День 160-ый

Интервьюеров было двое: мужчина с добрыми глазами, доброжелательной улыбкой и заботливыми пальцами, крепко пожимающими им руки, когда он кланялся почти на девяносто градусов, и женщина. Она была стервой.

Живой аудитории не было, только армия камер и их операторы, простиравшиеся перед ними, как море из тысячи глаз. Каждый из них мог запечатлеть полдюжины различных ракурсов. Они фиксировали каждое выражение лица, ловили каждую оплошность, сообщали о каждом намеке на неловкость или дискомфорт в дрожащих телах айдолов.

Джин обычно создавал настроение. Всякий раз, когда группа появлялась перед этими глазами, которые изучали их под микроскопом, увеличенным до предела, именно он разряжал атмосферу одной фразой. Вот что так теперь беспокоило остальных участников: некому будет успокоить их нервы.

Но интервьюер-мужчина оказался настоящим благословением. В тот момент, когда режиссер подал им сигнал, он посмотрел на два ряда сидящих перед ним людей (старших сзади и младших впереди), и тепло улыбнулся.

— Я просто хочу сказать, Сокджин... — начал он, и все парни напряглись. Им сказали, что вопрос о нападении подниматься не будет, — что считаю вас невероятно храбрым, и я так счастлив, что вы и ваши мемберы решили открыто говорить об образе тела и любви к себе.

А затем мужчина сразу же перешел к первому раунду вопросов, на которые они с легкостью ответили, объяснив концепцию их нового альбома, а также рассказав несколько интересных деталей о хореографии с дискографией. И, когда Чимин засмеялся, остальные тоже засмеялись. Так через несколько секунд обезображивание Джина было полностью забыто.

Пока сучка не взяла свое.

— Извините, — внезапно произнесла женщина, обрывая Хосока на полуслове и глядя прямо на Джина, — но могу ли я прикоснуться к нему?

Последовало ошеломленное молчание как интервьюируемых, так и режиссеров, когда все взгляды остановились на женщине, рука которой уже тянулась к лицу айдола. Джину пришлось подавить желание протянуть руку и отшвырнуть ее ладонь, испытывая отвращение к тому, что она чувствовала, будто имеет право вот так вторгаться в его личное пространство без единого согласия.

— Я... эм... — заикался он, пытаясь найти подходящий протест, когда почувствовал, как Чонгук неловко заерзал перед ним. Макнэ боролся с инстинктами отреагировать и защитить своего хена. — Я...

Ее пальцы коснулись его подбородка, и он отшатнулся назад, расширив глаза от шока, когда она с шипением отпрянула, как будто он каким-то образом причинил ей боль, просто соприкоснувшись с ее ухоженными ногтями и фарфоровым цветом лица.

— О... — выдохнула она, потирая пальцы, — на ощупь, как змеиная кожа.

Джин потерял дар речи. Ему хотелось вскочить со стула, выбежать из студии, запрыгнуть в машину и мгновенно вернуться домой, чтобы еще месяц лежать под одеялом в темноте. Остальные были в состоянии шока, разрываясь между тем, чтобы ответить на непростительное поведение и попытаться отвлечься, чтобы продолжить интервью.

— Было больно? — спросила она, как будто ей все еще было мало.

И Джин хотел сказать ей, чтобы она не лезла не в свое дело. Что у нее не было абсолютно никакого права доступа к его самым травмирующим воспоминаниям. Но тогда все, над чем они так упорно работали, окажется напрасным. Поэтому он сделал то, что делал всегда.

— Было больно? — недоверчиво повторил он, оглядываясь на мемберов с проблеском улыбки на лице. — Когда я почувствовал, что моя кожа распадается? Нет, это было похоже на легкий солнечный ожог.

Послышался нервный смех, когда все, как перед камерами, так и позади, попытались подстроиться под ситуацию, которую продвигал Джин, и избежать этого ужасно неловкого момента.

Тэхен заговорил, бормоча о новой песне, над которой работал, и о том, как он рад показать фанатам то, над чем так долго трудился. Это была неправда. Песни не было, но никто из них не поправил его. И не успели они опомниться, как снова вернулись к делу: смеялись и шутили так, словно последних тридцати секунд и не было.

Джин не упустил косых взглядов, которые женщина-интервьюер бросала в его сторону, и почувствовал, как тонкая струйка пота начала скапливаться у него на лбу при мысли о том, что эти руки вдруг снова потянутся к его лицу.

Рядом с ним Намджун сжал его бедро, и он заставил себя улыбнуться, присоединяясь к песне, которую внезапно начали распевать младшие, и пытаясь игнорировать взгляды, которые, как он чувствовал, прожигали его профиль сбоку. Он понятия не имел, почему оказался ближе всех к ней.

— Я слышал, что у вас есть один номер, где вы выступаете в масках. Это трудно? — говорил интервьюер-мужчина, тасуя перед собой карточки с подсказками в надежде, что это послужит четким сигналом для его соведущей: перестать пялиться на шрамы.

— Да, — сказал Намджун, слегка меняя положение на стуле от волнения, предвкушая разговор о рутине, — становится немного душно, особенно тяжело читать рэп...

Он подтолкнул Юнги, который закатил глаза и усмехнулся.

— Но лично мне нравится эта идея, и я думаю, что она служит дополнительным эффектом для фанатов. В конце мы снимаем маски, чтобы показать, что...

— Вы их снимаете? — спросила женщина, в ее словах звучала недоверчивая насмешка. — Все вы?

Намджун подавился собственной слюной, неверие затуманило его разум, и Джину захотелось, чтобы пол разверзся и поглотил его. Зачем она это делает? Знает ли она, как каждое ее слово разрывает его хрупкие барьеры в клочья? Она пытается казаться невинно-любознательной, но любой, у кого есть мозги, мог сказать, что она с ним делает.

— Да, — решительно сказал Юнги с другой стороны Намджуна. — Мы все их снимаем, и у нас есть еще три танцевальных номера, где мы их вообще не носим. Мы чувствовали, что важно показать нашим фанатам, что им не нужно скрывать свои лица, независимо от того, сколько людей говорят им, что они должны это делать.

Он улыбался, когда говорил это, но его рот был тонко растянут — явное предупреждение этой женщине, что ей лучше отстать от его хена.

— И я думаю, что это восхитительно и вдохновляюще, — мужчина-интервьюер, явно взволнованный непрофессионализмом своей коллеги, направил на Джина ободряющий взгляд, на который тот не смог ответить. — И Чонгук, я слышал, что ты...

— Вас не беспокоят слухи о том, что это вы организовали нападение с кислотой, чтобы привлечь больше внимания?

Весь мир Джина рухнул в этот момент. Он чувствовал, как слезы щиплют глаза, а в груди нарастает приступ паники, но не мог заставить свои ноги двигаться. Он должен был выбраться оттуда, но его парализовало на месте.

Как кто-то мог даже подумать о том, что он добровольно выдержит хотя бы часть той агонии, терзавшей его тело последние несколько месяцев? Как кто-то мог так отчаянно пытаться найти в нем что-то негативное, что намекал на то, что он сам сжег себе лицо?

Это было омерзительно. Ему хотелось рухнуть на пол только для того, чтобы дать им предлог убрать его отсюда, подальше от этой женщины. Но, очевидно, ему необязательно было это делать

— Хен, вставай, — услышал он шепот Юнги всего в нескольких дюймах над собой, чьи руки потянулись к его плечам. — Мы уходим, хен. Вставай.

Джин двигался на автопилоте, едва замечая Юнги и Чимина по обе стороны, когда позволил им провести себя мимо вытаращивших глаза сотрудников студии к задней двери.

Он слышал голоса Намджуна и Тэхена позади себя, выкрикивающих такие слова, как «отвратительно», «стыдно» и «иск», но он был слишком далеко, чтобы понять контекст, в котором они были использованы.

Она сравнила его со змеей. «На ощупь, как змеиная кожа.» Она рассмеялась, когда ей сказали, что он снимет маску. Как будто его долгом было скрывать свое уродство от мира, защищать их от созерцания чего-то настолько извращенного и отравленного, что вечно будет преследовать их в кошмарах.

Этим утром визажист потратил почти час на нанесение и повторную корректировку макияжа, чтобы он чувствовал себя как можно увереннее, когда выйдет перед камерами. Ему понадобилась тысяча слов от каждого из мемберов, говорящих ему, как они гордятся им, какой он смелый, как далеко он продвинулся, прежде чем у него появились силы передвигать ноги. И теперь эта женщина стерла все с лица земли.

Его пальцы вцепились в рубашку Чимина, когда он, спотыкаясь, продолжал ковылять вперед. Ботинки слегка волочились по полу, когда зрение начало затуманиваться, и он впервые осознал, что находится на грани приступа. В груди было тесно, словно ее сдавливало и жгло, а горло будто перекрыло. Точно так же, как это было в зале ожидания аэропорта.

И тут он увидел жидкость.

Он не уловил, откуда она появилась, и даже не увидел ни одной фигуры, которая могла бы ее выплеснуть, но внезапно он оказался насквозь промокшим. Жидкость капала с его челки и просачивалась сквозь рубашку. Он мгновенно упал на пол, вопя и крича изо всех сил.

Это происходило снова.

Жгло, шипело и было так больно. Другие люди шумели не меньше, и он знал, что Чимин и Юнги, должно быть, тоже пострадали, но он не мог сдвинуться с того места, где лежал, корчась на земле.

Он даже не мог поднять голову, не мог открыть глаза. Все было в огне. И он задался вопросом, не заберет ли оно его на этот раз. Если оно уничтожит его, как того телохранителя, от него останется лишь кусок обугленного мяса.

— Сокджин! Сокджин, все в порядке!

Все было не в порядке. Это происходило снова. Он снова горел и снова кричал, и ничто не имело значения, потому что он просто хотел умереть.

Юнги и Чимин, вероятно, тоже хотели умереть, потому что они были прямо рядом с ним, когда выплеснулась кислота. Он читал ту записку, он видел слова, которые угрожали ему и его братьям, и теперь Юнги и Чимин тоже горели. Они горели вместе.

— Это просто вода! Хен, это просто вода. Это просто вода. Я обещаю, хен, это всего лишь вода.

Чьи-то руки были в его волосах, гладили его лицо и сжимали плечи, когда он свернулся калачиком на боку и рыдал в чью-то рубашку, в которую ему удалось уткнуться носом. Он цеплялся за нее, всхлипывая, тяжело дыша и отчаянно пытаясь отдышаться, но его пальцы покалывало, а горло горело, и что бы они ни говорили, он был уверен, что умирает.

— Хен, это Юнги. Мы с Чимином рядом. Мы в порядке. Открой глаза, хен. У нас все хорошо. Это была просто вода. Это просто вода, все в порядке. Ты в безопасности.

Джин не знал, сколько времени потребовалось, чтобы эти слова наконец дошли до него, но он продолжал цепляться за рубашку, которая, как он теперь знал, принадлежала Юнги, и продолжал наклоняться к рукам, которые гладили его лицо, которые, как он теперь знал, принадлежали Чимину. И, наконец, он обнаружил, что его легкие работают со здоровой скоростью.

Он был насквозь мокрым и замерзшим, сильно дрожал и покрылся мурашками по всему телу, но жжения не было. Не было ни огня, ни кислоты, а только вода. Вот и все. Просто вода. И Юнги, и Чимин были в порядке.

— Ты можешь встать, хен? — донеслось бормотание Чимина ему на ухо, и он задумался, положил ли младший голову ему на плечо, потому что теперь он мог чувствовать вес, удерживающий его, и ему удалось слегка кивнуть. — Ладно, тогда пойдем.

Ему нужны были оба товарища по обе стороны от него, а также Чонгук сзади и Хосок впереди (он не знал, откуда они взялись, но они были там), прежде чем он смог восстановить вертикальное положение. Макнэ поднырнул под его руку, а Чимин все еще цеплялся за него с другой стороны, и вместе они добрались до раздевалки и получили ингалятор.

Сотрудники студии были там, принося многочисленные извинения за поведение интервьюера и за того, кто сумел пробраться к ним, облив водой. И Намджун, и Седжин были разгневаны, их лица были свекольно-красными, на висках вздулись вены, когда они орали на людей, съежившихся перед ними.

Увидев Джина и его хрупкое состояние, они вынесли спор наружу, пока остальные опускали старшего на диван. Они вытерли его, шепча безостановочные заверения каждый раз, когда он вздрагивал, и, в конце концов, слезы перестали литься, но только после того, как ему дали сухую одежду, чтобы переодеться. И теперь он лежал на заднем сиденье служебной машины, положив голову на колени Тэхена.

Интервью так и не вышло в эфир.

В тот вечер электронное письмо пришло на почту Джина.

Я ДУМАЛ, ЧТО СКАЗАЛ ТЕБЕ ПОКИНУТЬ БАНТАН. ТЫ ПОЛУЧИЛ ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ЭТО БУДЕТ НЕ ВОДА.