До столицы бывший Регент не доехал. Попросил глоток воды. Когда и как он успел, несмотря на тяжёлые кандалы, принять яд?

Подозревая всех и вся, Вейлунг справедливо полагал, что только затянет свои мучения, если дождётся суда и приговора. После всего едва ли нашёлся бы хоть один человек, который отнёсся бы к нему с сочувствием. Да он и не желал ничего такого. Теперь, когда цель, что вела его все эти долгие годы, стала недостижимо далёкой, он почувствовал странное смирение. Вейлунг не верил ни в богов, ни в демонов, а потому не был склонен винить в поражении кого-то кроме себя самого. Что ж. Игра была азартной и стоила свеч. По крайней мере, избежит публичного судилища, на которое его неизбежно бы притащили. Нет, он не боялся казни, но вся эта суета представлялась ему излишней. И он решил закончить всё сам. Так, как решал немало проблем в своей жизни раньше. С помощью самого милосердного яда из своей коллекции, который носил с собой последние годы.

Разумеется, его обыскали, сковали руки за спиной и забрали всё, показавшееся опасным… кроме знака Вышнего. Его трогать не решились под тяжёлым взглядом того, кто ещё недавно правил Империей. И к тому времени, как ему поднесли к губам флягу, на языке уже рассыпался неприметный серый камень, один в один похожий на прочие, украшавшие тонкую цепочку.

Тряская повозка, по обе стороны — двое преторианцев (Преторианцы — личная гвардия. Они и до этого охраняли Регента, но теперь уже несколько иначе..) Но они уже опоздали, хотя и не подозревали об этом. Перед глазами, прикрытыми тяжёлыми веками, проносилась какая-то мешанина чёрно-белых блеклых образов, постепенно заволакивая сознание мутной пеленой. Но сквозь неё неожиданно проступил ярко-красный цвет. Что это? Шёлк струился, оголяя матовую белую кожу. Ноздрей коснулся фантомный запах хны и шафрана. От неё всегда пахло ими, терпким вином, а иногда от длинных тёмных волос шёл аромат цветочных лепестков. Почему-то он никак не мог припомнить черт её лица, хотя ещё не так давно был частым гостем в её доме на одной из тихих улиц. Он не верил и в любовь. Особенно если платил за неё золотом. Но райская птичка — Женьчжу (Женьчжу — жемчуг (кит.)), иногда пела ему о любви ночами. А он не запрещал… Вспомнит ли хотя бы она о том, кого звала своим Сильным Драконом (Вейлунг — может записываться иероглифами (威龙) с таким значением.)? Как глупо… Улыбка ярких губ, пахнущих розами, мелькнула и соскользнула во тьму.

Некоторые огорчились потере былого покровителя, но поспешили постараться замолить грехи перед новой властью. Кто-то — покинуть Империю, пока не поздно, надеясь, что за морем будет спокойнее. Оставшимся же было не до них. Мало было сделать первый шаг — за каждым последующим следило множество людей, и их доверие можно было оправдать, только действуя безошибочно.

Похороны Регента прошли практически незаметно. Было решено, что в семейном склепе, где покоился прах предков, ему явно не место. Холм за забором Обители подходил гораздо больше. Надгробие из тяжёлого чёрного камня пришлось огородить, потому что находились такие, кто приходил, чтобы в лучшем случае плюнуть на могилу. Но каждый раз к утру на ней появлялось по одной поздней чайной розе. Приставленные охранять место упокоения стражники разводили руками — вроде бы, никто не приходил. На седьмую ночь роза так и не появилась. А в городе прошёл слух о самоубийстве одной из самых красивых куртизанок — Женьчжу, которую называли райской птицей за голос изумительной красоты. Было ли это как-то связано — оставалось только гадать.

Что бы не совершил при жизни брат покойного Императора — он оставался членом императорской семьи, и его заслуги прежде, чем он вступил на тёмную дорогу, не позволяли совсем уж забыть об этом.

***

Стены замка давно не видели такого оживления. А Чэн — не испытывал такого давления. Он даже думал с мрачной иронией, что Вейлунгу сейчас, вероятно, легче — не нужно больше думать обо всём сразу. Особенно, когда опять не спал уже пару суток, спешно вникая во все дела государства, изменившиеся за четыре года его отсутствия. Иногда он позволял себе задремать на полчаса, предварительно приказав разбудить себя, как только песок перестанет сыпаться в больших часах.

Настоятель Ше был заключён в темницу, где ему предоставили абсолютно пустую камеру, чтобы, как ехидно прокомментировал Тянь, «ничто не отвлекало от молитвы и покаяния». Оставшиеся на своих постах служители Вышнего из Обители заикнулись было о церемонии Возведения для Чэна, но тот только отмахнулся. Всё это потом, когда появится хоть сколько-нибудь времени и сил.

Первостепенной задачей было организовать первую за долгие годы встречу с правителем Нейксгарда. Хоть Конунг, скорее всего, уже был осведомлён о произошедшем в Империи, но вряд ли настроен к наследнику Императора хоть чуть лучше, чем к Кровавому Регенту. Всё, что оставалось — отправить депешу с приглашением на встречу и ждать ответа. И надеяться, что заранее распрощавшиеся с близкими посланцы, которые должны передать письмо, не окажутся мертвы, а депеша — сожжённой и развеянной по ветру.

В рабочую залу, примыкавшую к библиотеке, где Чэн привык проводить время, заглянул Тянь, взглядом спрашивая: «примешь?». Чэн отпустил ждущего дальнейшего рассмотрения прошений советника, который поспешил забрать подписанные бумаги и покинуть залу. Принц устало кивнул.

— Когда ждать ответа? — можно было не пояснять, сейчас все мысли вертелись в основном вокруг предстоящих при благополучном исходе миссии переговоров.

— Не раньше, чем послезавтра. Если, милостью Вышнего, Конунг согласится — сразу нужно будет собираться к месту встречи. У нас нет времени заводить переписку на полгода. Да и Конунг, насколько я его знаю, всегда был человеком действия.

— Мы едем с тобой, и не думай возражать.

— Мы? Это ты и твой ненаглядный рыцарь? Как вы только сошлись вообще… Чудны дела твои, Вышний, – истории были известны примеры, когда воины выбирали себе мужчину-спутника, но чтобы такое случалось с хозяевами змеев, Чэн не слышал ни разу. Впрочем, здесь его мнение тоже вряд ли бы учитывалось. — И вообще, не слишком-то почтительно ты ко мне обращаешься. Я ведь могу просто приказать тебе остаться.

— А кто говорил, что будет мне всегда просто братом? Или уже начинать звать «Ваше императорское величество»? Так ты пока никак не дойдёшь до Обители, чтобы Возведение провести, — Тянь прищурился. В эти редкие моменты наедине он мог дать брату немного выдохнуть и побыть самими собой.

— Нет… я просто не хочу рисковать тобой. Снова, — прозвучало искренне и уязвимо.

— А я — тобой. Пока что я ещё могу защищать тебя, раз уж стал зачем-то хозяином змея. Как ты успел заметить, мы неплохо сработались с Гуань Шанем, который, правда, мечтает вернуться домой, — при этих словах младший принц заметно помрачнел. — Кстати об этом. Я тут вспомнил, ты говорил о трактате, где рассказывалось о змеях. Покажешь? Мне кажется, что с моим… нашими змеями... происходит что-то странное.

***

В довольно-таки мрачном дворце они находились уже несколько дней, в течение которых Гуань Шань едва успевал отходить от разнообразных впечатлений. Ему выделили отдельную комнату, и Тяня, а уж тем более Чэна он видел не так часто, вскоре начав маяться от скуки, если его не приглашали поучаствовать в решении какого-то вопроса, где он мог быть полезен. Шататься, где придётся, ему не рекомендовали, да он и сам не стремился. И приходилось ждать непонятно чего, занимая свои дни изучением языка Империи по найденным для него Тянем книгам с помощью одного из людей Донга, с которым Шань успел если и не сдружиться, то наладить некоторый контакт за время похода в столицу. Он же помог как-то обустроиться и познакомил с царившими в замке порядками. Тянь находился большую часть дня в разъездах или же сидел с братом, помогая в повседневных малопонятных рыцарю задачах.

Услышав о подготовке первого официального обращения принца Чэна к Конунгу, Гуань Шань сразу загорелся тем, чтобы вернуться в Нейксгард хотя бы так. Вот только стоило заикнуться, как оба принца в ультимативной форме запретили ему и думать о том, чтобы присоединиться к посольству. Можно было злиться сколько угодно, но приходилось ждать новой возможности. Он уже почти потерял надежду увидеть однажды свою мать. И мысль снова отправиться в дорогу казалась крайне соблазнительной, ведь означала пусть и мизерные, но шансы что-то о ней узнать. О том, чем это путешествие может закончится, Шань предпочитал не думать слишком много — с того самого дня, как он оказался на новой границе в составе отряда, чувство опасности стало чем-то постоянным. А уж после того, как попал в Империю — и подавно.

На него здесь очень мало кто смотрел хотя бы равнодушно — чаще кожей чувствовалось опасение и неприязнь. И оставаться здесь навсегда совершенно не хотелось. Пусть даже здесь и был Тянь. Пожалуй, только эта причина позволяла не проваливаться в мрачное отчаяние. Это, и то, что ему не соврали. Всё, что он увидел и услышал, убеждало в искренности намерений Чэна и Тяня. Он видел, как оба горели желанием достичь мира. И Шань был готов внести свой вклад в решение этой казавшейся почти невыполнимой задачи всем, чем сможет.

Здесь, в столице Империи, многое казалось ему непривычным, но вместе с тем он видел, что вокруг живут своей жизнью такие же люди. Имперцы. Раньше это слово означало для него лишь жестоких чудовищ, но чем дольше он здесь оставался, тем больше находил сходства.

Всю дорогу через Империю он намеренно держался подальше от младшего принца. Их скоропалительный побег из ловушки, во время которого они снова действовали вместе, немного притупил первоначальное отторжение. В пути между ними не происходило ничего, выходящего за рамки, хотя Тянь и делал несколько попыток обсудить с ним будущее. Но Гуань Шань больше отмалчивался, не прогоняя его, но и не пытаясь сократить установившуюся новую дистанцию.

У змеев появилась привычка иногда исчезать в неизвестном направлении, в первый раз так выручившая их в замке Кана. Случалось это нечасто, практически всё время они проводили, не отдаляясь от носителей, как и было положено, и Гуань Шань старался не придавать этому особого значения, больше играя с Ингвером, чтобы тот не тосковал, чем занимаясь какими-то осознанными тренировками.

А иногда ловил себя на том, что… он не хотел бы определять это так, но честнее всего было бы сказать, что он «скучает». То и дело вспоминались прикосновения, собственные, пускай неправильные, но такие яркие ощущения. Иногда, глядя издали на словно бы резко повзрослевшего, такого уверенного в себе, но всё чаще холодного принца, отчаянно хотелось вернуть те дни, когда они просто могли быть рядом. Без всего, что разделяло их теперь. Так, как было в тренировочном лагере, так, как было в битве, так, как было в те две ночи… Гуань Шань не пытался прятать от себя эти мысли. Всё равно этому не суждено больше случиться. Даже если он иногда и ловил на себе внимательный, часто усталый и грустный взгляд серых глаз. И это отзывалось глухой тоской.

Наконец был получен довольно лаконичный ответ от Конунга, который согласился на встречу возле одной из многочисленных приграничных крепостей. Выезжать нужно было уже завтра, а сегодня принц поймал его в коридорах замка и с загадочным видом поманил за собой…

Отдельно стоящее небольшое строение имело странную форму, и Гуань Шань удивленно оглядел его. Но Тяню, видимо, не хотелось всё рассказывать заранее, и он только быстрее зашагал в направлении низкой двери. За ней оказалось довольно тесное помещение, в котором размещалось только две скамьи и лежала стопка светлой ткани. Если кто и попадался им по дороге, то только провожали глубокими поклонами, к которым Шань успел уже привыкнуть, почти не обращая внимания.

— И… что здесь? — не выдержал рыжий, чувствуя, что внутри гораздо теплее, чем снаружи, прикрывая за собой дверь. От следующей двери под плотной занавесью шло ещё более ощутимое тепло. Шань удивился ещё больше, когда принц, не удостоив его ответом, начал раздеваться.

Но, видя, что спутник не собирается следовать его примеру, всё же решил пояснить:

— Помнишь, ты ворчал, когда нам приходилось мыться в холодной ручьевой воде? Вот я и решил, что тебе понравится. Это отец подсмотрел уже давно, когда разъезжал по разным странам в молодости. Называется «терма». Он говорил, что в том городе они были большие, и туда могли прийти не самые бедные жители, но здесь решил попробовать построить маленькую. Некоторое время было модно, кто-то из знати тоже строил, но потом всё как-то затухло — слишком уж много хлопот. Да и не до того стало. Но эта сохранилась. И я решил вчера приказать помыть и нагреть её. — Он обернулся на так и стоящего в нерешительности Гуань Шаня и улыбнулся. — Обычно здесь помогал специальный человек, но сегодня мы только вдвоём. Можешь не стесняться.

Разумеется, не стесняться он не мог. Несмотря на заботливо организованное принцем уединение и то, что тот показательно смотрел в другую сторону, раздеваться всё же было как-то… Объяснение хотя и задало направление мысли, но полного ответа, что там, за дверью, не было. Поэтому в отличие от спокойно (наверное) складывающего уже исподнее на лавку Тяня, Гуань Шань замер, оставшись, всё же, в штанах.

На это всё-таки повернувшийся к Шаню принц потянул вверх уголок рта и сдернул с верха стопки развернувшееся с хлопком полотно ткани, накидывая его на плечи, и принялся заворачивать опешившего рыжего, вертя, как куклу, перекинув напоследок оставшийся конец через плечо. Получилось на манер старинной имперской одежды.

— Вот, так лучше?

Так было лучше. Хотя, чтобы было совсем хорошо, стоило бы и Тяню тоже замотаться, желательно с головой. Тогда, может, было бы проще не смотреть на смугловатую кожу и прочие особенности его пропорционального, сильного тела. Которое он слишком хорошо помнил… наощупь.

Стоило приоткрыть внутреннюю дверь, как изнутри вырвался пар, оставляя кожу и ткань влажной. Первой внутрь рванула Серая, за ней через высокий порог проскользнул Ингвер. Ничего не оставалось, как шагнуть следом. Из редких отверстий в полукруглом потолке падали лучи света, в которых было видно клубящийся полупрозрачный пар. По центру располагалось каменное углубление с водой, а вокруг — плоские каменные то ли широкие скамьи, то ли столы. На полу в углу стояли вёдра, ковши и лежали ветви какого-то хвойного дерева, от чего в помещении пряно пахло древесной смолой.

Вдыхать тёплый, почти горячий, мокрый воздух было приятно, и Гуань Шань остановился было, пока его не подтолкнули в спину, аккуратно, но решительно.

— Проходи, не стой, тут мало места. Лучше сядь там и не мешайся. Сегодня я побуду твоим слугой. Не против?

Рыжий сглотнул, не ожидая от этого неожиданного предложения ничего хорошего. Чем дольше он сидел так на влажном тёплом камне, тем более жарко становилось. Он нерешительно потянул с себя накидку, выпутываясь из слоёв ткани. Уже промокшие штанины закатал выше колен, и стало более-менее комфортно. Как он понял, они собирались мыться, а значит, лучше всё же оставить большую часть тела неприкрытой. Хотя вот так беззастенчиво светить голым задом он всё же решиться не мог. И так наблюдать за передвигающимся по помещению туда-сюда, доставая то и это принцем было более чем волнительно. Промокшие штаны слишком облепили тело, и изнутри начинало гореть не меньше, чем снаружи. Гуань Шань поспешно накинул на бедра ещё слой ткани.

Сзади послышался плеск, и он обернулся, чтобы увидеть, как в центральную купель, поднимая брызги, врезалась Серая, и его окатило водой. Она была… холодной? Но это мало остудило, хотя и отвлекло ненадолго. Ингвер тоже показался на краю, но не решался присоединится к водным процедурам. И без того от него шёл пар, когда вода попадала на его по обыкновению горячую чешую. Тем временем Тянь завершил приготовления и приблизился, держа в руке смоченный в чём-то кусочек грубой ткани.

— Повернись, я тебя вымою.

От этих слов мгновенно стало ещё жарче, хотя вряд ли температура изменилась. Он хотел отказаться, но одновременно щекочущее предвкушение не давало выговорить ни слова. Чуть поколебавшись, Гуань Шань решил, что самому будет трудно как следует отмыть спину и плечи. И развернулся, разрешая себе попробовать, как это…

Прикосновение шершавой ткани, смоченной в скользком, слегка пенящемся отваре, слабо пахнущем травами, оказалось приятным. Может быть, в какой-то момент Тянь слишком уж усердствовал. Местами кожа краснела, и её покалывало, но гораздо сильнее перехватило дыхание, когда на плечо легла ладонь, придерживая. Дышать сразу стало труднее. Под плотно закрытыми веками мелькали образы, что он уже успел увидеть.

До последнего времени он не знал, что однажды чьи-то прикосновения будут до такой степени будоражить, разжигая внутри пожар не хуже, чем умели создать они со змеем. И сейчас его медленно сжигало. Он сам не знал, хочет ли, чтобы это закончилось, или наоборот, чтобы не кончалось. Шань склонил голову ниже, чувствуя, как по лицу скатываются капли воды и пота. В голове было звонко и пусто, и словно бы тоже заволакивало горячим паром. Рука принца скользнула с плеча на шею, проводя линию вслед за окончательно сползшей тканью. Кончики пальцев пересчитывали позвонки, обводили линии выступивших лопаток, скользнули по рёбрам под руку, огладили уже и грудь, в которой всё быстрее разгонялся сердечный ритм. На некоторое время всё исчезло, а после на макушку полилась тёплая вода, смывая испарину и мыльный раствор.

И когда его потянули, укладывая на каменную скамью спиной, противиться уже оказалось невозможно. Не открывая глаз, он просто позволял себе принимать и ощущать прикосновения, дышать тёплым и влажным воздухом странной купальни, в котором можно было уловить знакомый запах тела, оставшийся в памяти с тех ночей, что они повели вместе. Но сейчас всё было гораздо откровеннее. И Гуань Шань незаметно для себя оказался обнаженным перед жадным взглядом, когда с него потянули оставшуюся одежду. Окончательно промокшая ткань упала на пол, и он вытянулся, подрагивая от становившегося всё острее желания.

Снова тёплая мокрая ткань гладит и чуть царапает кожу, а за ней следуют чуткие пальцы, изучая, как диковинную драгоценность, бережно и нежно, хотя уже сейчас было слышно, что тот, кто касается, то задерживает дыхание, то шумно вдыхает. И оба не замечали, что происходит на краю купели, где вода уже нагрелась и исходила рябью от сплетающихся чешуйчатых тел, вокруг которых закручивался пока ещё медленно двигающийся воздух. В момент, когда руки опустились на бёдра, он не выдержал, резко приподнимаясь, притягивая к себе — ещё момент промедления, и Гуань Шаню казалось, что он просто сойдёт с ума. В нём плескались накаляющиеся и опадающие морскими волнами свои и чужие чувства, но сейчас он сосредоточился на том, кто был перед ним. Влажный и скользкий, такой горячий, что невозможно было удержаться и не припасть к шее губами, гладя языком дёрнувшийся кадык.

Прижаться всем телом было желаннее, чем глоток ледяной воды изнемогающему от жажды. Это было гораздо лучше, чем в тот раз, через одежду. И если тогда у него были сомнения, то теперь они исчезли, как влага с горячих камней — это его. Это ему сейчас так хочется. Хочется именно с ним, и не с кем другим. До тягучей боли внизу, которую можно было облегчить только одним известным ему способом. Он хотел было поменять их местами, как уже делал однажды, но на этот раз ему не дали это сделать, приподнимая под бёдра, так что пришлось обнять за плечи. Развернувшись, Тянь опустился вместе с ним, так что Гуань Шань оказался сидящим у него на коленях, подогнув ноги, вжимаясь головкой затвердевшего члена в напряжённые мышцы пресса, скользя по влажной коже.

Только теперь он открыл глаза и встретил такой же пьяный взгляд, полный желания. Приоткрытые губы как будто ждали, чтобы встретиться с его, и первое же касание языка отозвалось где-то в пояснице колючими вспышками, а сразу после там же начали гладить, рождая новые, пока он двигался всё увереннее, покачиваясь, притираясь плотнее, не замечая, как коленки упираются в жёсткий камень.

Гораздо больше занимали блуждающие от шеи до поясницы руки, которые щупали, гладили и пощипывали, словно не зная, что нужно делать, и пытаясь делать всё сразу. И эти разнородные импульсы только подгоняли сбившееся дыхание из губ в губы, ответные мелкие движения тазом, словно Тянь не мог больше сидеть спокойно. Хотелось ощущать губами и ласкать всё его тело, но сейчас выходило только опустить руку между ними и, преодолевая последние сомнения, коснуться его так, как до этого Шань трогал только себя. Их возбуждение выдавала и выступившая на головке влага, и всё более громкие постанывания, сдерживать которые не было нужды — они не помнили ни о чём за пределами этого очерченного ветром круга, в котором, как в центре зарождающегося урагана, сейчас все чувства были до предела напряжены и обнажены.

Следующие то ли мгновения, то ли гораздо более длительное время слились в томительно нарастающее с каждым движением жгучее нечто, когда они продолжали смотреть друг другу в глаза, дышать асинхронно, при этом то плавно, то дёргано толкаясь друг другу навстречу, пока на судорожно сплетенные пальцы их рук не плеснуло, взорвавшись экстазом где-то одновременно в голове и в теле, оставляя хватать ртом перегретый, обжигающий воздух.

Немного времени спустя Шань решил, что надо бы найти ведро с тёплой водой — та, что в купели, всё ещё кипела. Хорошо хоть ветер улёгся сам собой, не принеся каких-либо разрушений. «Строили на совесть», — лениво подумал Шань, укладывая голову обратно на мокрое плечо откинувшегося на лавку Тяня, прикрывшего глаза. Вставать и что-либо делать не хотелось. Следующей мыслью, когда он бросил взгляд на растянувшихся на соседней скамье змеев, было: «Кажется, у них тоже всё… случилось. Это значит, что мы теперь тоже… пара?». Кажется, он произнёс это вслух, потому что ответом ему был тихий смешок и поцелуй в мокрый висок.

— Наверное…