Кэйа привыкает жить в этом мире, учится жить со своими странными-странными воспоминаниями и в целом поглощает знания, как губка, едва ли не каждый божий день. Он учится владению меча, одноручного, легкого и удобного, в то время как Дилюк больше предпочитал что-то более массивное.

Орудовать мечом для Кэйи было странно. Он не понимал, почему, но порой ему казалось, что достаточно было поднять руку, направить ее на то, что он хотел уничтожить (сжечь), и тогда…

Кэйа мотал головой в такие моменты и продолжал упражнения.

Также, как он старается запихать эти мысли подальше, Кэйа искренне старается не думать и не ощущать чувство вины за то, что являлся шпионом.

Кэйе четырнадцать и он помнил, кем являлся.

Надеждой Каэнри’ах, их шпионом и, скорее всего, причиной гибели этого мира (как минимум Мондштата).

Он не думал об этом.

Он думал о том, как здорово было с Дилюком, но не думал о том, какие странные ощущения испытывал, глядя на него.

Порой Кэйа краснел, порой испытывал странное чувство в груди, от которого сжимались сердце и желудок и…

Об этом не стоит думать.

Просто, черт возьми, не стоит.

Им по четырнадцать, когда они идут на службу, становятся рыцарями. Мастер Крепус горд ими, а Кэйе хорошо и весело (и он не думает о вине, которую испытывает за то, что веселится с врагами, что живет себе припеваюче, пока его народ умирает, что однажды ему придется предать людей, с которыми он сейчас смеется и живет).

Кэйе четырнадцать, когда мысли о том, что все не так уж и плохо, все-таки покидает его голову.

В двенадцать он подозревал, что влюбился в Дилюка. В четырнадцать он понимает, что это так, и от этого осознания его подташнивает. И причина даже не в том, кем является сам Кэйа, и даже не в том, что в возможном будущем он будет вынужден предать Дилюка, вовсе нет.

Кэйа ощущал себя так, будто уже стал предателем.

Словно этими чувствами предал кого-то очень и очень дорогого, кого был готов любить даже после смерти, но Кэйа не помнил, кого.

И тогда сны стали меняться. Сны стали четче, реалистичнее, и помимо троих детей (младших братьев и сестры), помимо отца и матери (которых называл по именам, если первого с ненавистью, то вторую с сухостью и презрением), он вновь начал видеть красные крылья и золотистые волосы, от которых сердце сжималось.

Кэйю тошнит.

Ему снятся кошмары, ему снится, как в синем пламени горят такие прекрасные крылья, и больше всего его добивает факт, что это его рук дело.

Это он сжигает крылья.

Это он делает больно этому человеку.

Кэйа просыпается с немым криком и слезами в глазах, которые незамедлительно катятся по щекам.

После этих снов Кэйю трясет. После этих снов Кэйа и думать забывает о какой-либо симпатии к Дилюку, закрывает ее за множеством замков и не дает возможности не то что выглянуть, даже хотя бы на миллиметр просочиться наружу.

Кэйе снова и снова чудится запах горелой плоти, как своей, как и чужой.

Кэйе начинает сниться то, как он горит заживо, сжигает самого себя и упивается болью и безумством, которое при особо сильном желании можно было ощупать руками.

И тогда, когда Кэйю начали мучать подобные кошмары…

Дилюк получил пиро глаз бога.

Это кажется несмешной шуткой судьбы и ночью, после праздника в честь того, что Дилюк получил глаз бога (во время которого и мастер Крепус, и сам Дилюк смотрели в его сторону с нескрываемым беспокойством, отчего Кэйю мутило еще больше), Кэйа лежит в кровати, смотрит в потолок и ощущает, как его трясет.

Кэйа и сам не понимает почему, но желание разрыдаться накатывает на него волнами, кажется, не собираясь останавливаться, но Кэйа сдерживается, как может, да только пару всхлипов все-таки пропускает и накрывается с головой одеялом точно также, как делал это в детстве.

Только тогда, в детстве, ему было простительно. Сейчас уже нет, ни в коем случае.

А потом ледяная волна спокойствия вдруг накатывает на него. Потому что, право слово, чего это он? Это же Дилюк.

Его брат не станет поднимать на него руку, не станет обжигать его пламенем.

(Крохотный червячок сомнений смеется, спрашивает, мол, будет ли Дилюк любить его и дальше, когда узнает, кем Кэйа является?)

Кэйа давит эти мысли и убирает их туда же, к остальным дерьмовым мыслям и не менее дерьмовым снам. Он закрывает глаза, ощущая вселенскую усталость и почти засыпает, когда в дверь тихо стучат, а после эту самую дверь приоткрывают.

— Кэйа? — Раздался шепот Дилюка и Кэйа, почти уснувший, кое-как разлепил глаз.

— Что такое? — Таким же шепотом спрашивает он у Дилюка.

— Я посплю с тобой сегодня, не против? — Дилюк мнется на пороге так, будто в детстве это не он без спроса заваливался к Кэйе, утягивая его в объятия и так засыпая.

Кэйа моргает, переваривая сказанное, а после чуть двигается.

— Нет, конечно. Ложись, — говорит он, наблюдая, как медленно (словно боясь спугнуть) Дилюк подходит к кровати, а после ложится рядом.

Они лежат в тишине какое-то время, а после, плюнув на манеры приличия, Дилюк осторожно обнимает Кэйю, после прижимая к себе.

Кэйа ничего не говорит. Слушает только, как быстро-быстро стучит сердце Дилюка, но он не думает, что его сердце не стучит медленнее. Наоборот, у Кэйи сердце тоже колотится.

Сначала Кэйа думает о том, что он, должно быть, совсем сошел с ума, раз ему стало так горячо. А после до него доходит, что вся причина в Дилюке, который, после получения глаза бога, стал гораздо более… горячим. Жар так и исходил от него.

Кэйа прикрыл глаз.

Жар приятный, обволакивающий, родной.

Кэйа утыкается носом то ли куда-то в яремную ямку и слышит, как на миг, всего на миг Дилюк задерживает дыхание, а после старательно и незаметно пытается его выровнять.

Кэйа, наверное, совсем уж с ума сошел. И как он мог подумать, что Дилюк, его Дилюк, поднимет на него руку?

Это же бред, право слово.

Кэйа тихо выдыхает, ощущая, как уплывает сознание.

(И он игнорировал шепот откуда-то глубоко внутри о том, что Дилюку верить нельзя).

Кэйе снятся теплые крылья и руки, обнимающие и поглаживающие его спину.

За долгое время Кэйа наконец ощущает себя в безопасности.

# #

Дилюк опасался, что Кэйа начнет его избегать. Поэтому в ту ночь он неуверенно, боясь, что его оттолкнут (а еще Дилюк боялся увидеть ужас в родном глазе брата), Дилюк решил наведаться к Кэйе.

Они давно вместе не спали.

Кажется, лет с десяти, когда решили, что уже взрослые. Конечно, по началу Дилюк порой ходил к Кэйе, переживая за того, но со временем он перестал так делать.

И, возможно, это было правильным решением.

Дилюк безбожно краснеет, когда Кэйа утыкается носом ему в шею (и столь обычное и привычное из детства действие вызывает табун мурашек у него на коже), на какой-то миг забывая, как дышать.

Дилюк даже не шевелится.

Слышит, как бешено бьется собственное сердце, он старается не акцентировать на этом внимания, прислушиваясь к другим звукам. Например к тому, как размеренно и тихо стал дышать Кэйа, каждый раз опаляя жаром дыхания его шею…

Дилюк прикрыл глаза. Мысленно себя ругая, он все равно не мог остановиться и прекратить прислушиваться к своим ощущениям, к тому, как слишком близко (почти интимно) прижался к нему Кэйа и…

Дилюк сглатывает.

Должно ли это быть то, что он мог испытывать к своему брату?

Это же… это же не правильно.

Он тихо выдыхает, а после замирает, когда Кэйа закопошился в его объятиях.

— Кейго… — бормочет он едва внятно, но Дилюк разбирает это имя. Когда-то давно он уже слышал его. Может, это кто-то близкий Кэйе? Человек из его жизни до того, как он попал к ним.

— Я не Кейго, — шепотом произносит он, носом утыкаясь Кэйе в макушку. — Я Дилюк.

Кэйа ничего не отвечает, только мычит что-то, а после утихает, кажется, вновь погрузившись в глубокий сон.

А Дилюк поджимает губы.

Кем же был этот Кейго? На его памяти Кэйа называл это имя всего второй раз, но то, с какой интонацией оно было произнесено… Что-то сокровенно-нежное и дорогое, будто Кэйа без этого Кейго не мог представить свою жизнь.

От этих мыслей Дилюк хмурится еще сильнее.

Ну уж нет, не стоит думать о подобном бреде, право слово. Это было давно, глупо ревновать брата к воспоминаниям прошлого, теням былого.

Ревновать…

И все же, Дилюк не считал, что испытывать столь странные нежные чувства к Кэйе было нормально.

Может, стоит обратиться к Джинн? Она, все-таки, неплохая знакомая, даже подруга, которая более-менее должна разбираться во всем этом (в конце концов, она девушка, а девушки, как полагал Дилюк, в амурных делах знают куда больше, чем парни, особенно в их возрасте).

Аделинде рассказывать было неловко. Отцу — тем более, тот сразу обо всем догадается и его реакции Дилюк, откровенно говоря, несколько побаивался. Да, его отец был потрясающим человеком, но как он отреагирует в сам факт того, что его сын, наследник, влюбился в своего хоть и приемного, но брата?

О, нет, это будет полный провал.

Так что над идеей рассказать и спросить совета у Джинн Дилюк начинает думать куда более усиленно и серьезно.

Это же, вроде, достаточно неплохая идея?..

Щеки Дилюка краснеют.

Он опускает взгляд на иссиня-темную макушку и не может не думать о том, как же он так вляпался.

Сначала Дилюк воспринимал Кэйю как брата и все было хорошо. Однако с наступлением тринадцатилетия, что-то определенно пошло не так и Дилюк стал… Дилюк стал относиться к Кэйе не совсем как к брату.

Сначала он думал, что это ужасно.

Однако потом, чувства и смирения все же взяли верх, так что самотерзания Дилюка стали в разы меньше, что уж тут сказать.

И тогда, когда Дилюк практически смирился со всем этим ворохом мыслей и чувств…

Внезапно все стало гораздо хуже.

Потому что Дилюк получил пиро глаз бога.

И если сначала Дилюк всерьез опасался, что все пойдет наперекосяк (потому что он не глупый, он помнит и знает о страхе Кэйи перед пламенем), а в первый день он был как никогда уверен в этом, ведь Кэйа выглядел плохо и его всего трясло, но потом…

После этого события проходит три дня.

Три дня, в течении которых Кэйа ведет себя как обычно, будто не замечает говорящую о многом блестяшку у Дилюка на поясе.

Будто не замечает, как от Дилюка начинает нести гарью из-за тренировок с пиро глазом бога, как от него всегда исходит тепло, если не жар.

Будто этого всего не было.

И Дилюк… он не может понять, что не так. Потому что по логике вещей Кэйа должен был избегать его десятой дорогой, но его отношение к нему совершенно не изменилось. Кэйа по прежнему дружески хлопал его по плечу, обнимал, брал за руку, смеялся вместе с ним, прижимаясь к его боку и…

На третий день Дилюк не выдерживает, потому что не понимает. Да, он мог бы оставить все, как есть, но Дилюк не мог не беспокоиться о моральном состоянии Кэйи, особенно когда в памяти по прежнему были свежи воспоминания о том, когда Кэйа только только появился в их доме.

Он выглядел так… забито и плохо, что Дилюку даже сейчас плакать хочется. Да и после Кэйа очень долго приходил в себя, он будто бы был огромным куском льда, который пришлось в срочном порядке отогревать.

И слова про лед, как ему казалось, вовсе не были простым оборотом речи, потому что Кэйа был холодным.

Это было его обычное состояние, конечно, но все равно, задумываясь об этом временами, Дилюку казалось это очень-очень странным.

Так что он сразу же выкидывал эти мысли из головы.

— Кэйа, — начинает он осторожно. Тот оборачивается и в его взгляде так и читается вопрос, — послушай, ты же боишься огня, так? — Спрашивает он хмуро, и хмурится еще больше, когда несколько удивленный Кэйа кивает ему в знак согласия. — Так почему ты не боишься и не избегаешь меня?

Пару секунд Кэйа стоял молча, просто глядя на него. Лицо его было серьезным (но Дилюк не мог не видеть пустоту в его глазу и от этого становилось несколько жутко, особенно от синих искр, периодически там мелькающих, но уже это Дилюк списывал на разыгравшееся воображение), однако потом Кэйа вновь стал Кэйей. Это преображение случилось за каких-то пару секунд, от чего Дилюку стало еще более не по себе.

Временами ему начало казаться, что порой Кэйа переставал быть собой, а из глубин синевы его радужки смотрело что-то совершенно чуждое и злое.

И он не понимал, что, потому что не успевал, это навождение спадало быстрее, чем он успевал понять, а после Дилюк забывал об этом, не хотел вспоминать и думать, списывая все на то, что ему всего-лишь показалось.

Вот и сейчас случилось точно так же.

Кэйа прикрыл глаз, пряча темноту, а открыв его, там уже ничего не было. Брат фыркнул, а после весело рассмеялся, словно Дилюк рассказал ему какую-то крайне забавную шутку.

Дилюк нахмурился.

— Что смешного?

— Ничего-ничего, — отсмеявшись, наконец ответил ему Кэйа, искренне стараясь отдышаться. — Просто, Дилюк, это же твой огонь. Как можно его бояться? Я ведь знаю, что ты не направишь его против меня. Я всецело доверяю тебе.

Дилюк моргнул, переваривая сказанное.

Моргнул, а после раскраснелся, осознав сказанное.

Он скрыл раскрасневшееся лицо в ладонях, отчего Кэйа вновь начал посмеиваться.

— О, неужели я засмущал великого и ужасного Дилюка?

— Отстань, Кэйа, просто отстань, — проворчал Дилюк в ладони, однако улыбка, полная нежности, не могла не возникнуть на его лице.

Что ж, стоило признаться хотя бы самому себе — он любил Кэйю.

А всего через пару лет Дилюк поднимет меч на Кэйю, сжигая в своем пламени все, что между ними было.