В ординаторской было шумно. Лазарев в лицах рассказывал, как оказывал первую помощь на дне рождения друга-боксера, Пастухов с улыбкой задавал уточняющие вопросы, а Эмма и Полина о чем-то шушукались.

Все изменилось, когда в ординаторскую влетела Дубровская:

— Ребят, — на Нине не было лица, — там это, — сел голос. — Салама везут….

От неожиданности все застыли. Только Эмма смогла выдавить:

— Живой?

— Живой, но тяжелый. Избили его. Фельдшер его узнал, позвонил, они едут уже.

— Это все этот урод! — неожиданно завопил Костя.

Полина даже подпрыгнула от такой громкости:

— Какой урод?

— Братец девушки его! Да я, — Лазарев ударил по столу, отчего кружки и ложки на нем задребезжали. — Да он..! Он давно на Салама кидался! Фашист хренов!

Пастухов встал и положил руку Косте на плечо:

— Спокойно, иначе ты ничем не поможешь, — хотя Петя вообще сомневался, что Лазарева в таком состоянии можно пускать в операционную.

На шум в ординаторскую заглянула Нарочинская:

— Что случилось?

— Салама избили, — повернулась к ней Нина. — Нашего Салама, — на ее глазах выступили слезы, — везут.

Марина трезво оценила обстановку: от Лазарева в этой ситуации толку нет, Эмма и Полина тоже в предыстерике. В нормальном состоянии только Пастухов, но они вдвоем могут не справиться.

— Петр Викторович, я с вами, — сообщила. — Куликова на месте?..

***

Лариса Николаевна собиралась в Министерство, но как только узнала о случившемся, без вопросов перенесла.

— Полицию вызвали? — уточнила, пока они «мылись».

— Да, должны приехать, — отозвалась Нарочинская.

Куликова еле сдерживалась, чтобы не начать теребить одежду. Руки хотелось чем-нибудь занять, поэтому Лариса намывала их и не могла остановиться:

— Неужели это действительно из-за национальности? Двадцать первый век!

— Многих это не останавливает, — резко бросила Марина. — Кто-то Сталину поклоняется до сих пор. А у кого-то и Гитлер кумир.

Пастухов покачал головой:

— Если Костя прав, и это брат девушки Салама, — не договорил. Знал, какой Гафуров мягкий и всепрощающий. Да и с девушки своей он пылинки сдувал.

— Давайте будем решать проблемы по мере поступления, — предложила Нарочинская.

***

Операция была тяжелой, потому что кровотечение открывалось то в одном месте, то в другом. А потом еще и тампонаду обнаружили, благо, вовремя поймали. Все закончилось хорошо, но хирургам казалось, что их переехал асфальтовый каток.

Когда вышли — сразу услышали вопли.

Лазарев орал на рыжеволосую плачущую девушку. Он покраснел и нахмурился так, что на лбу появились глубокие борозды. Губы Кости дергались, и он, будучи не в силах контролировать накатывающие эмоции, срывался на отрывистые фразы. Его удерживал от греха подальше пришедший на свою смену Барбарин. Рядом стояли Нина, Полина, Эмма и полицейские и о чем-то говорили.

На появление хирургов посмотрели так, как глядели на воскрешение Христа.

— Живой, — с облегчением сообщила Лариса и увидела, как задышали коллеги. Будто впервые за эти часы.

***

Разборки были долгими и затянулись на несколько дней. Девушка Салама, Юля, не верила, что это сделал ее брат Савва, и умоляла очнувшегося Гафурова ничего не говорить полиции. Брат, которого привели на опознание, обещал, что он всех засудит. Салам прикинулся, что впервые видит этого человека, но ему никто, даже полицейские, не горящие желанием разбираться в ситуации, не поверил.

Когда полицейские ушли, прибежали родители Юли и Саввы, и стало понятно, что людоедско-фашистские тезисы — это у них семейное. Особенно интересно эти тезисы сочетались с заверениями, что их Саввочка не мог никого избить, даже «такого как Салам».

Эмма стояла, скрестив руки и обхватив себя за локти, и чувствовала, что ее тошнит от напряжения. Тело колотило, сердце болело за Салама, а самой Луспарян казалось, что унижение сжигает ее изнутри. В какой-то момент стало совсем плохо, и она скрылась в ординаторской.

Марина успела увидеть, как по щекам Эммы потекли слезы.

— Пусть язык выучит, тогда и проблем не будет! — надрывалась мать Саввы и Юли.

— А не может — пусть проваливает в свой аул! — поддерживал ее супруг.

Хорошо, что Лазарева выдворили домой, иначе он бы точно полез на них с кулаками. И даже Нарочинская, которая осуждала любые проявления физической агрессии, не стала бы его останавливать.

Неожиданно за спиной Марины послышался зычный голос с ярко выраженным восточным акцентом:

— Да что вы говорите? А ваша настольная книга случайно называется не «Моя борьба»?

Родители Саввы и Юли разом поменялись в лицах.

Нарочинская обернулась. Еще бы они не поменялись. Мало того, что Барбарин в принципе был двухметровой скалой, так сейчас Барбарин был взбешенной двухметровой скалой. Лицо исказилось яростью: челюсти стиснуты, брови сошлись в единую мрачную линию, губы превратились в тонкую кривую. Григорий стоял неподвижно, но казался готовым к прыжку. Пальцы рук подрагивали, дыхание было резким и отрывистым, а голос звучал как удар хлыста.

Такому за произношение не предъявишь.

— Что замолчали? — продолжал с акцентом Барбарин. Причем это звучало очень убедительно, не наигранно. — Впрочем, неважно: у нас камеры со звуком, вы тут оба уже на срок наговорили, — врал, конечно, но врал убедительно. — А сыночек ваш сядет, обязательно. Это я вам гарантирую.

***

Когда родственники Саввы покинули Склиф, Григорий направился в палату.

— Салам Магомедович, здравствуйте, — на чистейшем русском, как обычно и разговаривал, произнес он.

— Здравствуйте, — еле слышно ответил Гафуров. — Можно без отчества.

— Ко мне тоже, — Григорий сел на стул рядом с кроватью. — Как вы?

Саламу был плохо. Он сам не знал, что было хуже — физическое состояние или моральное. Но сообщать об этом не стал:

— Нормально.

— Я сейчас одну историю расскажу, — неожиданно анонсировал Барбарин. — Сами решите, полезную или нет.

Гафуров кивнул, и Григорий продолжил:

— Жил-был мальчик Гриша. Жил он в Батуми, русский язык начал учить только в школе, от акцента, — изобразил, — избавиться не мог. Да и не стремился, потому что окружающим было все равно. А потом, — снова стал говорить без акцента, — мальчик попал в армию. Отправили его служить под Архангельск. Там таких, как он, было еще двое. Один — дзюдоист Рустам, другой — скрипач Альберт. Рустам и Гриша были большими и сильными, поэтому их почти не трогали. А маленького Альберта все время избивали. Один раз избили так, что сломали ребра. Осколки проткнули легкие. И нет больше Альберта.

У Салама заслезились глаза, и Барбарин завершил:

— Дело замяли. Те трое, кто его избивал, поняли, что им ничего не будет, и после армии продолжили. Один девушку изнасиловал, двое других убили человека, чтобы украсть его вещи. Их посадили, только пострадавшим от этого легче не стало, — Григорий поднялся. — Думайте, Салам. Вы своей девушке не помогаете, а наоборот. Такие мерзавцы в первую очередь кошмарят именно близких.

На следующий день Гафуров дал показания. Его слова подкрепили хирурги, поэтому Савву вместе с приятелями, которые тоже участвовали в избиении, ждал суд. Родители Саввы пытались что-то сделать, но у Зименской и Барбарина связей было значительно больше.

***

Кажется, этот год выдался тяжелым для всех в отделении.

Лариса с сыном переехали в Москву. Полина наглоталась таблеток, благо, откачали. Костя узнал, что девушка ему изменяет. У Эммы случился затяжной конфликт с отцом, который никак не хотел понять, что его дочке уже двадцать восемь, она может ночевать вне дома и для этого необязательно выходить замуж. Хромов продолжал навещать сына в тюрьме. Барбарина самого чуть не посадили, но обошлось увольнением. Марининому отцу становилось все хуже.

Коллеги это не обсуждали, о многих проблемах были и вовсе не в курсе, но общая усталость чувствовалась.

Ситуация с Саламом стала финальной: задело всех. Поэтому никакого новогоднего настроения не было. Коллеги просто распределили праздничные смены и, озвучив дежурные поздравления, разошлись по домам.

***

Григорий вышел из спортзала и медленно пошел по коридорам торгового центра. Торопиться было некуда: сын отмечал с девушкой и друзьями, а другой компании у Барбарина больше не было. Предыдущий круг общения закончился вместе с предыдущей работой. Неприятно, но не смертельно. Бывало и хуже.

К празднику этому Григорий давно уже относился скорее как к факту, нежели как к чему-то большему. Из плюсов — сегодня желающих заниматься набралось всего трое. И тренажеры оказались свободны, и бассейн.

Наверное, в праздники сложится аналогичная ситуация. Надо воспользоваться.

Рядом с детским магазином танцевали аниматоры: какие-то розовые и желтые кошки развлекали довольно пищащих малышей. Барбарин даже засмотрелся….. Когда-то и Славка таким был.

Григорий сделал пару шагов и налетел на кого-то. И почти не удивился, услышав знакомый недовольный голос:

— Осторожнее!

— Простите, — наклонил голову, — Марина, я вас не заметил.

Она закатила глаза и переложила пакет из руки в руку:

— Я так и поняла. Ниже нос, а то вообще кого-нибудь задавите.

Убедившись, что она в порядке, он улыбнулся:

— Хотите, я вас кофе угощу? С пирожным. В знак извинения.

— А вы никуда не опаздываете? — Нарочинская сощурилась.

— Никуда. А вы?

Марина пока не опаздывала, но через полтора часа ей нужно было вернуться к отцу и отпустить Юлю.

— У меня есть сорок минут, — решила она, немного поколебавшись. — И я не хочу кофе с пирожным, я хочу какао и мороженое.

***

К половине двенадцатого отец уснул, поэтому Марина быстро приняла душ, заварила какао, положила на подоконник большую подушку и забралась туда с ногами. Во дворе и на улице запускали салюты. Красиво, но громко. Нарочинская представила, сколько оторванных пальцев достанется дежурившему Лазареву, и поморщилась.

Где-то у соседей забили куранты, и Марина непроизвольно начала отсчет. Едва досчитала до двенадцати, как пикнул мобильник.

«С Новым годом, Марина», — гласило смс-сообщение.

«С Новым годом, Григорий Сандрович».

«Зовите меня просто Гриша. Или Григ, если вам так удобнее».