было еще и зеркало.

— Ты помнишь? — спросил он, поворачивая голову обратно к кровати Джина. — Ты помнишь, хен?

Джин лежал, свернувшись, к нему спиной на боку, натянув одеяло до самого подбородка, чтобы защитить свою уязвимую кожу от солнца, которое впустил Хосок, когда открыл занавески утром.

Он не ждал ответа. Единственный раз, когда Джин заговорил с тех пор, как впервые увидел свое лицо, это когда он накричал на Чимина. Танцор все еще оправлялся от нервного срыва, вызванного этим инцидентом. Поэтому Хосок был, мягко говоря, удивлен, когда получил хриплый ответ.

— Конечно, я помню.

— Да? — спросил Хосок, неуверенная улыбка растянулась на его лице, когда он спустил ноги с подоконника. Джин отвечал. И, если Джин отвечал, это означало, что, возможно, они могли бы достучаться до него через ту щель, которую создали его слова. — Ты помнишь это, верно? Красота внутри.

— Ты действительно так думаешь? — выдавил Джин, и теперь с лица Хосока исчезли все следы улыбки. Тот голос, который он слышал, не принадлежал его хену. Он дрожал от неразбавленной ярости, и Хосоку пришлось сопротивляться желанию выбежать из палаты от страха, что он вот-вот подвергнется тому, что пережил Чимин той ночью. — Что я настолько зациклен на себе?

— Я...

Хосок не знал, как ему следует реагировать. Джин не поворачивался, поэтому он не мог видеть его лица и, следовательно, не мог прочитать его искаженное выражение, но было совершенно очевидно, что что-то надвигается. Буря.

— Я могу смириться с тем, что больше не буду «всемирным красавчиком», — прорычал Джин. — Я могу смириться с тем, что я больше не вижуал, меня не разыскивают для фотосессий, и я не появляюсь в списках самых красивых, потому что все это, блять, не имеет значения. Это просто чертов титул, который они вешают тебе на грудь, чтобы поднять твое эго и осчастливить фанаток. Это ни хрена не значит.

Его голос повышался в децибелах, становясь как высоким, так и агрессивным, когда все, что бурлило внутри Джина, начало переполняться. Инстинкты Хосока говорили ему бежать, и он впервые осознал, что едва узнает человека, лежащего перед ним на кровати. И это не из-за его изуродованного лица.

— Но теперь я не просто урод, ты, гребаный идиот. Я чертов монстр. Даже мне тошно от самого себя, так как, черт возьми, ты думаешь, я заставлю других людей чувствовать себя, когда иду по улице, когда покупаю что-то в продуктовом магазине, когда репортеры, прячущиеся в кустах перед моим домом, выпрыгивают, чтобы сфотографировать меня? Кого, черт возьми, волнует, красив ли он внутри, если уродство всегда будет снаружи? И это первое, что видят люди.

Хосок думал, что это конец. Он думал, что легко отделался, учитывая, насколько травмирован был Чимин, когда Тэхен привел его домой прошлой ночью. Он ошибался.

— Ты думаешь, я не знаю, что ты говорил обо мне? — сплюнул Джин, наконец-то приняв сидячее положение и резко развернувшись лицом к фигуре Хосока, вжатой в стену у окна, через которое все еще можно было видеть уток, плавающих вокруг водорослей. — Думаешь, я не знаю, как вы с Намджуном и Юнги обсуждали, что вы, блять, собираетесь делать дальше? «Собираемся ли мы распасться, потому что Сокджин слишком уродлив, чтобы выходить на сцену?»

— Хен... — Хосок поперхнулся, качая головой, не в состоянии сформулировать слова своим парализованным языком, — мы никогда...

— Может быть, следовало просто отключить меня от аппарата ИВЛ, когда у тебя был шанс дать мне умереть.

Хосок с трудом дышал. Он действительно думал, что у него перехватило горло.

— Хен, не смей … Никогда не говори так…

— Что случилось, Хосок? — Джин усмехнулся, его покрытые волдырями губы скривились от отвращения, когда он наблюдал, как его жертва корчится перед ним. — Я думал, ты хочешь, чтобы я умер. Разве ты не это сказал? Что ты желаешь, чтобы я умер.

Джин слышал его. Он слышал, что Хосок говорил все те недели назад, когда они думали, что хуже уже быть не может. Но вот они здесь, и это хуже, потому что Джин слышал его.

— Я... — что, черт возьми, он должен был сказать? Как, блять, он мог исправить тот непростительный момент?

— Убирайся отсюда, Хосок, — выругался Джин, слюна слетела с кончика его языка на простыни перед ним. — И забери с собой свои дурацкие анекдоты. Я не хочу видеть тебя и твою поганую рожу!

Полиция нашла Хосока три часа спустя, сидящим на краю моста с зажатой в руке пустой бутылкой из-под пива.