Тобирама считал, что ему часто не везло. К такому выводу он приходил каждый раз, стоило хоть раз ощутить на себе горький вкус неудачи. Конечно, он мог бы приводить много примеров прямиком из своего детства, но никогда не стал бы, так как считал себя далеко не злопамятным. Однако это не мешало вспомнить самый недавний случай, который и привёл его вновь к такому умозаключению.

Это случилось в очень важный праздник — Сацубун. Согласно поверью, каждый член семьи должен был съесть столько бобов, сколько ему и исполнилось полных лет. Также считалось, что если съесть на один больше, то и весь год в последующем будет счастливым, и ни одна хворь не посмеет тронуть. Но Тобирама кое-как смог съесть необходимый минимум! Чувствуя, что ни к чему хорошему это не приведёт, он всё-таки забыл об этом, но после случилось кое-что хуже — ото-сан не пустил его на празднование в храм Огня, превентивно сказав, что лишь заботится о его здоровье. Младший наследник упорно делал вид, что эти слова ничуть не тронули его, заставив вздрогнуть от тепла, что разлилось по телу после слов отца.

Итак, он был оставлен в стороне, дома, в столь невероятный день. Даже Аниджа, немного погоревав за Тобираму, всё равно отправился в путь, даже не обернувшись. Наверняка он по возвращении будет самозабвенно рассказывать, как же прекрасны были ойран, как же плавно они двигались, как же славно горела его молитвенная деревянная палочка с пожеланиями. Конечно, Хаширама обещал попросить Ками о благополучии семьи и попросить удачи в предстоящих родах, но тревога всё равно, подобно особо дерзкому коту, скребла внутри. Как бы то ни было, Тобирама подозревал, что после несчастного случая вряд ли сможет спокойно слушать мелодии, которые громко играли во время представления гейш.

Как раз один котёнок, словно прочитав его мысли, прямо сейчас бегал по саду, не обращая внимания на тяжкие думы Сенджу. Неловкие движения животного забавляли, заставляли хихикать каждый раз, стоило тому неудачно упасть во время погони за насекомым, каким бы оно ни было. Но Тобирама стойко держался, сохраняя статус оскорблённого и, в некотором смысле, обиженного.

Уже более чётко контролируя свои действия, он вновь строго осматривал новую вазу, которая только-только была готова. Комплименты старшего брата были настолько приятны, что он с новой силой приступил к наращиванию опыта, чтобы следующие свои фарфоровые изделия вызывали не ощущение неловкости, скорее гордости и удовлетворения. Он не начинал наивно мечтать о великом будущем мастера фарфора, но впечатлить близких хотелось, так что Тобирама принял решение не забывать про своё хобби, даже если оно появилось от неимоверной скуки совершенно случайно.

— Как думаешь, родится мальчик или девочка? — заговорила Тока, которая в такой важный день решила остаться вместе с ним. Он, конечно, подозревал, что она сделала это не по доброте душевной, а скорее из-за того, что было лень добираться до храма, так как грубого религиозной не считалась, да и праздники не любила, но всё равно ценил этот поступок. По крайней мере, теперь будет не так скучно. Работать в тишине иногда сложно, вот к какому выводу он пришёл после того, как привык к вечному бормотанию под боком. В какой-то момент это превратилось в приятный шум, который только помогал сосредоточиться, а не наоборот. — Хаширама-сама, например, уверен, что это мальчик, — продолжала она.

— А ты что думаешь? — спросил Тобирама, в чьих глазах лишь слегка промелькнул интерес.

С самого начала этого долгого пути беременности он не сильно задумывался над этим вопросом, так как считал, что ребёнок всё равно не родится. Не хотел привязываться. Не хотел ощущать, что внутри растёт и развивается не какой-нибудь паразит, а отдельный человек, который в будущем станет самостоятельной личностью, станет полноценной ячейкой в обществе, займёт своё место в клане.

Сейчас, прислушиваясь к ощущениям, к чакре, которая так сильно переплелась с его, он всерьёз начал размышлять на эту тему, прикидывая, что же предпринять в случае, если родится мальчик и что же, если девочка.

Его знания были сильно ограничены. Ничего, кроме войны, он не знал. Как бы обращаться с ребёнком? Жёстче, чтобы мир даже не думал сделать больно? Или, может, мягче, чтобы хотя бы в детстве ощутить самое настоящее счастье?

Если родится девочка, он будет обязан покупать ей много-много самых различных кимоно, чтобы она знала, что такое красота. Если родится мальчик, он будет обязан как можно раньше приступить к тренировкам, что он знал, как защитить свою семью. Верно?

— Конечно же, было бы лучше, родись мальчик, — с умным видом говорила девушка, кивая своим словам. Тобирама, который слегка отвлёкся, снова вернулся к разговору, внимая её словам. — Но и девочка тоже неплохо! Представь, что она родится такой же красивой, как я?

— Я помолюсь Ками, чтобы она ни в коем случае не была похожа на тебя. Никто же не возьмёт такую замуж, — не поднимая головы, ответил он, однако не скрывая ухмылки, стоило услышать уж слишком громкие недовольства Токи.

Как скоро он должен задуматься о помолвке малыша? О невесте Хаширамы договорились, стоило ему исполниться одиннадцать, но того же о Тобираме сказать было нельзя. Ему нашли пару в пятнадцать лет, но она очень скоро заболела, так что не смогла дожить до своей свадьбы. Он не мог сказать, что горевал по этому поводу, в связи с тем, что не был даже знаком с девушкой, но определённый отголосок это событие всё же возымело.

Через мгновение младший наследник вновь вернулся в реальность, понимая, что Тока до сих пор ждёт ответа. Недолго думая, он сказал именно то, что точно вызвало бы раздражённый скрежет из-за его дерзкого поведения:

— Девочка.

Куноичи тогда закатила глаза, удобно сидя возле него, рассматривая новое изделие, но никак не прокомментировала сказанное. Может быть, она понимала, что он всего лишь хочет раззадорить её сильнее, так что приняла взвешенное решение проигнорировать. Как умно с её стороны.

С той поры прошло уже несколько дней. Сейчас Тобирама вспоминал об этом с небольшой тревогой, почти сожалея о сказанном. Нет-нет, он не считал, что разговор с Токой вышел неправильным, скорее наоборот, гордился, что смог заставить её негодовать.

Он сожалел, что назвал тот день неудачным. В конце концов, Аниджа вернулся тогда пораньше, угостил сладостями, и после они вместе приятно провели время за обсуждением самых разных тем. Отец вернулся в оговорённое время, но также присоединился к ним. Тогда Тобирама чувствовал себя так уютно, так правильно. Он был частью чего-то целого, большого и тёплого. За их милой беседой скрывалась забота о каждом. Даже Тока, которая исключительно уважительно обращалась к Буцуме и Хашираме, в тот вечер позволила себе чуть больше комментариев, чем обычно.

Ложась спать, он думал о том, что будущее кажется теперь приятнее, многообещающее. Может быть, даже мир более возможен, чем казалось раньше.

Он был не прав.

Стоило только весне увереннее устроиться на улицах поселения, солнцу чуть сильнее греть землю, а цветкам робко распуститься, как они решили, что следует зачеркнуть все старания, которые были приложены. Следует забыть о новых условиях договора, забыть о новом торговом пути, который оказался более прибыльным, чем ожидалось, забыть о стыдливой надежде, которая время от времени поднимала голову в мыслях политиков.

Всё началось рано утром, когда лишь некоторые проснулись, начиная свой день. Неспешно умываясь, они не ожидали услышит звон тревоги, которую так отчаянно били. Масаши — гонец — принёс весть о том, что на северо-востоке началась жестокая битва.

Итак, это и было первой странностью дня. Обычно сражения начинались, когда яркое светило уже свободно нависало в небе, освещая каждую травинку. Несколько часов — и всё закончилось. Бывали дни, когда напади вечером, ближе к ночи. Почти всегда Сенджу тогда хоронили наибольшее количество шиноби, так как шаринган видел в темноте всяко лучше, чем, пусть и опытного, но почти слепого в темноте шиноби, для которого даже секунда могла стоить жизни.

Но нападать утром было неправильно, непривычно. Как будто бы нечестно. Логично было предположить, что Учихи готовились к этому заранее, чего нельзя было сказать о Сенджу, для которых атака буквально была обескураживающей, сбивающей с толку.

Буцума со своим отрядом отправился первым, предполагая, что всё закончится за пару часов. Но минуты шли, и с каждой такой минутой верёвка отчаяния затягивалась всё сильнее и сильнее.

Следующим выдвинулся Хаширама, желая помочь, стоило только очередному гонцу прийти с вестью о том, что им была необходима подмога. Семья об этом не знала, но Тобирама тогда решил расспросить гонца подробнее, но ответ, который он получил, нагнал больше ужаса и страха, чем ожидалось изначально.

— Там... Резня, — сглотнув, тяжело сказал мужчина. — Понимаете? Невозможно разобрать, где наши и чужие. Там на каждом шагу трупы, — губы его задрожали, взгляд остекленел, речь стала прерывистой, почти несуразной. — Никогда не видел столько крови... Простите, — сказал он быстро, отворачиваясь. Послышались едва сдерживаемые всхлипы.

Новости были неутешительные. Ужасные, если быть точнее. Если взрослый шиноби, повидавший столько грязи на своём пути, не сдерживает слёз после увиденного, то что же там такого? Появлялись мысли о полной мобилизации населения, если ничего не изменится.

Можно было сказать, что данная деталь ознаменовала под собой вторую странность. Их сражения никогда не были такими... Такими бесчеловечными, жестокими, омерзительными. Они никогда не нуждались в столькой медицинской помощи, никогда не принуждали граждан участвовать в этом, чтобы хотя бы поддерживать ничью.

Часы шли, солнце неумолимо двигалось по небосводу, знаменуя утраченное время. Тобирама, как единственный оставшийся из главной ветви, взял на время управление кланом на себя, строго следя за тем, чтобы каждый выполнял приказанные поручения, заодно игнорируя острую боль, которая появилась ещё ночью.

Больше не было ремесленников. Были только добровольцы в медицинских центрах, которые помогали перевязывать раны, пока квалифицированные ирьёнины выполняли свою работу по спасению жизней. Были добровольцы, которые помогали ковать в короткие сроки оружие, скорее подавая необходимые предметы, чем принимая непосредственное участие. Были добровольцы, которые помогали с созданием бинтов. У них не появилось за всё это время возможности добыть дополнительно лён, так как он был посажен совсем-совсем недавно, так что некоторые были готовы пожертвовать собственной одеждой, лишь бы появилась возможность приостановить кровотечение и помочь.

Потихоньку среди граждан начали зарождаться тревога и небольшой страх, но вышестоящие, в том числе и пожилые члены Совета, которые не были в состоянии участвовать в бою, делали всё возможное, чтобы успокоить их, не позволить поддаться панике.

В какой-то момент начал накрапывать дождь, лишний раз мешая выполнять свою работу. Но оставшиеся в поселении не возражали, не ругались, только переживали за тех, кто отправился защищать их.

Казалось, что Кураоками^{- божество дождя и снега}, великий дракон, вместе с ними оплакивает потери, не способный отвернуться от страданий человечества. Сенджу испугались, как бы он не привлёк своими метаниями Сусаноо^{- божество ветра и бурь}, так как ураган был бы ни к чему. Однако, может быть, это заставило бы сражение прекратиться? Заставило бы обе стороны взять небольшой перерыв?.. Впрочем, раз даже сильный ветер и дождь не заставили усомниться в своих действиях и лишь подстрегнули шиноби, то вряд бы что-то сильно изменилось из-за смены погоды.

Каждый определённый промежуток времени прибегал гонец, чтобы сообщить те или иные новости. Непременно после услышанного, без всяких исключений, Тобирама видел, как каждая частичка в теле Токи, которая осталась с ним, кричала от абсолютного желания отправиться на фронт. Его начали посещать мысли о том, чтобы тоже присоединиться. Сомнения испарились, когда вернулся отец.

Он выглядел уставшим, слегка хромая на одну ногу. Подбежавшие медики тут же принялись залечивать раны, но ничего не помогало убрать бледности с лица мужчины, который смотрел на них с толикой отчаяния на фоне глухой пустоты. Одного взгляда хватило, чтобы уверенность в младшем закрепилась сильнее, вынуждая на отчаянный шаг. Он видел не простого раненного бойца, он видел, как их клан, их народ стоит на грани смерти. Их великая воля могла погаснуть в одно мгновение, если не предпринять необходимые меры.

Тобирама объявил мобилизацию. Заставил каждого шиноби, находившегося в отставке, взять в руки оружие и отправиться в бой. Оставил совсем немного гражданских и врачей, чтобы поддерживать раненых, но большая часть всё равно была обязана отправиться на подмогу.

Их клан надеялся, что, начав располагать поляной, находившейся на возвышенности, они смогут сдержать оборону. Изначально так и было, но долго Сенджу не продержались, отдавая всё больше и больше территорий. Такими темпами их могли прижать, окружить.

Быстро передвигая ногами по деревянному полу родного поместья, младший наследник направлялся в сторону своей комнаты, в которой пылились доспехи. Тока, которая бежала чуть позади, не прекращала окрикивать его в отчаянии.

— Ты не можешь так поступить! Тобирама, это глупо! Даже чакра больше не подвластна тебе, будешь обычным обузой! — не скупясь на оскорбления, она пыталась переубедить его, но в душе понимала, что упрямости этого человека следовало ещё поучиться. Но, кажется, последнее замечание было особенно хорошо сформулировано, так как парень слегка сбавил шаг, задумавшись. Пусть и темп его всё это время был неуверенным, сейчас и вовсе сбился, скверно выдавая все чувства, что сейчас кипели внутри.

Прикусив губу, он смотрел вперёд, время от времени опуская взгляд, явно пребывая глубоко у себя в мыслях.

— Я постараюсь использовать хёнге. Но ты права, это всё, на что способна моя чакровая система, — Тобирама остановился прямо перед входом в свою комнату, обернувшись. — Как бы то ни было, я считаю, что любая помощь будет к месту.

— Посмотри на себя! Ты же... Скорее родишь, чем сможешь убить какого-нибудь Учиху, — зло процедила Тока, чувствуя небольшой стыд за паузу, которая понадобилась для сочинения аргумента.

— Я иду туда не для того, чтобы убивать, — напоследок грозно посмотрев ей в глаза, он всё-таки вошёл в помещение, — а для того, чтобы защищать, — закончил он, взяв паузу, чтобы сконцентрироваться.

Тобирама помнил, как же сложно в прошлый раз далась эта, казалось бы, простейшая техника. Нобуко-сама предупреждала, что материнская и дочерняя чакры переплетаются во время формирования второй, чтобы поддерживать жизнедеятельность, из-за чего во время беременности контролировать её становится сложнее, почти невозможно. Иногда, после рождения ребёнка, женщинам требовалось несколько лет, чтобы полностью восстановиться, что пугало. Сенджу не был готов отказаться от чакры, так как она буквально была частью его жизни, восприятия мира. Без неё Тобирама был всё равно, что слеп.

Вот и сейчас он ощущал трудности. Он слышал шорох, который создавала девушка, окончательно смирившаяся с его решением и решившая помочь со снаряжением путём того, что достанет его и приведёт в нужное состояние. Делая всё, чтобы сосредоточиться на внутреннем мире, а не происходящим снаружи, наследник закрыл глаза, размеренно дыша.

Стоило только почувствовать движение чакры, которая всё это время была в стазисе из-за долгого неиспользования, почти что заледенела, покрылась коркой, он тут же за неё ухватился, двигая в нужном направлении. Сложив руки в печать, он перевоплотился в прежнее тело — стройное и крепкое.

Быстро переодевшись из кимоно в чёрные брюки и водолазку, Тобирама, не без помощи, конечно, закрепил на себе доспехи, не забыв про любимую меховую накидку. Ощущение чего-то мягкого рядом успокаивало.

Тока не заняла столько же времени, шустро экипировавшись, она уже стояла по левой плечо, когда он двигался в сторону выхода из поселения вместе с остальными шиноби.

Перед тем, как отправиться в путь, Тобирама попросил жителей помолиться за них, так как всё равно переживал.

Дороги были покрыты вязкой грязью, которая липла к обуви, замедляя, так что было принято решение передвигаться по веткам, не только из-за удобства, но и потому, что пресловутые хлюпающие звуки не предупреждали бы врагов о приближении их отряда, в то время как хруст дерева был бы приглушён стуком капель, бьющихся о землю.

Но никакой ливень не смог бы приглушить звуки, если не крики, битвы. Она была и в самом деле жестокой — сложно разобраться, с какой стороны лучше зайти, чтобы использовать технику. Не хотелось ранить своих, хотелось погубить других.

Изуна тут же нашёл его, примчался, чтобы атаковать. В этот раз Тобираме не удалось спрятаться от этих зорких глаз, что сияли злобой и ненавистью, казалось, ко всему живому. Не было в этом взгляде и толики ясности, понимания, только желание убить.

Недолго думая, Сенджу храбро вступил в бой, изо всех сил пытаясь отразить атаки противника. В мыслях его даже не промелькнуло желание напасть в ответ — сил было недостаточно. Даже выспавшись, поев накануне, он был слаб. Вечное ощущение боли, сопровождающее с самого начала дня, не отпускало, отвлекая.

Клинки жестоко искромётно сталкивались, шиноби метались с одного конца поля на другой, сюрикены попадали в цель, раня.

Один такой вонзился со всей силы в бедро Тобирамы, из-за чего он впоследствии пропустил удар в плечо. Никогда ещё он не получал столько ранений за столь короткий срок. Даже в далёком детстве, в дни, когда впервые выходил с оружием наперевес против врагов, уходил более целым. Ситуация была до ужаса ироничной, и он оценил бы это, не терпи прямо сейчас смесь, состоящую из боли от порезов, глубоких и поверхностных, гематом, что вспыхивали ярко в глазах, стоило в который раз удариться о что-то, и тянущего ощущения в низу живота, что было необъяснимым, в отличие от остальных повреждений.

Резко, вместе с очередным выпадом Изуны, до него дошло одно предположение. Не мог ли он прямо сейчас... рожать?

Пот, что струился ручьём, тут же похолодел, почти застыл. Дождь, на который и списывалась прилипшая одежда, бесстыже лил, не обращая внимания на переживания Тобирамы.

Приняв решение прислушаться к своему телу, которое игнорировал до этого, твёрдо решив внимательно следить за ходом событий, он обомлел. Если забыть про всякую боль, по ногам текли не капли дождя, вовсе нет. Напрягая мышцы, он ничем не мог себе помочь. Разве могли так рано отойти воды? Ему ещё недельку потерпеть бы, не сейчас же рожать!

Почувствовав толчок, он потерял равновесие, упал, жалко приземлившись на землю. Согнув колени, желая быстро подняться, Тобирама почти что был оглушён незнакомой доселе резью в районе таза. Мышцы напряглись, не желая расслабляться. Широко раскрыв глаза, он следил за катаной Изуны, его вечного противника. Не имея возможности подняться, даже выпрямиться, Сенджу не смел ни о чём думать. В голове было тихо, все переживания, громкие и зудящие, разом исчезли, стоило понять, что конец, кажется, близок.

Вместе со вспышкой пред ним явилась Тока, внезапная и своевременная. Неужели она во время своего боя также следила и за Тобирамой? Присмотревшись к её ранениям, он с ужасом осознал, что была она, может, и в лучшем состоянии по сравнению с ним, но далеко не в идеальном.

Стыд жгучими пятнами залил лицо, ему было невыносимо осознавать свою обременительную роль. Желая помочь, он сделал только хуже — сейчас было необходимо предупредить брата, уйти с поля битвы. Тобирама был тяжёлым грузом, разочаровывающим всё больше и больше.

Придя в себя, он вскочил и вместе с Токой продолжил бой, уже окруженный двумя Учихами. Судя по всему, соперник девушки присоединился к ним, не желая терять её из виду. Как его звали? Хикаку?

Тобирама не использовал какие-либо техники. Если честно, он не стремился быть в центре этой бойни, лишь поддерживать где-то на краю, так как чакры ни на что не хватало. Но судьба не была на его стороне. Весь этот день был пропитан горьким и липким чувством неправильности.

Силы противников были подавляющими, их ущемляли в сторону леса, отдаляя от союзников. Тобирама осознавал, что Учихи хотели оттеснить, чтобы навсегда избавиться. Изуна, распалённый недавним чувством успеха, яростнее нападал, используя грязные трюки.

— Что с тобой происходит? Что случилось? — нервно окрикнула Тока, повторяясь, не имея возможности следить за разговором. Нагината её двигалась с невероятной скоростью, чётко отбивая удары, не позволяя приблизиться ещё сильнее. Иногда казалось, что она воспользовалась гендзюцу, в котором была так хороша, чтобы оружие выглядело более грозным.

— Мне кажется, что начались схватки, — попытался сказать Тобирама с такой интонацией, чтобы услышала девушка, но не противники. Кажется, ему это удалось, так как куноичи на долю секунду обернулась, шокированная. Это действие могло бы быть последним в её жизни, если бы юноша не отбил кунай, что летел с невероятной скоростью, в сторону.

Они хорошо работали вместе, почти блестяще. Но ни один из них не был способен быстро привыкнуть к стилю сражения другого, так что ошибки всё равно случались, чем удачно пользовались Учихи.

— Как часто? Как часто они происходят? — голос её дрожал от усталости ли, от гнева ли, а может, из-за страха за человека, что стал близким сердцу.

— Я не... — хотел ответить Тобирама, но вновь мышцы сжались, зашлись в спазме. Сгорбившись, он желал зажмуриться, но не мог позволить себе подобного, даже зная, что спину прикрывает Тока.

Тут он почувствовал жар: Изуна использовал технику, из лёгких выплюнув огромный столп огня. Ситуация была всё хуже и хуже. Сенджу окружало мелколесье. Если оно загорится, то пожар распространится дальше, дойдя до родного поселения. Нельзя было этого позволить!

Сложив руки в печати, Тобирама молился всем богам, чтобы у него получилось использовать какое-нибудь дзюцу в ответ. Полностью осознавая свои возможности, он попытался воспроизвести технику Водяного Снаряда, как самую простую.

Наконец Ками оказались на его стороне. Вода свободно вылетела из него, после чего пар рассеялся по поляне. Боль теперь была невыносима. Тобирама упал на колени, держась за катану, чьё остриё впилось в землю, унимая своё желание крикнуть, прижать руку к животу. Как там его ребёнок? Активный все дни до этого, сейчас он молчал, не шевелясь.

Чакра сейчас чувствовалась легче, была податливой и тягучей. Неужели он разорвал свою связь с малышом?

Чудовищная хворь напала на тело: сердце забилось в бешеном темпе, губы задрожали, а в глазах потемнело. Не хворь это была, не какая-то болезнь, вовсе нет. Горе. Горе поглотило хуже цунами, тайфуна, хуже любого гнева, что могли испытывать боги.

Поднимаясь на ноги, что не желали держать, Тобирама крепче ухватился за катану. Им с Токой было необходимо вернуться в ряды Сенджу, чтобы и им могли в случае чего помочь, и они могли подсобить. Пар потихоньку рассеивался, не позволяя больше медлить.

Ему больше ничего не хотелось. Мир, казалось, посерел: дождь смыл все цвета, оставив лишь грязь и нечёткие линии. Может быть, именно так и выглядел истинный мир, в котором они жили? Мерзкий, порочный и склизкий, в котором каждый ненавидит себя и остальных, в котором человек человеку — враг, в котором не суждено стать истинно счастливым. Стоило только Тобираме ощутить отголосок этого хрупкого чувства, только начать длинный путь родительства, как у него это вырвали со всей возможной жестокостью.

Учихи были монстрами — безжалостными и кровожадными. Не следовало даже надеяться на что-то, не следовало давать шанс — второй, третий.

Кинув кунай, Тобирама наблюдал за тем, как Изуна уклонился от него, самодовольно улыбаясь. Каким же глупцом был этот Изуна. Высокомерным и ограниченным, уверенным в своей точке зрения, не желающим что-то менять.

Техника Летающего Бога Грома, раньше причиняющая боль, в этот раз далась намного проще. Как же хорошо, что девушка, помогающая собраться, не убрала клеймо на оружии, иначе ничего не вышло бы.

Он быстро переместился куда-то за спину Учихи, нанося один точный удар в бок, что не был защищён. Где-то там взволнованно кричала Тока, ставшая ещё более нервной после того, как узнала о настигших схватках.

Изуна пал, харкаясь кровью. Тобирама чувствовал в этот момент не ликование, вовсе нет. Омерзение подняло своё голову. Было невыносимо смотреть на тело этого юноши — невысокое и горделивое.

Вновь в низу живота начались спазмы. Значило ли это, что ребёнок был жил и желал выйти на свет белый? А может, организм пытался избавиться от мёртвой туши.

«Жизнь за жизнь», — так, кажется, говорят? Что ж, Тобирама был готов забрать её у каждого присутствующего, чтобы отомстить. Должен ли он был забрать жизнь и у себя, как у человека, что долгие месяцы пытался избавиться от своего же дитя?

Вихрь чёрного и красного цветов ознаменовал появление Учихи Мадары на поле боя. Разъярённый, он прикрывал брата, обнажая орудие.

Так вот, кого следовало убить. Из-за этого человека началась история своеобразного унижения и великой любви. Тобирама помнит, как винил себя, считая, что не должен был отправляться на помощь. Нет. Нет, не он виноват. Во всём повинен Мадара. Лицемерно защищая родных, он был способен на мерзкие поступки, даже, кажется, не считая необходимым себя обременять ответственностью.

Сенджу видел надвигающийся удар, но не был способен хоть как-то на него ответить. Катана оттягивала тело вниз, давая знать, что всё ещё в состоянии напасть, но реакция была запоздалой из-за очередных сокращений, которые одолевали организм. По крайней мере, Тобирама теперь знал, почему же женщины так кричали во время родов.

В мгновение ока пред глазами блеснула броня Хаширамы, а после его оттянула назад Тока. Что за поразительная женщина, всегда вовремя.

Спрятав их подальше, она принялась звать Аниджу, который быстро метнулся к ним, отбивая яростные удары соперника. Изуну тоже вывели с поля боя, желая вылечить.

— Нам нужно уходить, — сказала бледная девушка, прикрывая Тобираму, неспособного сейчас ни на что. Схватки стали сильнее, чаще. Кратко объяснив причину, Тока, не слушая никого, подхватила парня рядом, уже потихоньку начиная двигаться.

— Я не позволю вам уйти одним, — тут же сказал Хаширама, расправив плечи. Он отправил клонов разбираться, а сам помогал нести брата, что отбивался от окружающих тело рук.

Только их небольшая компания вошла в лес, двигаясь в нужном направлении, как им навстречу вышли Буцума и несколько их шиноби, которых успели за это время более-менее подлечить. Не понимая происходящего, они хотели что-то спросить, но были перебиты грозным взглядом.

Тобирама не мог сказать, что происходило далее, уж слишком забылся в собственной боли, душевной ли, физической ли. Помнит, что пришёл в себя мельком прямо перед входом в поселение, где под деревом сидел Сенджу Масаши. Его считали обычным. Обычный гонец, обычный мужчина. Но он заметил метания младшего наследника клана, в котором родился, которому был верен, понял, что что-то шло не так. Осознавал ли всего — вопрос. Конечно, было сложно не понять, что их клан наконец благословили. Но какой ценой? Что конкретно надвигалось на них? Серые тучи скрывали собою будущее, не позволяя заглянуть даже на толику вперёд. Но кареглазый мужчина, несмотря на любые сомнения, что могли возникнуть при более глубоком размышлении, всё равно отправился обратно, введя главу в курс дела. В глазах Тобирамы Масаши больше не был обычным. Он воссиял новыми качествами характера, доселе спрятанными за нежеланием знакомиться со всеми членами клана Сенджу — храбрый и чуткий, верный и заботливый.

Младший наследник прошептал тихое «спасибо», когда его поволокли дальше, глубже, чуть ли не выворачивая шею, чтобы убедиться, что его заметили. Увидев слабую улыбку на устах Масаши, он успокоился, позволил себе вновь забыться в небытие, заполненном острой болью и сокращающимися мышцами. Мельком появилось желание выразить благодарность более официально.

Тобираму привели в отдалённое здание^{- по синтоистским воззрениям роды считались «скверной»}, тесноватое и мрачное. Он не сомневался в его чистоте, но каждая деталь всё равно отдавала затхлостью и предвещанием смерти. В комнате же было посветлее за счёт длинных окон, однако помогало мало, так как дождь не прекращал идти.

Тишина давила на плечи своей тяжестью, появившейся после осознания произошедших событий. Преждевременные роды, опасность нападения на сердце поселения. Тревога снедала, поражала каждую частичку нервов, убивая в своём пожаре непослушных мыслей.

Надежда на благословение Ками угасала с каждой вспышкой жестокого огня реальности, которая, как всегда, была не такой светлой и счастливой, какой казалась в далёком детстве, когда все проблемы были ни по чём, пока рядом стояла грозная фигура отца.

Хотелось тоже стать опорой для уже своего ребёнка. Чтобы он или она были уверены в том, что есть в этом мире безопасное место — объятия родителя.

Тобирама стоял, опираясь на тансу, сгорбив спину. На короткий срок схватки закончились, именно в этот момент вбежали Нобуко-сама и Юа-чан, запыхавшиеся, в белой одежде, испачканной в крови. Они помогали раненым всё это время, но были прерваны. Испытывали ли по этому поводу недовольство — неизвестно.

— Снимайте броню сейчас же. И оставьте за дверью! А ты неси таз с водой и простыню, — тут же начала командовать престарелая женщина. Тон её требовал беспрекословного подчинения.

Руки дрожали, зуб не попадал на зуб. Только сейчас пришло осознание того, что одежда его промокла и гадко прилипла к телу, из-за чего снимать было сложнее.

Тока, которая быстро скинула тяжёлые доспехи, прибежала на помощь, переживая чуть ли не больше Тобирамы. Юа-чан, такая же шустрая, которая прочувствовала атмосферу и молча выполняла поручения, быстро топала ногами, принеся деревянный таз, полный воды, и белое кимоно, которое не спешила давать.

— Тобирама-сама, снимите хёнге, — сказала она тихим, но твёрдым голосом, смотря прямо в хмурые глаза юноши.

Сосредоточившись, он и в самом деле начал пытаться отменить технику. Чакра, что поразительным образом слушалась его какие-то пару десятков мгновений назад, сейчас вновь сопротивлялась, не отзываясь на требования хозяина.

Ледяная, застоявшаяся, строптивая. Вот, какой она была. Ничто не помогало сосредоточиться: если раньше Тобирама мог прикрыть глаза, прийти в себя и сделать нужное, то сейчас, следовало только попытаться, как тут же отвлекало то слишком громкое сердцебиение, то поверхностное дыхание.

Прервала в этот раз боль, в стократ хуже всей той, что он испытывал ранее. Тихо вырвался скулёж, руки сжались в кулаки.

— Сейчас же снимай хёнге, иначе мы пропустим все схватки. Хочешь, чтобы мы доставали ребёнка щипцами? — кричала Нобуко-сама, чьё лицо полыхало недовольством и злобой.

Она не стояла на месте, не складывала руки на груди, не топала ногой. Женщина бегала из угла в угол, готовясь к предстоящему процессу. Но не было в ней и капли видимой нервозности, наоборот, отточенные движения, уверенные шаги предвещали хорошую медицинскую помощь.

— Я не могу, — кое-как выдавил из себя Тобирама, начав переживать сильнее. Перспектива того, что из него в самом деле могут «достать ребёнка» подобным зверским образом, пугала до безобразия. Стук сердца и вовсе затопил собой все остальные звуки: и дождь, и скрип половиц, и слова окружающих его людей.

Со всех сторон давили стены, заставляя сжиматься. Он чувствовал тёплые руки старшего брата, который направлял в него свою чакру. Идея оказалась великолепной — именно это помогло Тобираме сориентироваться и сбросить дзюцу с себя. Но никакого облегчения он не ощутил.

На краю сознания мелькало понимание надвигающегося. Совсем скоро он должен был почти что вытолкнуть из себя новую жизнь. Но жизнь ли? Этот вопрос не давал покоя, младший наследник переживал из-за того, что не чувствовал передвижений ребёнка.

Наскоро одев его в кимоно, девушки положили на кровать, что была на ножках. Тобирама был этому премного благодарен, так как не мог уверенно утверждать, что смог бы нагнуться достаточно, чтобы лечь на футон.

Стоило только спине коснуться ткани, холодной и жёсткой, как повитуха беспардонно раздвинула его ноги, всё равно прикрыв покрывалом. Он бы и вскрикнул, но схватки лишь недавно окончились, так что Тобирама предпочёл отдышаться и расслабить мышцы, чем недовольно ворчать.

— Как давно у тебя это состояние? — спросила Нобуко-сама, по какой-то причине нахмурившись.

Но сделала она это достаточно незаметно, чтобы лишний раз не тревожить. Сегодняшний день был полон ужасных поворотов, не стоило усугублять ситуацию.

— С ночи, — коротко ответили ей в ответ.

Мельком взглянув в сторону Токи, чтобы та подошла поближе, женщина продолжила:

— Потерпи немного, скоро должны начаться потуги.

Прикрыв тело, она подошла к нему, чтобы приложить руку к запястью, прислушиваясь к сердцебиению. По выражению лица было сложно понять, что же она ощутила. Женщина торопливо убежала в соседнюю комнату за чем-то, что было неизвестно большему количеству людей в этом месте. Мужчины — Хаширама и Тобирама — видели, как она что-то шепнула Юа-чан, которая тут же повернулась в другую сторону. Их молчание тяжело давило, нагоняло различные мрачные мысли.

Старший Сенджу напряжённо подошёл к своему брату, в уме сетуя на грязь, которой покрылась его одежда. Пол тихо скрипел под ногами. Приложив руку к чужому боку, он начал использовать медицинские техники, желая вылечить некоторые раны, рваными порезами уродующими это благородное бледное тело.

Зелёный свет совсем слабо мерцал в этом сумрачном месте. Казалось, словно здание пропиталось криками рожениц, стало измождённым ими. Рождение и смерть неразрывно шли рука об руку, стоны счастья и горя ласково обнимались, молодость и старость и вовсе были закадычными друзьями.

Нахмурив брови, Хаширама сосредоточенно выполнял свою новую задачу. Царапины и порезы потихоньку затягивались, но облегчения не было — дрожащие стоны брата с каждой секундой становились всё более и более жалостливыми. Мужчина ощущал невозможную боль за брата, сочувствуя ему.

Тобирама откинул голову назад, слёзы всё-таки выступили на глазах. Заскулив, он крепко схватился за руку Токи, что была рядом. Мышцы вновь напряглись, за тканью белого кимоно не было видно, как же сильно он сжимался.

— Давит, — коротко сказал он, не беспокоясь, услышали ли его вообще.

— Давит? — поинтересовалась девушка, такая же нервная. Этот день начинался и продолжался неправильно, заставляя ощущать самые разные вещи, которые было так сложно объяснить. — Нобуко-сама! Уже! — крикнула она, повернувшись в сторону. Минимальные знания о беременности и родах были как никогда кстати, Тока была даже слегка горда собой, что могла помочь в такой тяжёлый для юноши период.

В ту же секунду небольшая компания услышала топот ног, который казался даже несколько недовольным, пусть и было сложно объяснить, как же они смогли это понять. Пожилая женщина, несмотря на свой возраст, бодро вошла в комнату, но тут же нахмурилась, стоило увидеть, что же делал Хаширама.

Громкие негодующие крики отбились о стены, выражая всё, что сейчас чувствовала Нобуко. Она кинулась в сторону мужчины, отталкивая, зло отчитывая. Старушка что-то говорила о том, что ни в коем случае нельзя лечить во время схваток, что мышцы возвращаются в привычную форму, что Хаширама сделал только хуже.

Тобирама не внимал ничему из этого, так как боль, разъедаемая внутри, стала невыносимой. Сжавшись, он хотел то ли приподняться, то ли выгнуться.

— Ты можешь кричать, если хочешь, — сказала Тока, пригнувшись к нему.

Зажмурившиеся глаза дрогнули, но губы так и остались неподвижны, разве что мужчина лишь сильнее их прикусил.

В какой-то момент стало тише. Неужели Хашираму удалось выгнать из комнаты? Даже прискорбно, что не удалось в полной мере увидеть это, чтобы знатно посмеяться потом.

Нобуко-сама, наконец справившаяся с рослым мужчиной, который никак не хотел уходить, вздохнула, приблизившись к человеку, который прямо сейчас претерпевал невероятные му́ки. Приподняв подол простыни, которой были прикрыты ноги Тобирамы, она оторопела. Ками, ну за что им всё это?

Мышцы и в самом деле вернулись в прежнюю форму, никакого раскрытия больше не наблюдалось. Но ведь именно сейчас должны были начаться потуги. Мысли прервал вскрик, который после перешёл в полноценный рёв.

Бёдра хотели сжаться, но пожилая женщина крепко держала их по сторонам, положив руки на колени. Посмотрев мельком на Току, которая была бледна, она взглядом указала в направлении мужчины, надеясь, что намёк был понят.

Очередной крик разносся по помещению. Было в нём столько боли и мучений, столько душераздирающих и почти нечеловеческих страданий, что становилось почти страшно.

Тобирама ощущал, словно тело изнутри разрывало на части, выворачивало, перекручивало. Он слышал, как его просили тужиться, но это не помогало. Напрягаясь, он не ощущал никаких движений внутри, лишь большее давление. Он приподнялся, отпуская Току, но сжимая простыни по бокам, заходясь в громком вопле. Почти в тот же момент он ощутил сильные руки девушки, которая с коленями залезла на кровать. Сжимая его плечи, она заставила Тобираму опереться на неё. После она заблокировала его руки, не давая возможности двигать ими.

Юа-чан прибежала в комнату, придя из смежной с ней, неся в руках стальные принадлежности, вызвавшие ужас в юноше. Неужто это были ножницы? И без того сбитое дыхание в этот раз и вовсе потеряло всякий ритм, став поверхностным. Голова начала кружиться, дезориентируя.

Мир стал разноцветным то вспыхивая яркими красками, то угасая в звоне дождевых капель. Помещение погрузилось в темноту, так как солнце заслонили тучи, грозные и хмурые, и в этой темноте начали видеться самые страшные вещи.

Тобирама был знаком с ощущением, которое возникает, когда тело режут чем-то острым. В конце концов, он был опытным шиноби, чьи ткани не раз и не два рассекал чужой кунай или катана. Каждый раз, стоило вновь попасться под чужое оружие, появлялось стойкое чувство, словно что-то раскалённое проходит по конечности, жарким пожаром омывая нервные окончания.

Но мучений было мало. Нобуко-сама определённо решила причинить ему столько боли, сколько было возможно. К таким выводам парень пришел, стоило осознать, что женщина приказала Токе крепче его держать, а Юа надавить. Вопроса «надавить на что?» не возникло, так как совсем юная девчушка тут же подошла к уже давно не сопротивляющемуся телу и вся оперлась на его живот, не просто надавливая, скорее подминая.

Отныне Тобираме был известен наиболее жестокий способ пыток. Определённо, в этом мире не существовало ничего более ужасного, чем это. Руки, что были прижаты к телу, напряглись, не имея возможности ни отмахнуться, ни сжать что-нибудь. Он прижался щекой к девушке, которая за это время стала ему опорой, и удивился, когда ощутил некую влагу. Неужели он расплакался? Или, может, она?

Ответа на свой вопрос он не нашёл, но никак не потому, что не хотел. Внутренности вдруг продвинуло в сторону, с телом происходили неизвестные доселе изменения. Тобирама боялся увидеть, что же происходило на самом деле, так как обычные ощущения уже были пугающими. Зажмурив глаза, он временами вскрикивал, просил прекратить это извращенное заклание, дать уже успокоиться.

Парень чувствовал кровь на бёдрах, чувствовал, как его разрывает на части, каждая из которой пульсировала и ныла. Никакой статус младшего наследника великого клана больше не смущал, не ограничивал. Никакого этикета. Никаких рамок. Только боль, крики и попытки хоть как-то помочь делу. Тужась в моменты, когда это требовалось, он молился о завершении.

— Уже видна головка, — пытаясь перекрикнуть Тобираму, сказала Нобуко-сама, успевшая покрыться потом за это время. Никогда ещё роды не было так сложно принимать, за столько лет опыта она могла с уверенностью говорить подобного рода вещи.

Юа-чан была беспощадна. Она давила на живот всеми силами, что только были в её худом и маленьком теле. Однако, стоило услышать сказанное, как девушка отступила, радуясь, что больше не пришлось причинять почтенному Тобираме-сама столько боли. Слезинки на её глазах успели подсохнуть, но одного взгляда на него хватило, чтобы сердце вновь ёкнуло.

Бледная кожа, что до этого почти кричала об аристократической крови, сейчас выглядела серой. Вены, ставшие более заметными, придали лицу голубоватый оттенок, уродуя. Белое кимоно испачкалось в крови, прилипло к телу, смялось.

Тока, что была за спиной Тобирамы, выглядела не лучше. Своими руками, что было в земле и различной иной грязи, она, казалось, пятнала честь и достоинство парня.

Они прижимались друг к другу, ища поддержки. Эти странные объятия и успокаивали, и нездоровым образом сдерживали, тем самым причиняя ещё больше боли. Парень склонил голову, скривил в отчаянии брови, облокотился о тело девушки, которая была не в лучшем состоянии, пребывая где-то между ужасом и сильным желанием помочь.

Резко раздался плач. Детский. Совсем тонкий и дрожащий. Тут же засуетилась Нобуко-сама, Юа-чан. Они что-то делали там, между ног Тобирамы, когда он уже с широко раскрытыми глазами взирал в то место. Ребёнок! Жив! Все его переживания оказались напрасны.

Какое же счастье прямо сейчас переполняло его искорёженное нутро, выливаясь за всякие пределы нормы. Он был уверен, что уродливая широкая улыбка озаряла лицо, какая бывает разве что у Аниджи, но ничто не было важно в этот момент. Тобирама был готов вновь расплакаться, когда Юа-чан положила ему на груди совсем уж маленького человечка.

— Девочка, — шепнула она в тот же миг, стоило ему прикоснуться.

— Девочка! — совсем чуть-чуть громче повторила Тока, придерживая ребёнка, так как понимала, что руки у Тобирамы, должно быть, затекли в этом положении. Она повернула голову в его сторону, желая увидеть реакцию, но почувствовала, что малышка почти что падала. Быстро схватив покрепче, куноичи обернулась.

У Тобирамы были закрыты глаза и расслаблено тело. Она не знала, что это значило. Она совсем ничего не знала. Ребёнок на её руках тихонько плакал, кровь растекалась по простыне, а она совсем не понимала, что делать.

— Нобуко-сама! — кричала Тока. — Нобуко-сама!

В голосе её была паника, невиданная и неизвестная. В глазах же женщины, что до этого успела уже успокоиться, что всё закончилось, вспыхнуло недоумение. Казалось, никто в помещении не понимал, что происходит и как помочь. Началось суетливое движение, когда одна убегала в соседнюю комнату, другая предпринимала попытки успокоиться.

Хаширама слышал это. Он слышал всё.

Ранее Нобуко-сама выгнала его со словами о том, что все действия, совершённые до этого, сделали только хуже. Сейчас же за тонкими сёдзи он слышал, как утихают крики брата, но вспыхивает плач женщин.

Неужели он собственными руками убил собственного брата? Неужели он, желая сделать лучше, совершил непоправимый вред?

Руки, такие грязные, словно по локоть в крови, дрожали, не в состоянии сжаться в кулак. Хаширама не знал, что делать. Ворваться в комнату? Но ведь прямо сейчас шли ожесточённые бои на границе, его помощь необходима, клан не справится без него. А может, ему и вовсе следует сесть и разрыдаться, подобно ребёнку, который родился всего секунду назад?

Мысли копошилось, мешая сосредоточиться, но одна была особенно болезненной, сокрушающей. Был ли это единственный раз, когда он подвёл брата? Тут же вспомнились и ссоры, и недомолвки. Мужчина вспомнил, как разозлился из-за того, что младший напал на Учиху Изуну.

Изуна важная личность в нашей с тобой истории.

В нашей с тобой истории, ха. Сейчас эти слова казалось такими забавными, глупыми. Учиха Изуна не играл никакой роли, они не были официально знакомы, никогда не общались. Почему же он так важен? Почему его жизнь важнее жизни Отото? С каких чужие люди стоят того, чтобы рисковать родными?

Да нужен ли им вообще этот проклятый мир? Если ради него необходимо пожертвовать жизнью дорогих сердцу людей... Хашираме казалось, что он способен на любые поступки, если они в конечном итоге были способны привести к достижению его цели. Он думал, что способен на всё ради благого дела. Но сейчас, столкнувшись с реальностью, осознал, что слишком эгоистичен.

Хаширама трусливый, тщеславный. Его младший брат был прав — он глупец. Храбрый в мыслях, на словах, но не представляет из себя абсолютно ничего, стоит только столкнуться с реальным и жестоким миром. Хаширама инфантильный и безответственный, мечтательный и безалаберный. Он худший из всех братьев в этом мире.

Прямо сейчас между наследниками клана Сенджу стояла не простая дверь, которую можно было отодвинуть в сторонку, скорее огромная стена, возникшая незаметно для старшего. У них были разные взгляды на жизнь, разные принципы и интересы. Почему Хаширама вообще решил, что обычных разговоров на свободные темы достаточно, чтобы скрепить их связь? Почему решил, что парочки мгновений вместе достаточно, чтобы стать настоящими братьями?

Была ли у него отныне возможность исправить свои бесконечные ошибки? Была ли тишина там, за сёдзи, ему ответом?

Послышался громкий топот тяжёлых ног, скрип металла о металл. В здание вбежали двое мужчин-Сенджу, потрёпанные и выдохнувшиеся.

— Хаширама-сама! — кричали они, желая привлечь внимание человека, что неподвижно стоял перед закрытой дверью. — Хаширама-сама! Глава погиб, мы не справляемся!

Слова их ударили. Ударили в самые глубины души, вынуждая надежду погаснуть. Неужели этот день был настолько жаден, что требовал стольких смертей? Неужели они разневали богов?

Новоявленный глава клана Сенджу, ещё слишком юный для такой должности, слегка повернул голову в сторону, рассматривая доспехи, что было наскоро выброшены в сторону.

Синие доспехи младшего брата слегка поблёскивали, так сильно выделяясь на фоне красных Хаширамы и Токи. Кровь за это время успела почернеть, зачерстветь. Она приняла именно тот облик, который и заслуживали Учихи. Черноглазые, черноволосые, наверняка и их кровь была чёрной.

Жгучее пламя выжгло собой все эмоции, вынуждая освободить как можно больше места ярости, которая теперь управляла телом Хаширамы.

Быстро надев экипировку, он последовал за прибывшими мужчинами, чьих лиц он не разлечал в мареве алого гнева и желания закончить со всем сегодня.

Он пытался поступать правильно. Пытался сделать верный выбор, который устроил бы все стороны. Но что получил в итоге? Хрупкий мирный договор, который не продержался и трёх лун, гнусное нападение в утренней заре, смерть близких сердцу людей. Ему плюнули в лицо, растоптали подношения, что так наивно были отданы.

Поле боя встретило уже родными криками боли и стонами о пощаде. Пламя и дождь смешались в невероятную смесь ненависти и страха. Но кое-что изменилось. Изменился Хаширама, чьи шаги больше не были такими мягкими, чей взгляд не переполняло желание добра. Он не собирался поддаваться, не собирался перекрикивать плач в рьяном стремлении предложить очередную невыгодную авантюру. Отныне меж Сенджу Хаширамой и Учихой Мадарой не было спарринга, исключительно битва.

Никто не был виноват в таких переменах, не было возможно выделить одиного-единственного злодея в этой детской истории, так как ничто больше не было детским. Друзья выросли, река почти иссохла, мечты разбились о стойкую реальность. Каждый удар кричал о враждебности, даже неком отвращении.

Стало хуже, когда глава Сенджу заметил шустрого Изуну, который аккуратно отбивался от ударов и убивал врагов. Значит, он был жив. Значит, нападение Мадары на Тобираму было бессмысленным.

Хаширама многое мог понять. Мог понять, когда давний друг, в попытке защитить своего брата, напал на его младшего брата. Но это было излишним. Этот сопляк Изуна, подобно распроклятой трижды псине, скакал из стороны в сторону, убивая его людей.

Ни о какой защите речи и не шло. Ни о каком понимании речи не шло. Война — это война. На ней нет надежды, нет света, ей нет конца.

По крайней мере, пока не умрет Учиха Мадара. Или Учиха Тадзима. Что ж, Хаширама был способен позабыть их милые разговоры в Аките, полные лицемерия.

Обхватив оружие, мужчина увереннее двинулся в центр поля боя. Скоро складывая руки в печати, он влагал все свои чувства в каждый выпад, захват, удар. Им не было отныне пощады.

Обезоружив Мадару, он сжал тому шею одной рукой, другой же направляя своё орудие. Он не смотрел Учихе в глаза, помня уроки жизни и пытки Шаринганом, которые кое-как удалось пережить, но по искривлённым в горе бровям и опущенным краешкам губ понимал, что противник тоже испытывал печаль, что так усердно плескалось, пытаясь потушить пожар огня, желало обдумать всё вновь, начать заново.

Стоило ему почти погубить своего врага, как ему помешали. Тадзима и Изуна стояли по обе стороны, уставшие, но уверенные в своём стремлении не позволить так поступать с родным человеком.

У Мадары были отец и брат, у него были люди, способные защитить, отогреть и обнять. У Хаширамы — нет. У него больше не было отца, отношения с которым семимильными шагами улучшались, кажется, больше не было Тобирамы и уж точно не было Каварамы и Итамы, чьи тела за столько лет успели сгнить в земле, в которой и были погребены их маленькие тела.

У Хаширамы не было никого. Почти не осталось клана, чьи трупы валялись то тут, то там.

Печаль затопила его с головой, подгоняемая уже ослабшим дождём. Нет, он не был из тех людей, что были способны долго злиться или таить обиду, он был из тех, кто горько плакал по упущенным возможностям и неначатым действиям.

Отпрыгнув дальше, Сенджу сложил руки, желая использовать технику, которую они вместе с братом отнесли к категории запретных. Кто же знал, что этот день настанет, и ему придётся прибегнуть к такому шагу.

После слов, значение которых было неизвестно почти никому, земля начала увядать. Поле, истоптанное ногами шиноби, окроплённое кровью, слезами и потом, вспаханное катанами умирало, чернело. Запах гнили появился почти тут же, забивая нос, вынуждая затаить дыхание и прищуриться.

Было почти смешно наблюдать за побегом Учих. Трусливые и глупые, они ретировались почти тут же, стоило только осознать, к чему же привело использование техники Хаширамы, который ощутил небольшой укол, стоило только увидеть, что Мадаре понадобилась помощь для того, чтобы встать на ноги.

Дождь кончился. Наступила тишина, прерываемая хрипами и едва слышными стонами. Не было больше луга, за который сражались на переговорах Сенджу, не было лекарственных растений, возвышенности, приятного аромата цветов и травы. Всё было убито грубой рукой, импульсивной и обиженной.

Выпрямившись, глава громогласно сказал:

— Собирайте погибших. Мы идём домой.

Почти в то же мгновение началось копошение. Начали, хромая, идти в сторону умертвлённых соклановцев. Хаширама видел труп своего отца, который даже после окончания дыхания оставался таким же величественным. Этот мужчина вступил в бой, несмотря на неравные силы, дав возможность своим детям спастись. Несмотря на ранения, он храбро стоял против врагов, отбивался от ударов и ни разу не шелохнулся в желании убежать. Обескровленные губы больше не сожмутся в недовольствии, не скривятся в попытках пошутить. Сенджу Буцума был достойным соперником, немного плоховатым родителем, но славным человеком, верным традициям и клану.

На земле валялись тела огромного количества таких же воинов, родителей, мужей, братьев, сыновей. Не было ни одного, кто не был бы в той или иной степени связан узами с Сенджу, потому что каждый на этом поле — Сенджу. Неважно, какого цвета волосы, глаза, стихия и оружие, все они — родные друг другу, любимые. Их будут долго оплакивать жёны, сёстры, матери. Земля гостеприимно примет тела, обнимая в почве, согревая холодными ночами, даря покой, который так и не был найден при жизни.

Новый глава больше не наделся о великом мире, но позволил себе минутную слабость помечтать о счастливых днях, не изуродованных войной, о днях, когда не пришлось бы хоронить всех в одной огромной братской могиле.

Сегодняшний день будет считаться несчастным для большинства. Но Хаширама помнил о ребёнке, родившемся сегодня. Тобирама не позволил бы забыть. Мельком накатывали мысли, вопрошающие, не потому ли погибло столько людей, чтобы родился один крохотный малыш. Ради этого Хашираме пришлось покинуть поле боя, позволить Учихам получить преимущество в этом нечестном мире.

Но он ни в коем случае не жалел. Если бы старший из братьев не покинул поле боя, младший погиб бы там же, не способный подарить жизнь новому человеку. Хашираме удалось спасти небольшую жизнь, на которую будут отныне возложены большие ожидания. Однако слёзы всё равно текли из глаз, оплакивая каждую рану, порез, синяк присутствующих здесь. В самом ли деле ребёнок стоил того? В самом ли деле этот проклятый плод стоил всех мучений?

Держа путь в родные края, которые с трудом удалось защитить, он пытался всеми силами не погрузиться в тяжкие думы, не позволить остальным увидеть его слабость.

Грязь активнее липла к ногам, листва была скользкой и не позволяла за себя ухватиться. Нагромождённые тяжёлыми телами, они неспеша двигались в нужном направлении, заодно послав гонца уведомить оставшихся в поселении, чтобы те было готовы встретить, оказать первую помощь.

Врата встретили огромной толпой, однако молчаливой и угрюмой. В тишине было переданы раненые, мёртвые. Хаширама видел слезящиеся глаза других людей, сдерживал свои, пытаясь подобным образом показать, что не всё потеряно.

Мужчина подходил к женщинам, помогал в той или иной степени, отвечал на вопросы, иногда вместо этого покачивая головой в намёке, что, нет, он не вернулся. Было тяжело видеть эти понурые лица. За столько лет можно было бы и привыкнуть и к масштабным похоронам, и к чувстве потери, горя, но к боли, как оказалось, привыкнуть невозможно. Каждый раз этой чертовке удаётся вдарить поддых, заставляя колени согнуться.

— Хаширама-сама! — вдруг послышался девичий голосок. В тишине он был подобен раскату грома, некоторые даже вздрогнули. В каком-то из смыслов это позволило затянувшемуся молчанию прекратиться, так как никто не желал первым что-то говорить, благо, нашёлся кто-то более храбрый. Или наглый.

Юа-чан, подбирая подол своего кимоно, пыталась как можно быстрее добраться до пункта своего назначения, всё равно время от времени спотыкаясь. Она уже выдохлась, дышала через раз, но всё равно твёрдо шла к своей цели.

Подойдя, наконец, к мужчине, она схватилась за его предплечья, судорожно шепча о том, как же им необходимо пойти в кое-какое место. Из-за завуалированных слов, которые подросток использовала, понять, чего же она хотела, было очень и очень сложно, из-за чего Хаширама, нахмурившись, совсем слабо сопротивлялся. Разобраться с односельчанам было намного важнее, чем то, чего так желала она. Ему казалось, что Юа-чан настырно пытается отвести его к новорождённому племяннику, к чему он никак не был готов. Тяжело было даже подумать об этом, не то что выполнить просьбу.

Их своеобразная перепалка выглядела уморительно со стороны. Взрослый мужчина отнекивался от молодой девушки, пытаясь уйти куда-нибудь в сторону. Неожиданно она притянула его за шкирку и начала шептать:

— Джошин-сама в порядке. Вам следует его проведать!

В глазах её смешались воедино упрямость и ярое желание того, чтобы мужчина выполнил желание. Впрочем, этих двух предложений хватило, чтобы Хаширама, без всяких предисловий, выпрямиться и потребовал отвести его в нужное место.

Сердце билось где-то в ушах, ноги, казалось, одеревенели. Нетерпеливая натура давала о себе знать: мужчине хотелось подхватить молодое тело на руки и побежать стремглав, не обращая внимания на косые взгляды. Но Тобирама был бы недоволен подобным повелением. Лишь этот довод сдерживал Хашираму, который, стоило только заметить здание, в котором принималось роды и из которого он позорно сбежал, почти ринулся к дверям.

Юа-чан, добившись своего, словно назло была слишком медлительна, провожая в комнату, которая была в совершенно другом месте. Отойдя в сторону, она освободила немного места, чтобы глава смог спокойно войти.

— Не шумите, пожалуйста. Юная принцесса только-только успокоилась, — сказала девушка шёпотом, однако не наклоняясь, из-за чего было довольно затруднительно услышать, что же она пыталась донести. Но основное Хаширама услышал.

Значит, девочка. Не зная, что ощущать по этому поводу, он, пытаясь сохранять спокойствие, сделал шаг.

Робкое солнце, только-только вышедшее из-за туч, озаряло комнату слабым светом, придавая атмосферу нежный подтон. Не было видно никаких пылинок, не пахло лекарственными растениями, стены не были ярко-белыми. Хашираме казалось, что он находился в самой обычной комнате, которая ничем не отличалась от той, в которой он и сам проживал.

Тихо-тихо ступив в помещение, он осмотрелся. На кровати спал его дорогой сердцу брат, бледный и измученный. Дыхание его было поверхностным и совсем не слышным. Подойдя ближе, стало заметно, как же утончились запястья, которые совсем недавно крепко сжимались в му́ках, которые пришлось пережить.

Рядом же с ним находилась намного более маленькая кроватка, на белых простынях которой лежал крошечный свёрток. Хаширама пытался не отводить взгляд от Тобирамы: иррациональный страх сковал рёбра. Было невероятно сложно сместить взор, так как он не знал, что же увидит. Была ли племянница похожа на них, Сенджу? Не изуродовала ли её чужая кровь, жестокая и грязная? Увидит ли глава клана знакомые черты или же ахнет, стоит только посмотреть?

Едва слышно набрав воздуха в лёгкие, он обернулся. И ахнул.

На тонкой ткани лежало совсем маленькое тельце. Ручки сильно-сильно сжимались в кулачки, прижатые к груди, которая мерно поднималась и опускалась. Дыхание ребёнка было размеренным и слегка хриплым, как обычно и бывает у них. Кожа, такая же бледная, как у родителя, сияла, поражая отсутствием родимых пятен. Но удивило совсем не это. Волосы. Волосы, тёмные и тонкие, непослушные, слегка выглядывали из одеяла, в которое была заботливо укутана девочка.

Хаширама не знал, что делать. С одной стороны, волосы подобного оттенка были свойственны всем людям их необъятной страны Огня, но, с другой...

Тяжкие мысли были прерваны подёргиванием малышки. Испугавшись, мужчина торопливо подошёл, пытаясь то ли утешить, то ли просто шикнуть. Это разбудило ребёнка, который, вновь дёрнувшись, раскрыл свои глаза.

Красные. Такие же, что и у Тобирамы.

Забавно. Забавно, что ребёнок Сенджу был похож на Учих больше, чем они сами. Разве возможно такое?

Хаширама ведь так и не узнал, кто же является вторым родителем. Но и утверждать не мог — тёмные волосы ни о чём не говорили.

Малышка, чьё имя было пока что неизвестно, прищурилась. Пару раз хлопнув ресницами, она прикрыла глаза. Возможно, заснула? Какой спокойный ребёнок. Ради этого ребёнка Тобирама был готов рискнуть своей жизнью.

Им следовало многое обсудить. Однако для начала было необходимо, чтобы собеседник, которого ожидал Хаширама, пришёл в себя.

* * *

Оттепель, наконец наступившая после промозглых дождливых дней, пришла, озаряя небо утренним светом. Низкая луна ещё сохраняла остаток ночи, но на дорогах уже отражался сумеречно-голубой оттенок. На востоке покраснели тёмные кривые полосы, находящиеся на дымчатых облаках, резко очерчённых от всего неба. Ввысь поднимался дым из деревянных домов, так как утро было, несмотря ни на что, всё равно прохладным. Робкие цветки, ещё недавно бывшие почками, слегка трепыхались на ветру, что приветствовал утро вместе со всеми, кто в этот час не спал, предпочитая пораньше разобраться со своими делами, дабы днём провести больше времени с семьёй.

Тобирама, однако, не был способен в полной мере оценить прелести утренней поры, вместо этого тяжко приходя в сознание. Он не раз был в подобном состоянии — в состоянии, когда только-только разум начинает работать после тяжёлого ранения. Но обычно это происходило после особо сложного задания, когда тело полностью мелко ныло в самых разных местах. Сейчас же всё иначе. Руки, голова были в норме, но торс и ноги... Никогда ещё не было такого сильного желания и вовсе избавиться от этих частей, чтобы не мучаться.

Дёрнув случайно рукой, он нахмурился, открывая глаза. Оглядевшись, парень понял, что находится в одной из комнат Нобуко-самы, которые она выделяет для некоторых из своих пациентов, не желая отправлять их в общую.

Деревянный потолок тихо поскрипывал свою мелодию, пол же сохранял молчание. Организм потихоньку приходил в себя, возвращались чувства. Вот, накрахмаленные простыни, жёсткие и скрипучие. А вот и сфокусировалось зрение, показывая каждую трещинку. Какая-то назойливая мысль не желала отпускать, вынуждая сердце учащённо биться и заходиться беспокойным танцем, но Тобирама никак не мог вспомнить, так как всё равно находился в неясном состоянии. Слух вернулся последним. Помимо свиста ветра, он принёс и звуки тихого дыхания парня и ещё одного, хриплого.

Осознание пришло тут же, вынуждая сесть, несмотря на любою боль. Опираясь руками на матрас, он обернулся на маленькую колыбель возле кровати, на которой и лежал. С нынешнего ракурса не было ничего видно, лишь деревянные балки вокруг и белое постельное белье.

Собрав все силы, оставшиеся в нём, Тобирама попробовал пододвинуться ближе к краю, сетуя в уме на поясницу, которая нещадно ныла. Руки начали мелко подрагивать, не веря в происходящее. Ребёнок жив. Ребёнок рядом. Никто не забрал малыша, не погубил.

Сжав бортик колыбели, он перегнулся, аккуратно и так тихо, как мог.

Совсем маленькое тельце было туго замотано в пелёнку, ручки и ножки, наверняка прижатые, не двигались, только грудина то поднималась, то опускалась.

Последнее, что Тобирама помнил, был шёпот Токи, утвержающей о рождении девочки. Девочка. У него родилась доченька. На самом деле, было довольно просто догадаться — такое красивое лицо свойственно только женскому полу. Аккуратный изгиб носа, большие-пребольшие щёки — всё в ней было умилительно прекрасным. Парень, однако, пытался игнорировать боль, возникшую в душе, когда он увидел смолянистые волосы. Малышка была слишком юна, чтобы можно было сказать, на кого же она похожа, но Тобирама надеялся, что всё, что осталось от второго родителя, ограничилось исключительно цветом волос. Он не был уверен, смог ли выдержать, будь ребёнок точной копией того человека. Как бы то ни было, ничто не способно запретить ему любоваться своим дитём. Кто бы мог подумать, что он на это способен? Породить эту прелесть стоило почти жизни, но ни на секунду парень не задумался о том, чтобы жалеть о своём выборе.

Тобирама уже знал, что готов убить кого угодно ради ребёнка, но сейчас, чувствуя, как слегка намокли глаза, видя, как подрагивают ресницы дочки, осознавал, что мир его теперь заключается в этих маленьких ручках, ножках, глазках. Нет больше никаких проблем, связанных с кланом, чужим мнением, сомнением, есть только хрупкая жизнь, отныне зависящая от него.

— О, ты не спишь, — раздался голос вдруг, из-за чего парень вздрогнул. Обернувшись, он увидел Току. — Прости, не хотела тебя пугать, — можно было бы поверить в эти слова, если бы не наглая ухмылка, слабо появившаяся на накрашенных губах.

Девушка зашла в комнату, прикрыв тихо за собой дверь, шагая, как и подобает шиноби. Тобирама не двигался, расслабленно наблюдая, всё равно желая вновь повернуться к дочке, почти не способный отвести от неё взгляд.

— Хочешь взять её на руки? — спросила она, улыбаясь уже более нежно и с неким пониманием, стоило увидеть, как загорелись глаза собеседника.

Парень почти тут же отодвинулся от колыбели, устраиваясь более удобно на кровати, подложив подушку под поясницу, чтобы иметь стабильное положение. Он нетерпеливо протянул руки, ожидая, когда в них положат ребёнка.

Тока, аккуратно взяв девочку, передала её родителю, не забывая заодно объяснять, как же правильно держать.

Крепко прижимая к себе малышку, Тобирама ещё внимательнее рассматривал её черты лица, словно пытаясь запомнить каждую деталь. Он почти задержал дыхание.

— Ты ведь знал, что можно держать ребёнка одной рукой? Другая же свободна, — вновь начала говорить девушка, не смущаясь отсутствием ответа со стороны парня. После этого начались попытки обучить его ловко держать малышку. Было забавно наблюдать за тем, как он боялся лишний раз двинуться, не то что отпустить. Это заняло намного больше времени, чем ожидалось, так как он оказался на удивление боязливым.

— И когда ты научилась этому? — спросил Тобирама, нервный из-за того, что у него ничего не получается.

— Пока был без сознания, — усмехнулась Тока. — Ты потерял так много крови, что молока не хватало. Мы так намучились.

— Кормилица помогала? — мельком уточнил он, специально делая вид, что это его не интересует. Было сложно признавать, что внутри чувствовалось какое-то неприятие, стоило только представить, как его ребёнка кормит другая женщина.

Куноичи тихо посмеялась, явно признавая, что у него ничего не вышло скрыть, и отрицательно покачала головой. В какой-то момент он и вовсе передумал учиться этому навыку, наотрез отказался. Ей оставалось лишь сказать, что в будущем всё равно придётся освоиться, иначе будет сложно, и посмеяться, конечно же.

Стоило атмосфере стать спокойнее, девушка решилась. Решилась для того, чтобы ввести в курс дела.

Она пыталась кратко рассказать, что же случилось в тот роковой день, поверхностно объяснить причины того, что Хаширама теперь глава клана.

Но всё равно не получилось. Тобирама, глубоко привязанный к своему ото-сану, тяжело воспринял новость. Лицо помрачнело, взгляд забегал по помещению, губы горько сжались. Зажмурившись, он попытался привести себя в порядок, так как знал, что плохое самочувствие родителя обязательно приводит к тому, что и ребёнок горюет. Совсем не хотелось, чтобы такая молодая, она ощутила на себе чувство потери, не хотелось, чтобы спокойный сон прерывался его грустью. Посмотрев с надеждой на Току, он молча, но всё равно громко попросил её отвлечь.

Они разговаривали, шутили и издевались друг над другом, совсем тихо, не желая тревожить новоявленную принцессу. В издёвках этих не было юмора, лишь желание сбежать от реальности. В сплетнях не было цели глумиться, лишь попытка отвести фокус с собственных проблем на чужие. Однако им вскоре помешали.

Дверь разошлась в стороны, чтобы показать вошедших: Нобуко-сама и Юа-чан уверенно шагнули в комнату, немного удивившись тому, что их пациент уже сидел с ребёнком в руках.

— Как самочувствие? — тактично поинтересовалась престарелая женщина, но не обращая внимания на ответы, скорее для того, чтобы заполнить пустоту.

Она быстро принялась за осмотр, ни на секунду не давая ни двинуться лишний раз, ни сказать слово. Появлялся вопрос, зачем же здесь её ученица. Может быть, чтобы она чему-то обучилась через наблюдение? Но был ли в этом смысл?

Тычки в самые разные места иногда причиняли боль, но Тобирама пытался не подавать виду, конечно, подозревая, что у будущем это может аукнуться, если он промолчит о дискомфорте. Также он пытался как можно аккуратнее отвести свою дочку в сторону, чтобы не заставили положить обратно в кроватку, так как та могла мешать осмотру, желая провести с ней как можно больше времени. Им ещё предстояли годы, неясно, счастливые ли, и парень мог бы даже устать вскоре от её компании, но сейчас об этом и не было речи: даже не слыша тоненького сердцебиения, он уже был спокоен одним его начилием. Конечно, смущало, что малышка стала слегка беспокойнее. Это заметила и его повитуха.

— Корми, — вдруг последовала команда от Нобуко-сама, чей голос требовал не возражать и следовать всему, что она говорила.

В ответ ей лишь недоумевающий взгляд.

Сдерживаясь, чтобы не закатить глаза, она настойчиво потянула воротник кимоно единственного в этом помещении парня, надеясь, что теперь-то точно понятно, что имелось в виду.

Тобирама тут же поднял руку, на которую не опиралась дочка, чтобы прикрыться, смущённо смотря. Уроки Токи не прошли даром. Он понял, что же требовалось от него, но не имел ни единого понятия, какие действия необходимо выполнить. К тому же, в комнате очень много посторонних людей!

— Джошин-сама, не переживайте так сильно! Это довольно просто! — наконец подала голос Юа-чан, что почти светилась воодушевлением, широко раскрытыми глазами наблюдая за родителем и его малышкой.

Ребёнок, потревоженный, слегка дёрнулся и заплакал, введя тем самым своего отца в панику. Он принялся судорожно озираться, напуганный плачем, который был совсем тихим и хриплым, из-за чего лишь сильнее тревожил. Тобирама впервые в своей жизни не знал, что делать. До этого собранный и уверенный, сейчас в мыслях было пусто, не возникло идей, которые были бы достаточно убедительны, чтобы воплотить их в реальность. Ещё чуть-чуть и руки начали бы трястись, хотя глаза уже бегали от лица к лицу.

Нобуко-сама, уже уставшая от молодого и неопытного родители, принялась грубо стягивать одежду, заодно инструктируя, что же делать, как правильно держать ребёнка, чтобы тот не подавился. В какой-то момент она поняла, почему же парень был настолько не уверен.

Обернувшись, она взглядом пригрозила Токе, которая скоро ретировалась, даже не обернувшись. Осталась только Юа-чан, скрывшаяся за женщиной, чтобы не смущать, но всё равно не была способна скрыть интерес.

Вновь Тобираме пришлось учиться. Он не думал, что за столько лет мог забыть, как же держал когда-то Итаму на руках, как качал его. Стоило только услышать довольное фырканье дочери, как он осознал скоротечность времени. Давным-давно младший брат спутал его с матерью и пытался найти грудь, чтобы поесть, сейчас же он сам кормит малышку, которой самостоятельно подарил жизнь. Ещё и осознал, почему же женщины так дорожат моментами кормления. Было в этом что-то чарующее: в том, как она морщилась, смотрела в глаза, сжимала кулачки. Чувствовалось единение, родство, такая нежная и незнакомая любовь.

Как она насытилась, тут же отпустила, довольно зажмурившись. Наскоро приведя себя в порядок, Тобирама посмотрел на своего врача, ожидая каких-либо слов, но в ответ ничего полезного не получил. Она ушла, Юа-чан вместе с ней, под конец обернувшись, так что он остался один на один с собой.

Сейчас, в тишине, у него появилось больше возможности рассмотреть дочку получше. На самом деле, ничего лучше придумать было невозможно. Чёрные волосы и красные глаза? Малышка буквально кричала о личности своего второго родителя, требуя уделить больше внимания.

Как бы то ни было, парень всё равно был в восторге. Какой же, всё-таки, красивый ребёнок. Глаза — вот, куда он не побоится посмотреть, в отличие от Учих, у которых кеккей генкай был в таком месте. Именно в глаза смотрят в те самые моменты, когда доверяют, когда хотят передать все чувства, переполняющие внутри. Разве возможно смотреть в них кому-то, кто в любой момент способен подло использовать гендзюцу?

Кожа у доченьки была тонкая, нежная. Что же делать, когда появятся опрелости? Когда она не захочет пойти спать? Столько всего ещё предстоит выучить, вспомнить, освоить. И от этого он испытывал интерес не меньше, чем в мгновения, когда мысли забегали в дебри создания новых техник. Отныне Тобирама имеет полное право создавать такие детские игрушки, которых весь мир не видывал. Его малышка определённо заслуживает всего самого лучшего, нового, такого, чего нет ни у кого больше. Она будет носить самое дорогое, красивое, качественное. Ками, он готов отдать свой кусок малышке, не пожалев ни на секунду. Не это ли родительство? Не это ли чувствуют молодые люди, только-только взявшие в руки своих детей?

Решительность переполняла жилы, вынуждая хоть сейчас встать и начать конструировать, придумывать. Но он не мог. Дочка уютно спала в его руках, нежась в тёплых и удобных объятьях, не позволяя лишний раз двинуться.

Да пошли эти Учихи! Тобирама способен воспитать её так, что никто не догадается, к какому клану она принадлежит. Не случится в жизни её такого, что приведёт к зарождению Шарингана. Малышка будет жить такой счастливой жизнью, что сладость будет горчить, пестрить на языке, взрываясь новыми красками — яркими и приторными до тошноты. Пусть грусть появляется из-за того, что наскучила радость.

— Привет, — тихо раздалось со стороны входа в комнату. В который раз Тобирама так сильно отвлёкся на свои мысли, что не заметил, как кто-то вошёл. Из-за разрыва в его чакровой системе, он больше не обладал сенсорикой, не был способен ощущать на многие расстояния вперёд, вплоть до границ их страны, так что каждый раз вздрагивал, стоило только понять, что какое-то время совсем рядом стоял другой человек.

Хаширама вошёл внутрь, совсем неуверенный, в отличие от предыдущих гостей. Он переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать, как разбавить атмосферу, которая ухудшилась с его приходом. Было ли дело в нём или только в том, что братья довольно долго не виделись, и им стоило столько всего обсудить?

Тобирама, вглядываясь в черты лица такого родного человека, совсем не понимал. Где скорбь? Почему Аниджа выглядит так, словно совершенно не горюет по своему отцу? Неужели его волнует лишь самочувствие Отото? Так разве это не лицемерно?

— Поздравляю с новой ролью. Ты ведь давно хотел сменить отца, — тихо сказал младший, скрывая в словах обиду, но всё равно давая понять, что она есть. Вспомнились все их разговоры, где брат утверждал, что родителю осталось совсем немного. Отвернувшись, посмотрев на дочку, он слабо гладил её по лицу, тем самым успокаиваясь.

Глава, не зная, что ответить, лишь глупо стоял на месте то открывая, то закрывая рот. Руки его, не зная, куда деться, играли друг с другом.

Не выдержав этого, Тобирама чуть громче сказал:

— И каков твой первый приказ?

Он издевался. Насмехался. Решит ли старший тут же заключить мир с Учихами? Или, может, отгонит его дочку куда подальше, раз она «проклята»? Наследник до сих пор помнил эти слова, которые сейчас царапали сердце.

— Сделать твою дочь полноправной принцессой клана, — ответил ему твёрдый голос. Было ясно, что решение принято давно и не может быть оспорено.

— Что? — только и сказал он, растерявшись. Ссора, к которой и шёл их диалог, которая маячила где-то на горизонте, вдруг испарилась, сменившись неясным смущением.

— Отныне она имеет право наследовать престол, иметь свою собственность... И имя, — вынес вердикт Хаширама, в чьей позе больше не было робости. Он прямо стоял, расправив плечи и опустив руки.

Глаза же Тобирамы широко раскрылись, он вскинул голову, не веря своим ушам. Вновь его глупый брат шутит свои глупые шутки? Но нет, сомнений не возникало — ни о каких потехах речи и не шло.

Значило ли это, что он имеет возможность назвать свою дочку так, как втайне желал?..

— То есть я могу продолжить нашу традицию? Использовать слог «ма» в её имени? — неуверенно спросил он.

И вновь Хаширама опешил.

— Да?.. — сказал мужчина. Интонация вышла таковой не потому, что он не желал этого, скорее считал странным. К тому же, какое же имя может подойти? Он не знал ни одного. Озвучив свой вопрос, получил лишь заказывающие глаза. Наверняка младший брат в сердцах назвал его идиотом.

— И какие же варианты ты можешь предложить вместо этого? — в каждом слове так и сквозила надменность.

— Сакура? Она ведь родилась весной.

— Но сакура не цветёт сейчас. К тому же, это самое распространённое имя. Я не хочу, чтобы мою дочку путали с какой-нибудь простолюдинкой, — поддался в речи Тобирама. В самом деле, как бы это звучало? «Принцесса Сакура»? Смех, да и только!

Хотелось выбрать что-нибудь красивое и имеющее смысл. Личность малышки не ограничивалась исключительно симпатичным лицом, он был уверен, что девочка вырастет умной, креативной, изменит мир.

Возможно, каждый родитель так думает о своих детях, но младший не мог с собой ничего поделать. Он смотрел на неё и видел столько надежд, ожиданий.

— Тогда я ничего не знаю, — сказал Хаширама, сев наконец на кровать. Тобирама хотел съязвить, дескать, он никогда ничего не знал и не знает, но не успел, так как старший брат слишком уж быстро стал серьёзным. — Тебе решать. Тебе также стоит решить, кто же способен тебя посещать, пока ребёнку не исполнится сто дней.

Ах, точно. Пока ребёнку не исполнится сто дней, Джошин-сама обязан находиться в своём доме, чтобы никто не был способен увидеть и проклясть, сглазить. Какая же морока... И почему они все оставляли его с тяжёлыми мыслями после себя? Не позволяли уделить всё своё внимание новорождённому младенцу.

Посмотрев в окно, он рассматривал уже устоявшийся день. Солнце светило ярко, озаряя весеннюю пору своими румяными лучами, грея землю. Листья трепались на тёплом ветерке, крепко держась за деревья. Чуть громче отзывались посторонние, разговаривая на повседневные темы.

* * *

Тяжело переступая ногами, он опустил ребёнка в колыбель, радуясь его местоположению. Юа-чан была права, поставь они кроватку в то место, которое изначально планировалось, было бы абсолютно неудобно передвигаться по комнате. Не хватало, чтобы и это мешало, Тобирама и так тяжело ходил, удивляясь тому, что же творится с его телом. Вроде как, ему всё залечили, но всё равно и ныло, и стреляло. В конце концов, он в рассвете своих сил. Так что же происходит?

Малышка спокойно спала, почти утопая в пелёнках. Иногда пугало, что она совсем тихонько плакала. Дети обычно кричат, разве нет? Так громко, что становится больно, хочется как можно быстрее решить проблему. Но его дочка так не делала. Она тихонько скулила, царапалась, лила слёзы. Парню было так сложно на это смотреть, сердце болело, паника накрывала.

К счастью, рядом были Юа-чан и Тока, которые, в отличие от него, не терялись в пугающих мыслях, отвлекающих от важных моментов жизни. Они вовремя трогало за плечо, приводили в чувства, объясняли, что же делать. Юа-чан, уже наученная опытом с младшими братьями, помогала большего всего, без неё Тобирама не справился бы с пеленанием и переодеванием. Но и Тока была важна. Холостая, она всё равно знала больше, советуя время от времени, рассказывая, что происходит за стенами дома, в котором почти был заточён наследник.

Ему не было тесно, не было некомфортно. В конце концов, времени на недовольства не хватало: он был с головой погружён в воспитание ребёнка. Какой идиот смел говорить, что с младенцами просто? Они просто едят и спят? Ложь! Никогда ещё не было так сложно, ни одно задание не было настолько тяжким, как бремя родительства.

Но редкие улыбки, случайные и незаметные, которые щедро дарила девочка, мотивировали стараться лишь больше. Маленькие ручки так крепко сжимали его пальцы, что желание стараться горело ярким пламенем.

Подводя итоги, Тобирама мог уверенно утверждать, что ему нравилось. Ему нравилось заботиться, дарить свою любовь и тратить время, не получая ничего серьёзного взамен. Он, на самом-то деле, и не желал ничего взамен, хотел только, чтобы дочка была сыта и довольна.

— Джошин-сама, а как Вы назовёте принцессу? — поинтересовалась молодая девушка, Юа-чан, убиравшаяся где-то за спиной. Из всех, кто был знаком со всей этой историей, только она была настолько искренне рада и наивно счастлива. Может быть, ей не хватало жизненного опыта, чтобы осознать и увидеть пласт проблем, свалившихся на клан, а может, что она была достаточно оптимистична, чтобы закрыть на это глаза. Тобирама надеялся на второе. Ещё он надеялся научиться тому же уровню владения этим навыком, чтобы игнорировать все-все невзгоды в своей жизни.

Как бы то ни было, пред ним вновь встал тяжёлый вопрос, ответ на который никак нельзя было найти.

Дни шли своим чередом, не обращая внимания на его тяжкие думы, сомнения. Растения цвели, сад, который успел создать Хаширама, пах яркой смесью самых разных оттенков: и сладких, и успокаивающих.

Даже Тока заинтриговалась данным вопросом, предлагая свои варианты, которые тут же были отброшены в сторону. Тобирама, во-первых, не желал, чтобы имя его ребёнку давал посторонний человек, даже такой близкий, и, во-вторых, ни одно из имён не подходило. Конечно, никаких чётких критериев не было, но и душа не располагала ко всяким «Сэцуко», «Акеми» и «Натсуми». Кто же знал, что это так сложно? Никто не предупреждал Тобираму, что будет так сложно.

— Со дня её рождения не прошло и семи дней. Время ещё есть, — коротко ответил он, надеясь, что успеет к тому моменту что-нибудь придумать.

Время, конечно, шло дальше. Забывшись в повседневных хлопотах, парень иногда забывал, о чём думал, о чём переживал когда-то давно, ещё до рождения дочери. Сейчас забот, может, стало меньше, так как активного участия в политической стороне клана Сенджу он не принимал, но те, что появились, оказались намного более трудными, чем все остальные до этого.