Последнее время Салам ее беспокоил.

Он куда-то регулярно ездил и ничего не объяснял. А еще готовил в космических масштабах: они столько не съедали, даже с учетом того, что Куликова относила кое-что домой для сына Никиты. Но приготовленное все равно исчезало.

Лариса никогда не была уверена в себе и по жизни славилась мнительностью. Особенно эти качества обострились после болезненного развода с отцом Никиты. Потому, глядя на поведение Гафурова, Куликова по-тихоньку начинала думать, что проблема в ней.

И, наконец, не выдержала:

— Саламчик, — осторожно начала, — а ты ничего не хочешь мне рассказать?

Он пожал плечами:

— Не знаю, — честно посмотрел Ларисе в лицо. — О чем?

У него был такой открытый взгляд, что сомнения стали комом в горле.

— Ларисочка?

Кажется, она молчит уже слишком долго.

— У тебя, — замялась, — появились какие-то дела?

— Появились, — Гафуров смутился. — Я скажу, ты только не смейся.

У Куликовой отлегло. Какой же все-таки хороший этот милый доктор Салам Магомедович.

— Не буду смеяться. Честно-честно.

Салам набрал в грудь воздуха и на одном дыхании сообщил:

— Я к преподавателю по речи хожу заниматься, мне Григ подсказал.

Лариса запуталась:

— Григ Сандрович? Преподаватель? Что?..

— Он же из Батуми, — напомнил Гафуров. — У него тоже акцент был, сильный. Он с ней занимался, чтобы чисто говорить. Я теперь тоже занимаюсь, — Салам неловко улыбнулся.

— С ней? — Куликова услышала свое.

Гафуров укоризненно покачал головой:

— Лариса Николаевна, как не стыдно, — она покраснела, и Салам уточнил. — И вообще — Аделаиде Витольдовне восемьдесят два года.

Куликова вытаращилась, обработала информацию и захохотала. Гафуров тоже засмеялся. Они обнялись.

Когда успокоились, Лариса спросила:

— А дорого берет?

— Дорого, — с нарочитой серьезностью сказал Салам. Сделал театральную паузу и покаялся. — Едой.

— То есть? — они продолжали обниматься.

— Оказалось, Аделаида Витольдовна очень любит восточную кухню. Я раз в неделю привожу сразу на несколько приемов. Каждое занятие не навозишься.

— А занимаешься ты?..

— Два-три раза в неделю, в зависимости от смен. Но, кажется, результата особо нет пока, да?

Куликова напрягла память, вспоминая, как Гафуров разговаривал раньше:

— Ну почему же. Мне кажется, что есть. Я просто к голосу твоему привыкла, да и акцент никогда не смущал. А еще ты с нами постоянно общаешься, речь все равно понемногу меняется. Это же длительный процесс.

Салам поцеловал Ларису в щеку:

— Аделаида Витольдовна тоже так говорит.

Куликова вернула поцелуй:

— Правильно говорит. Ты же всю жизнь разговаривал определенным образом, переучиваться всегда сложно. Сложнее, чем учиться с нуля. Но, если тебе это нужно, у тебя обязательно получится, — попыталась приободрить.

Гафуров обнял Куликову еще крепче:

— Спасибо. Аделаида Витольдовна еще посоветовала себя записывать. Но я пока боюсь, — вздохнул.

— Я бы тоже боялась. Если что, зови, попробуем вместе.

***

Марго и Андрей не знали, что их поездка в Москву затянется. Они планировали совместить приятное — Маринин день рождения, с полезным — командировкой. Но та завершилась преждевременно, уступив место больничному.

Владелец журнала был, конечно, в ужасе, но за драгоценных сотрудников переживал, потому запретил им любые попытки включаться в рабочий процесс.

— Ничего не знаю, — отрезал. — Никакой работы, пока окончательно не выпишут.

— Борис Наумыч! — попыталась поспорить Реброва.

— Не БорисНаумничай, — начальник был непреклонен. — Справимся. Если ты не забыла, я сам этот журнал начинал, когда ты еще под стол пешком ходила. Тряхну стариной.

В общем, пришлось Марго и Андрею бить баклуши за счет работодателя. И если Калугин к этому отнесся философски, то трудоголичная Реброва скучала. Гулять, читать и смотреть в экран было нельзя. Долго спать — ввиду сломанных ребер — оказалось неудобно.

И это еще Марина навещала их почти каждый день и пару раз отвозила в Склиф на осмотры. Реброва, запомнившая совет Барбарина, всегда брала с собой очки.

На остальное же время она нашла себе единственное доступное развлечение. И имя ему было Еда.

— Что на этот раз? — вместо приветствия поинтересовалась Нарочинская, заходя в номер. — Чем воняет? — поморщилась.

Денек выдался аховый. Как Куликова и предсказывала — на операцию прилетела министерская птица. На два часа раньше, с предварительной инспекцией, поэтому на обед Марина не успела. Птица выклевала весь мозг, затем то же самое сделало птицыно начальство. И это при том, что операция прошла в штатном режиме.

Сейчас Нарочинская хотела есть, но не настолько, чтобы вдохновиться друзьями, жующими неведомо что.

— Ты ничего не понимаешь, — парировала Марго. — Это вьетнамская кухня.

— Это вкусно, несмотря на запах, — поддержал Андрей.

— Да? — усомнилась Марина. — А пахнет так, словно кто-то умер, — посмотрела на вытянувшееся лицо подруги, но мысль закончила, — и разложился.

Реброва под смех Калугина кинула в нее салфетками, но те не долетели.

— И тебе приятного аппетита. Будешь? — кивнула на блюдо. Нарочинская скривилась. — Ну и ладно, нам больше достанется. А суши тебе я заказала, минут через пятнадцать приедут.

***

Андрей после операции много спал, но это было объяснимо.

— Хоть кто-то из нас выспится, — говорила Реброва. Только непонятно, кого больше успокаивала — Калугина, Марину или саму себя.

Уснул Андрей и сейчас, поэтому подруги ушли в другую комнату.

— Ладно, что мы все обо мне да о Калугине? Ты сама как? — посреди разговора спросила Марго.

Нарочинская повела плечом:

— Ничего нового.

— Да ну? — Реброва состроила умильную мордашку. В сочетании с заживающей губой и пожелтевшим синяком выглядело это особенно интересно.

— Ну да, — подруга смотрела на нее ну очень выразительными глазками, и Марина вскинула брови. — Что?

— А с каких это пор, я стесняюсь спросить, хирурги с модельной внешностью, опекающие тебя со всех сторон, это «ничего нового»?

Нарочинская на секунду-другую зажалась. А потом подумала, что кому как не Марго знать:

— Да вот на опеке все и заканчивается. Лучше бы и не начиналось.

— Почему?

— Потому.

— Исчерпывающе, — оценила Реброва. И начала играть в свою любимую игру «Угадайку». — Он что, женат?

— В разводе.

— У него просто кто-то есть?

— Вроде нет.

— Курит, пьет? — Марго наморщила лоб. — Хотя нет, ты же сама куришь.

— Курю, — с вызовом согласилась Марина. — А он не курит. И даже не пьет.

Реброва говорила быстро. Очень быстро. Иногда быстрее, чем думала, что для журналиста, между прочим, было крайне пагубной привычкой:

— И здоровеньким помрет, — получила испепеляющий взгляд и почти физически почувствовала, как на лбу появляется дырка, через которую начинает проветриваться серое вещество. — Проехали. Так, на бесячего типа Барбарин не похож, — продолжила анализ. — На закомплексованного ущемленца, который будет самоутверждаться за твой счет или что-то запрещать, тоже.

Нарочинская слушала рассуждения и все больше ощущала себя идиоткой. А еще раздражалась — то ли на себя, то ли на Грига, то ли на них обоих. Далась она Барбарину! Других женщин, что ли, нет?

«— Вы можете пригласить кого-нибудь другого.

— Могу. Но не хочу».

— Серьезных болячек у него явно нет, — Марго все размышляла, — иначе бы врачом не работал. Он что, бомж с миллионными долгами?

— Своя квартира с панорамными окнами.

Реброва оживилась пуще прежнего:

— Ты. Была. У него. Дома? — с каждым словом ее глаза становились все распахнутее и распахнутее.

— Кошку кормила.

— Чего? — Марго выпала в осадок. — Это он такой повод придумал?

— Нет. Его на смене задержали, а у кошки корм закончился. Я живу недалеко, вот он и попросил, — Марина поймала еще неозвученный вопрос. — Там дом с консьержкой, у нее ключи.

Реброва смерила ее недоверчивым взглядом:

— Допустим. Но тогда я не понимаю. У него родственники неадекватные?

— Взрослый сын. Абсолютно нормальный парень, ветеринаром работает.

— В отца пошел, — задумчиво констатировала Марго. — Так, Нарочинская, у меня закончились версии. Колись. И не надо говорить, что ничего между вами не происходит. Я же вижу!

Марина посмотрела ей в глаза, а по ощущениям — заглянула прямо в зрачки:

— А что ты видишь?

— Что он кругами вокруг тебя ходит. Заботится. Смотрит на тебя так….

— Как?

— Да как Андрей на меня смотрит. И ты, Мальвинка, точно так же на своего Барбарина смотришь, когда думаешь, что никто не видит. А еще, периодически, вот так, — и Реброва изобразила поистине трагические глаза.

Нарочинская усмехнулась:

— И когда ж ты успела все разглядеть? Когда в истерике билась или когда на осмотре была?

— Когда надо. Ты чего боишься-то?

Вопрос не требовал ответа, потому что они обе этот ответ прекрасно знали.

— Может с твоим Барбариным что-то и не то, но не попробуешь — не узнаешь, — Марго поймала готовность возразить. — А если всего бояться, можно запереться дома и умереть от тоски. Ты закопалась в своем одиночестве, Нарочинская: построила башню, окруженную высоченным забором, и спряталась в ней. Охраняет эту башню дракон, причем этот дракон — ты и есть. Только ты себя этой защитой наоборот уничтожаешь, а быть может, и не только себя.

Подруга, как всегда, видела ее насквозь. Но от этого впервые не стало легче.

— Себя вспомни, пока Андрей не появился. Да и когда появился…

— Я помню, — спокойно отреагировала Реброва. — Но если у меня появился Калугин, то почему у тебя не может появиться Барбарин?

Марина снова не ответила. Марго изучила ее лицо:

— В общем, дело твое. И я на твоей стороне всегда, ты знаешь. Но учти: терпение рано или поздно закачивается у любого. Даже у Калугина иногда заканчивается.

***

Маргарита Реброва и Андрей Калугин пробыли в Москве две недели. За это время их больничные еще не закрыли, но Марго и Андрей стали хотя бы минимально транспортабельными. Способными пережить поездку в поезде.

— Спасибо еще раз за все, — уже на перроне поблагодарил Калугин.

— Аккуратнее будьте, — Нарочинская улыбнулась.

— Всенепременно, — пылко пообещала Реброва. И, сбавив тон, многозначительно добавила. — И ты будь… аккуратнее.