Владимир Сергеевич не заразился, но Марина болела тяжело, поэтому почти все свободное время Барбарин проводил у Нарочинских. Даже к сыну, который недавно вместе с Алёной перебрался в новую квартиру, забегал не так часто.

— Наконец-то у тебя в жизни появилось что-то, кроме меня и работы, — обрадовался Слава, когда отец заглянул к нему в очередной раз. — Давно пора.

— Не говори ерунды, — отмахнулся Григорий. — Просто Марине Владимировне нужна помощь.

Барбарин-младший обеспокоился:

— Что с ней?

— Тяжелая форма гриппа. Ну и папа у нее лежачий, за ним уход нужен.

— Что-то серьезное?

— Серьезное и неизлечимое, — кивнул Барбарин-старший. — Только я тебе ничего не говорил. Они не распространяются о его состоянии.

Слава изобразил, как зашивает себе рот, а потом, подумав о чем-то, спросил:

— Пап, ты не влюбился?

— Чего? — Григ чуть мимо стула не сел. — В кого?

— В Марину Владимировну, конечно, — отец смотрел на него большими охреневшими глазами, и парень пожал плечами. — А что? Она крутая, добрая и красивая. И нет у нее никого, раз на помощь тебя призвала.

— Слав….

— Помощь — дело такое, — со знанием продолжал тот. — Двадцать лет назад нам с матерью тоже помощь была нужна, — по-доброму усмехнулся. — Короче, если что, я поддерживаю.

***

Нарочинская находилась в скверном настроении и не стремилась начинать разговор первой, поэтому Григу приходилось придумывать темы.

Просто чтобы избежать гнетущей тишины.

— Играете? — он кивнул на фортепиано, стоящее в той же комнате.

Марина скользнула по инструменту взглядом:

— Раньше играла. Музыкалку окончила. И мама играла, пока могла. Как ее не стало — к инструменту не прикасаюсь. И отдать рука не поднимается, — на последнем предложении голос дрогнул.

Барбарин дал себе воображаемую затрещину и быстро, чтобы не дать Нарочинской погрузиться в уныние еще больше, заговорил:

— А я художественную школу окончил. Как успевал параллельно с танцами — не знаю, но получалось хорошо. Даже хотел мультипликатором стать.

Удалось — Марина заинтересовалась:

— А почему не стали? — и пожалела, что спросила. По лицу Григория мелькнула тень. — Если секрет, я не настаиваю, — поспешно добавила.

Он понял, как выглядит со стороны, и улыбнулся:

— Не секрет, — только глаза остались невеселыми. — Просто это грустная история, — сел на пол рядом с диваном, где лежала Марина.

Нарочинская мимикой показала, что слушает, и Григ продолжил:

— Когда я окончил восьмой класс, родители поехали в соседний город. По делам. Утром туда, вечером обратно, — сделал паузу. — Их автобус сорвался с обрыва.

В глазах Марины отразился ужас. Барбарин накрыл ее руку своей:

— Не выжил никто. Родственники меня не взяли, я попал в детский дом. Там съехал по оценкам, все хобби бросил, ничем не интересовался. Естественно, после школы угодил в армию. В часть под Архангельском. На редкость бесполезное и жестокое времяпрепровождение, особенно когда ты нерусский и говоришь с акцентом, — скривил губы. — Одного мальчонку из-за этого забили. Врача рядом не было, хотя мальчишке было плохо несколько дней. Умер.

Нарочинская рвано выдохнула и почувствовала, как ее затрясло. Вероятно, Григ это заметил, потому что потянулся за одеялом, скомканным у женщины в ногах, и укутал ее.

— Мне очень жаль, — в ее все еще хриплом голосе было столько сочувствия, что Барбарину показалось — его укрыли с ног до головы чем-то теплым, и это теплое отогревает даже душу.

Она говорила не об одной ситуации — она говорила обо всех потерях Грига. И он это понял.

— Мне тоже. Но после этой ситуации я решил, что буду врачом. Как вернулся — поехал в Москву, мне сказали, там работы много. Устроился на стройку, пахал, а все свободное время и все деньги тратил на подготовку к поступлению. Благо, база у меня была хорошая, удалось нагнать. В меде был самым великовозрастным лбом, — усмехнулся, — и одним из главных отстающих. Но не потому что прогуливал или филонил, а потому что способностей к медицине у меня не было совсем. Разве что крови не боялся и брезгливым не был.

Марина посмотрела на него большими глазами:

— Шутите?

— Нисколько. То, с чем большинство справлялось за неделю, я осваивал минимум месяц. И так было не только на учебе, но и первые годы работы.

Нарочинская неверяще сощурилась:

— Вы были заведующим в лучшей клинике Москвы.

— Был, — согласился Барбарин. — Но не сразу. И все, чего достиг, я достиг исключительно собственным упорством, вопреки отсутствию таланта. А упорства у меня, как у любого горца, — улыбнулся, — в избытке.

Марина пристально изучила его лицо и, помедлив, сказала:

— Ваши родители бы вами гордились.

— Спасибо, — он сжал ее ладошку.

— Как их звали?

— Сандро и Лиза, — воодушевился Григорий. — Лиза — это полное, — у Нарочинской снова сделались большие глаза, и он объяснил. — У нас мода была на сокращенные формы имен в качестве полных. А еще имена из книг. Знаете, сколько у меня в школе было Гамлетов? — рассмеялся. — Четверо. А меня в честь деда назвали. Того, который Барбарин. Хороший человек был. К сожалению, мы не познакомились: он умер до моего рождения.

Марина приподняла уголки губ:

— У меня мама тоже Лиза была. Только Елизавета, конечно.

Барбарин замер, осознавая сказанное, потом отреагировал:

— Красивое имя. Царственное. И у вас тоже красивое, — сделал внезапный комплимент. — Морская значит, да?

Нарочинская усмехнулась:

— Значит. Только я плавать не умею. Такая вот ирония.

— Это нормально, — не смутился Григорий. — Я тоже много чего не умею, — Марина закашлялась, и он поднялся, чтобы дать ей лекарства и заварить чай.

И увидел, что экран браслета опять мигает.

***

Марине понемногу становилось лучше. Сегодня она даже уговорила Барбарина выйти во двор на полчасика. Просто погреться под весенними лучами уже совсем активного солнца. Подышать чем-то, кроме запаха квартиры, давно и насквозь пропитавшейся медикаментами. Сменить обстановку, в конце-то концов.

Она сидела на лавке в обнимку с термосом, и, впервые за эти долгие дни, улыбалась.

Григорий засмотрелся.

Распущенные светлые кудряшки, делающие обычно строгий образ мягче, слегка колыхались от ветерка. Лицо перестало быть настолько бледным и напряженным, а в глазах появились огоньки.

«Красавица….»

И все бы ничего, если бы не мальчишки, игравшие в футбол неподалеку. Один из них дал неудачный пас, и мяч полетел по направлению к Нарочинской. Благо, Григ не оплошал: ногой отбил мяч обратно и попросил детей быть аккуратнее.

Марина засмеялась:

— Ловко вы. Это вас на танцах научили? Или в художке?

Барбарин тоже рассмеялся и сел на лавочку:

— Я во дворе рос. С пацанами, — кивнул на детей. — Там не до танцев было.

— А я тоже танцами занималась, — вспомнила Нарочинская. — Но не бальными, а классической хореографией. Два года. Только там внушали, что мы толстые. Родители узнали и забрали меня.

— Правильно сделали. Никакие результаты не стоят здоровья и психики. У нас-то с этим проще было. Особенно у мальчиков, потому что нас всегда не хватало.

— Да у меня и не было результатов, — Марина пожала плечами. — Спину только выпрямили так, что с осанкой проблем нет. За это спасибо.

***

Поскольку Григ проводил у них много времени, а развлекать его Марина не могла, он, с позволения, разумеется, изучил все фотографии и грамоты, которые хранились в квартире.

— Владимир Сергеевич в Сеченова преподавал? — спросил, держа в руках очередной документ.

— Да, — Нарочинская кивнула.

— Понятно, почему мы не пересекались. Я в Пироговке учился, — Барбарин поставил грамоту на место. — А вы?

— В Питере, — огорошила она.

— В Павловском?

— Именно.

Григорий непонимающе нахмурился:

— Почему там?

— Чтобы не быть бесплатным приложением к собственному родителю, — Марина скривила губы. — Меня здесь всерьез никто не воспринимал. С самого детства. Все заслуги, вплоть до призовых мест на языковых олимпиадах — и те отцу приписывали. Даже по французскому, хотя папа его не знал никогда.

— Дурость, — Григ покачал головой. — Не принимайте на свой счет, Марина, все нормальные люди понимают, что вы — это вы, а не Владимир Сергеевич. И врач вы очень хороший.

Она внимательно посмотрела на него:

— Можно вопрос?

— Конечно.

— Вы правда не знали, кто мой отец? — на лице Барбарина выступили субтитры, объясняющие, что он не понимает, о чем его спрашивают. — В самый первый день, ну, когда еще психа ловили…. Лазарев нездорово оживился при знакомстве, когда фамилию мою услышал. А вы спросили, чья я дочь.

Складки на лбу Григория разгладились, и он улыбнулся:

— Я вам сейчас кое-что расскажу, Марина, — перешел на заговорщический шепот. — Только вы никому не говорите.

Она уловила чертики в его глазах и подыграла:

— Договорились.

— У меня большая проблема, — уже обычным голосом сказал Барбарин. — С трудом запоминаю имена и названия. О достижениях вашего папы я знал, конечно. И портреты видел — он почти не изменился, — констатировал очевидное. — Но имена, — с нарочитым трагизмом произнес. — Это просто мое проклятие.

Нарочинская состроила крайне деловое лицо:

— Я — Марина.

— Вас я запомнил в первую очередь.

— Я польщена.

Они рассмеялись.

— Налить вам еще чай?

— Да ну его, — Нарочинская наморщила нос. — Уже из ушей скоро потечет.

— Зато вы выздоравливаете.

— Это не заслуга чая, — Марина стала серьезной. — Григ, спасибо вам большое. Я бы не справилась, — покачала головой.

Барбарин улыбнулся, но взгляд у него остался глубоким и вдумчивым:

— Я всегда к вашим услугам. Я уже это говорил.

Нарочинская поджала губы — правильность Грига начинала подбешивать:

— Вы знаете, что нельзя быть таким хорошим? — язвительно поинтересовалась.

— Да что вы? — передразнил он. — А кто запретил? Марина Нарочинская?

Она, неожиданно даже для себя, кинула в него подушку, но Григорий увернулся:

— Целиться надо лучше, — назидательно сказал.

— Вот вернусь я в Склиф, — Марина сощурилась. — Попляшете у меня.

Барбарин скорчил страдающую физиономию:

— Быстрее бы уже. Без вас уже и операции не милы. А сплясать я и тут могу, — присел, подскочил, снова присел — уже подкидывая одну ногу, — подпрыгнул и изобразил еще несколько танцевальных движений.

Нарочинская опять засмеялась. И он понял, что готов сделать все, чтобы она смеялась как можно чаще.

А фитнес-браслет все мигал и мигал….