— Дело было вот такое, — начал Тай Минамото своё повествование. — У нас в казармах был один молоденький офицер, который на гражданке был, смешно подумать, лыжным тренером. Этот чудик получил от всех остальных солдат кличку «Куплинов», потому что он был без ума от дел купли-продажи. Так вот, значится, этот самый Куплинов стал очень известен среди наших ребячьих батальонов за то, что он, раздобыв откуда-то проекционный экран — уж не знаю, спиздил ли у офицеров или сам купил, — в общем, раздобыл он этот проекционный экран и поставил себе задачу показывать всем нашим ребятам всякие фильмы. Ну, известное дело, что женщин в казармах нету, вот и приходится подручными средствами...

На этом месте своего рассказа щёчки юноши налились красным.

— В общем, он поставил этот проекционный экран в маленький чулан, который находился рядом с дверью, ведущей к сортиру; крохотная такая комнатка, где до этого хранили вёдра, швабры и прочий инвентарь. Так вот, этот Куплинов втихомолку эти вёдра и швабры спиздил и сбагрил их какому-то своему приятелю прапорщику Пупкину для того, чтобы тот их потом разнёс по рынкам и прочим ярмаркам. Причём сделал вид перед начальством будто бы ничего особенного тут нет — мол, да ладно вам ворчать попусту, всё равно эти вёдра и швабры никому не были нужны! Но самое главное заключалось конечно же не в этом, а в том, что в освободившейся от инвентаря комнатушке этот наш Куплинов взял и установил свой проекционный экран, занёс туда пять стульев — больше всё равно в этот чулан занести было нельзя, физически бы не поместились, — и, установив на потолке спижженый ажно у самого полковника Скелетина Вурдалакова проектор, подключил его к старому потрёпанному ДиВиДи проигрывателю, который он уже спиздил не у кого-либо из наших, а у своей престарелой мамочки — вот мудила бессердечный! — начал за полторы тысячи рубасов — дороже, чем в нормальном кинотеатре! — крутить всякие фильмы. Сначала он крутил только порнуху — на что-то более художественное нашим ребятам было тошно выкладывать тысячу пятьсот рублей. Но затем, когда парни втянулись, смирились и закапризничали — мол, что такое, только порнуха и ничего больше! — стал проигрывать в своём видеосалоне содержимое своей личной фильмотеки, которую он, как вы, господин Тайрымбаев уже догадались, тоже была украдена из дома его матери. Фильмы там оказались самые разные... Но нас с вами интересует только один фильм ужасов анальдского производства начала девяностых годов прошлого века, а именно «Омен 4: Пробуждение» — помните поеботу такую, иль не видали ни разу?

Нар-Тай, конечно же, не помнил, потому что впервые о таком высере киноиндустрии вообще слышал, и поэтому не нашёлся, что ему ответить на такой вопрос своего юного собеседника, который, приняв его молчание за знак согласия с его словами, продолжил свой рассказ.

— Итак, представьте себе картину маслом и кисти Репина — конец июля, на дворе вечер, и в это время в маленьком тёмном и душном чуланчике пятеро вспотевших и усталых людей сидят напротив проекционного экрана, мерцающего голубым светом посреди этой мрачной обстановки. Представили, господин Тайрымбаев?

— Ну, представил, так что дальше-то? — не терпелось Нар-Таю услышать продолжение истории юноши.

— Вот и здорово! — похвалил его парень и продолжил. — Итак, сидят наши ребята вокруг экрана, а один из них — это важно! — сам Антон Сковородников. Он, к слову сказать, был единственным, кто не вякал, когда этот Куплинов сдирал с него, как и со всех остальные, полторы тыщи рубасов. То-ли у него язык в жопу провалился, то ли ещё что, но если все остальные наши ребята поначалу серчали на такие аппетиты хозяина видеосалона, то вот Антоша почему-то ни разу не отзывался плохо обо всём этом деле. И при этом он не сказать чтобы был таким уж трусом или ещё кем — нет, просто не вякал почему-то и всё тут. Ну да ладно, это потом, а сейчас нас с вами, господин Тайрымбаев, интересует тот жаркий июльский вечер. Так вот, сидит этот Антон Сковородников вместе с ещё четырьмя ребятами в душном маленьком чуланчике, а на экране в это время наш Куплинов вывел не очередной боевик с Железным Арни или со Сталлоне, а — что для него было нехарактерно, — ужастик. Причём это, к слову, было в первый раз, когда он в своём видеосалоне крутил ужастик. До этого почему-то ни разу такого не было — видимо, его мамочка, у которой он спиздил дивидюки, не очень-то их любила. Ну да не суть. Короче говоря, запустил он свой проигрыватель, и замерцала на проекционном экране картинка...

На этих словах Тай вдруг замолчал, словно стараясь этой драматической паузой подчеркнуть всю нелепость происходящего момента, но вскоре продолжил.

— Замерцала, значится, картинка, — начал Тай. — Сначала, конечно, заставка, двадцатый век фокс и прочий говношмокс... Потом началось собственно кино: монастырь какой-то, монахинь двух, а потом какую-то сладкую парочку, которая идёт по этому самому монастырю и там, помнится, детей каких-то куча была. И вот эту парочку встречает одна из монашек и ведёт их куда-то, и затем в кадре показывают какого-то орущего пиздюка в пелёнках. Ребята, которые сидят и фильм этот смотрят, конечно, тут же перешёптываются между собой, типа, чо за хуйня? Один даже говорит другому — «да это ж наш полковник вылитой персоной!» ну или что-то типа такого... Короче говоря, шепчутся солдатики-то наши, а на экране в это время уже завертелся движ — показывают какой-то праздник или какую-то подобную хуиту, только не понятно блять чего они там празднуют — то ли день рождения, то ли просто какой-то пиндосский хулидэй, но, в общем, самое интересное на этом празднике, что тот орущий пиздюк, о котором я вам, господин Тайрымбаев, уже рассказывал, берёт и свою мамочку ка-а-ак за щёчку то цап-царапнет! И все на экране такие — во, блять, чо за пиздотня-хуеботня, надо срочно докторов вызывать! Ну, короче, вызвали доктора, он мамочку эту смотрит, чо-то там бормочет а затем действие вдруг опять в монастырь переносится. Или не монастырь, а просто церковь — хуй этих католиков поймёт! Короче, на экране опять вся эта атрибутика пафосная, свечи-хуечи, хуйня-муйня, и тут же наша сладкая парочка с пиздюком. И батюшка такой ласковый стоит и улыбается, пиздюка их крестит. Пиздюк, ясен хуй, тупой, как пробковый шлем у папуаса; его крестят, а он вопит как резаный. Мамаша его уносит, а батюшка остаётся, и когда это происходит, оператор — тупой мудак, — начинает па-а-афосно так снимать крупным планом лицо батюшки и не только лицо, но и какую-то хуйню по типу статуи персонального джизаса из клипа Дипи Шмот и прочее религиозное говнище. А сам батюшка вдруг падает ниц и тут вдруг монтажёр — тоже недалёкого ума человек, — пускает после этого кадры этой сладкой парочки, в итоге ребята начали бурчать, мол, что эти педики-киношники такого натворили, почему не показали, что с батюшкой-то тем стряслось? Ну да ладно, не суть. В общем, дальше начинаются сопли в шоколаде — сладкая парочка няшится с какой-то лоли, а пиздюк тот в пелёнках куда-то вдруг делся, ну и хуй был с ним на самом деле. Но зато теперь на экране в центре внимания теперь эта самая лоли, с чёрными такими волосиками. Она вся такая красивая, разодетая, гламурненькая до невозможности — аж блевать всех тянуло от неё прямо перед проекционным экраном, на котором вся эта хуйня крутилась. В общем, сначала киношники делают вид, будто вроде бы ничего особенного вокруг этой лоли не происходит, не считая какой-то карамельно-сиропной ерунды по типу праздников и побегушек с пёсиками — был там кстати какой-то пёсик, но не суть важно. В общем, на экране сначала какая-то скучная пурга происходила, что аж все пятеро зрителей зевали и говорили друг-дружке примерно следующее: «Ну ёб твою мать...». А затем наконец-то начался хоть какой-то движ. Лолита эта набоковская сидит короче в каком-то детском садике и что-то там своим противным голосочком вякает, причём видно, что вякает она на отъебись, только потому, что суровый дядя-режиссёр ремнём по попке отмудохать пригрозил. Но это не суть. Так вот, показывают нам этот трэш, пиздёж-пиздёж, а потом вдруг какой-то щегол на сцену выскакивает и такой типа весь из себя мачо-хуячо восьми лет от роду, вот умора блять, чо придумали киношники тупые! Он у лоли этой пиздит её красную коробочку — хуй знает, чо это за хуйня, я в детских вещичках вообще ни хуя не шарю, — так вот, крадёт он её штучку-мудрючку и куда-то бежит, ну и лоли типа вскочила и за ним. Он там что-то с её коробочкой делает, не помню, что, а через минуту девчушка эта вдруг берёт и ХУЯК! — начинает пиздить этого щегла этой же самой коробочкой! Все четверо солдатиков, которые фильм смотрели, в эту минуту не выдержали и начали хохотать как сумасшедшие. Но — попрошу вашего внимания, господин Тайрымбаев, — Антон Сковородников, который сидел вместе со всеми, не ржал.

— А что же он тогда делал? — решился прервать Тая всё это время внимательно слушавший его сбивчивый рассказ Нар-Тай.

— В том-то и дело, что вообще ничего не делал! — ответил ему юноша, лицо которого пылало в азарте рассказчика. — Пока четверо его сослуживцев ржали как кони, Антоша сидел на своём месте тихонечко и смотрел во все глаза на всё время мерцавший от плохого качества казарменной электросети проекционный экран, и при этом его лицо выглядело так, словно... Вы когда-нибудь влюблялись в кого-нибудь, господин Тайрымбаев? — внезапно обратился к Нар-Таю юноша.

— Ты к чему это, парень? — удивился этому вопросу Нар-Тай.

— Да это я к тому, — продолжил Тай Минамото, — что если бы вы любили хоть немного, то знали бы, что такое любовь с первого взгляда и какое при этом у того, кто влюбился, бывает выражение лица.

— Хм-м-м, — задумчиво промычал Нар-Тай, потирая рукой подбородок.

— У человека, когда он в кого-то влюблён, — продолжил разглагольствовать юноша, — на лице появляется счастливая улыбка идиота или же напротив он хмурится до такой степени, что кажется, словно он вот прямо сейчас заплачет горькими слезами раскаяния за совершенное им преступление против человечества.

— Ну и какое было тогда у Антона Сковородникова лицо, когда на экране появилась эта лоли и начала пиздить щегла? — спросил Нар-Тай юношу, используя для определения слова из его же собственного рассказа.

— Лицо второго рода, — ответил юноша. — Он, как сейчас помню, сидел, вжавшись в стул, и смотрел на экран с такой моськой, что кажется, вот-вот заплачет навзрыд. Остальным четырём солдатиком, которые сидели в чулане, было до пизды, что там с их товарищем происходит, они просто ржали как кони над происходящим на экране трэшем и всё тут. И только Антоша сидел, как в воду опущенный, и смотрел, смотрел на экран так, словно он видит всё это в первый раз. Думаю, что для него это и в самом деле было впервые, ведь хуй знает, какие он фильмы смотрел, пока семнадцать ему не стукнуло и под призыв не попал. Ну да ладно, чего об этих говнюках говорить... Короче говоря, на экране в этот момент шло следующее: уже не в детсаду показывали какую-то херотень про щеглов и пиздюков; теперь оператор снимал какое-то хоум-видео, где один из той сладкой парочки — ну, точнее, это был папаша — няшился с вышеупомянутой лоличкой прямо на её кроватке. Не ебал её в сракотан, ясен хуй, а просто тискал, да не суть важно в общем. Папашка выглядел очень довольным собой человеком лет тридцати пяти или сорока с лыбящейся такой рожей, а девчушка была просто чудо — маленький ангелочек с огромными глазками в няшной такой белой пижамке. В общем, я даже немного позавидовал тогда этим двум придуркам на экране, потому что у меня самого никогда ничего подобного за всю жизнь ни разу ещё не было! Короче, помню, что показывают эту сцену, и оператор такой всё приближает и приближает камеру к кровати, на которой папаша с дочуркой сидят. А потом вдруг резко сменяется ракурс съёмки, и теперь на экране мордашка этой лоли крупным планом. Я аж вздрогнул от неожиданности сначала, но быстро взял себя под контроль при виде этого маленького личика, на котором застыла такая няшная гримаска улыбки счастья. И при этом, господин Тайрымбаев, она смотрела знаете куда? Прямо в камеру, то-бишь, считай, на зрителей, на всех пятерых солдафонов, которые сидели в этот момент в душном чулане рядом с сортиром и ржали над той дичью, что крутил им однополчанин со смешной кличкой Куплинов! И вот тут-то, господин Тайрымбаев, и произошло самое интересное во всём, что тогда происходило в том месте и в то время!

— Ну и что же могло произойти такого особенного, что аж Антрихристу тошно? — спросил Нар-Тай, будучи удивлённым не на шутку драматичной интонацией молодого человека. — Что именно тебя, мой друг любезный, так удивило?

— Понимаете ли, — сказал юноша, смущённо улыбаясь, — дело здесь вовсе не в том, что оператор снимал мордашку лоли крупным планом, хотя мне лично от её взгляда была немножко не по себе, а в том, как эта сцена повлияла на Антона Сковородникова. Я ведь уже говорил вам, что когда эту лолю только показали, он уже выглядел так, словно в воду опущенный. Но стоило оператору чуть приблизить свою камеру к лицу этой девочки, чтобы снять крупным планом её няшную улыбочку, наш Антоша — сказать даже стыдно! — густо покраснел и отвёл в тот момент глаза от экрана! Причём при этом на его губах играла такая идиотская улыбочка, будто бы его спалили за каким-то постыдным делом. Ну, вы понимаете о чём речь идёт, господин Тайрымбаев?

— Ну, понимаю, и что? — поторопил парня Нар-Тай.

— А то, — продолжил юноша, — что Антон Сковородников совершенно потерял голову, когда увидел эту самую улыбку на личике лоли! Это выглядело настолько дико, нелепо и даже смешно одновременно, что все остальные солдаты, которые сидели с ним в том чулане, тоже начали смеяться, когда на экране показывали ЭТО! Вот только, господин Тайрымбаев, они ржали потому что думали, что это смешно, а вот Антоша улыбался не потому, что ему было смешно, а потому, что ему стало стыдно — понимаете, стало стыдно перед лоли, которой никогда не существовало в реальной жизни, а была лишь плодом воображения всей съёмочной команды! Представляете? Антон — солдат, ему уже давно больше тридцати, а он покраснел и отвёл взгляд, когда камера показала лицо маленькой девочки крупным планом!

— Слушайте, любезный, — воспользовался возникшей паузой Нар-Тай для того, чтобы задать вопрос, — почему ты так хочешь от меня, чтобы я обратил внимание на этот эпизод? Ну подумаешь, на экране лоли, а один из зрителей краснеет! Что тут такого?

— Господин Тайрымбаев, но ведь это ключ к разгадке того, почему рядовой Сковородников бросил родной Пет-ель-бюрж ради какой-то шлюхи из Анальды! — ответил ему Тай.

— Не вижу связи, — строго заметил Нар-Тай.

— Увидите, — не унимался юноша, — когда выслушаете мой рассказ до конца.

Нар-Тай промолчал, и юноша, для приличия немного помолчав после своей длинной тирады, вскоре принялся за новую.

— В общем, — начал он в который уже раз, — на экране после мордашки этой лоли вновь показали детсад. Там опять была эта же лоли, и даже тот щегол, которого она пиздила своей красной коробочкой. И вот этот самый пацаненок вдруг взял да и погнался за ней в погоню, только пятки сверкали. Девчушка от него на лестницу забралась — а щегол её все равно догнал... И потом они вместе поднялись по лестнице вверх и там замерли — она сверху, он снизу. При этом оператор так странно снимал эту самую девочку, что я подумал: «А не Гумберт ли у них там камеру держал, не педофилом ли этот оператор был часом?» Просто видите-ли, господин Тайрымбаев, камера снимала её снизу, отчего зрители имели «прекрасную» — я специально говорю это в кавычках, чтобы вы не подумали про наших солдатиков ничего плохого, — так вот, специально снимал оператор всё это дело так, что в кадре было прекрасно видно филейную часть этой девочки, одетую в пижамные штаны. При этом, как сейчас помню, девочка ещё так странно огляделась да ручкой своей махала, что казалось, что она как будто говорит зрителям «Эй, ребята, смотрите! Смотрите на мою попку!». Пиздец какой-то, честное слово. Я даже испугался сначала, когда это показали, но оказалось, что это просто монтаж такой был с целью показать зрителю, что, мол, это всё глазами того щегла показывают, мол, он же по сюжету за ней по лестнице вторым поднимался, вот и видел перед собой её обтянутую детскими пижамными штанишками попку. Но всё равно, господин Тайрымбаем, это Антрихрист знает что! Это ведь надо додуматься до такого! А если бы она была в юбочке? Тогда бы что, тоже такой же ракурс бы этот мудила оператор взял, или бы постеснялся палить перед зрителями трусики лоли? Да нет уж извините меня пожалуйста...

И юноша, тяжело дыша, опустил голову вниз. Нар-Тай видел, что тот был не на шутку взволнован своим же собственным рассказом. Он понимал его чувства, потому что сам испытывал нечто подобное, когда в школе гонялся по школе за девочками. Вот только тогда это было, хм, не на публику, а между ними, и никто, кроме разве что учителей да завучей не видел всего этого.

А тут и в самом деле непорядок — вроде взрослые люди кино снимали, однако же без всякого стыда показывали всем своим зрителям то самое место под названием «детская задница» во всей красе, причём делали вид, что, мол, ну подумаешь какая беда, при монтаже случайно забыли убрать неудачный дубль с детской попкой в кадре, бывает такое иногда со всеми операторами мира каждый Антихристовый день.

И то, что фильм, как помнил Нар-Тай, был снят не в Советском Союзе, где за такое били по рукам, а в куда более лояльной к подобным вещам капиталистической Анальде, тоже играло свою роль в такой безалаберности киношников.

Впрочем чего удивляться тому факту существования подобных фильмов вообще — в конце концов, сколько их снимается даже сегодня? Каждый год выходит несколько тысяч новых картин, которые смотрят миллионы людей, и поэтому неудивительно, что в какой-то древней по нынешним меркам картине могли иметь место неудачные дубли.

Как бы то ни было, но Нар-Тая волновало вовсе не это, а то, каким же всё-таки образом рядовой Антон Сковородников влюбился в какую-то пизду из Анальды и ради неё покинул свою часть. Для того, чтобы узнать это, он попросил юношу продолжить свой рассказ, и тот с радостью согласился.

— В общем, дальше в том фильме были всякие спецэффекты типа машины, которая разбилась, и дядьки, которому снесло крышу — ну, это по традиции этих тупых анальдцев, которых хлебом не корми, только дай прикончить на экране парочку-другую персонажей, да так, чтобы крови побольше было! К этому все давно уже привыкли, и даже все пятеро солдатиков, в числе которых был Антон Сковородников, на этом моменте только зевали, потому что успели и не на такое насмотреться в боевиках с Железным Арни или со Сталлоне. В общем, когда оторвало какому-то жирному дяде башку, то на экране стали показывать, как в семью сладкой парочки заявляется какая-то дурочка, а потом показали эту самую девочку в жёлтой юбочке. Она была вся такая трогательная до невозможности и её лицо выражало такую печаль, что смотреть смешно было. И та дурочка короче пытается что-то с этой лоли сделать, то-ли обучить чему-то, то-ли просто поговорить... Помнится, она с ней по какой-то ярмарке гуляла, которая ещё и сгореть успела. А эта девочка всё время смотрела в камеру с такой злобной-презлобной рожей, словно режиссёр ей специально дал задание смотреть на всех как на говно. Но самое главное произошло тогда, когда по окончанию этой ярмарки та дурочка уединилась с лоли в её комнате и начала там делать какие странные вещи: сначала посадила её перед собой на колени лицом к себе, а затем стала вести с ней какой-то идиотский диалог, и при этом она всё ближе и ближе придвигалась всем своим телом к девочке... И когда я подумал, что, мол, сейчас будет какая-то крамола, девочка вдруг берёт и неожиданно плюётся прямо в рожу этой дамочке! Как сейчас помню восторг всех пятерых солдатиков, которые этот фильм смотрели. Они аж зааплодировали от радости, когда наблюдали за тем, как эта дурочка в ужасе убегала от девочки прочь из комнаты и затем выбросилась из окна, упав на какую-то разноцветную вращающуюся круглую хуйню, карусель не карусель — хуй его знает. Потом фильм стал скучным, потому что начали снимать какие-то скачки, где эта лоли, запакованная в костюм аки водолаз что ничего кроме её глаз было не видать, оседлала какую-то лошадку, которая — вот умора! — уронила девчушку на землю. На кой хуй надо было это снимать, я вообще не понимаю, ибо это очень тупо и не смешно, но затем показали хотя бы сцену в больничке, где эта лоли лежала в койке и над её лицом висел какой-то хуй — доктор походу. Ну а потом, увы, на экране пошли какие-то скучные-прескучные кадры каких-то походов по магазинам, помнится, ещё обед какой-то был, где эта лоли злобно тявкала на свою мамашу, которую играла какая-то блондинка, и невнятные моменты с папашей этой девчушки, который то-ли президент то-ли министр — я блять вообще нихуя в этом тупом фильме не понял. Короче говоря, после этих скучных кадров начался самый настоящий трэшняк про какого-то толстого и вонючего старого деда, который ходил весь в фильм в одном и том же сером плаще и пучил глаза на камеру с таким видом, будто вот-вот обосрётся прямо в штаны. Солдатики, которые смотрели фильм, сидя в чулане перед проекционным экраном, все как один были рады, когда этого старого гондона хорошенько-так трахнуло строительным краном — хотя бы потому, что после этой сцены старый хрен больше не показывался. Хотя нет — та сцена с краном была ценна ещё тем, что сразу после неё показали няшную лоли, которая, набрав в свои маленькие ручки кучу яиц — куриных, вестимо, а не кожанных, — уронила парочку из них и при этом у неё няшно так были полуприкрыты глазки и губки у неё чуть подрагивали. Мне кажется именно этот момент сделал всю картину особенно интересной для Антона Сковородникова, который, если вы ещё не забыли, был явно неравнодушен к этой конкретной лоли. Я думаю, что он ещё долго потом вспоминал эти кадры, когда строчил... Ладно, это я слишком далеко вперёд что-то забежал, — вдруг остановился Тай Минамото.

Нар-Тай посмотрел на юношу, но тот как будто не заметил его взгляда и продолжал говорить о том, что произошло тогда июльским вечером в видеосалоне, который устроил солдат под смешной кличкой «Куплинов».

— В общем, когда показали эту лолю с яйцами, — при этих словах юноше было трудно не улыбнуться, понимая, как смешно звучали эти слова, если их вырвать из контекста, — на экране опять засверкала сладкая парочка, и при этом трудно было не испытать чувства того, что это уже было раньше — дело в том, что мамаша на своих руках держала того самого пиздюка, который светился на экране ещё в самом начале фильма! Просто один в один — те же белые пелёнки, то же тупое и пухлое личико и тот же противный визг без причины!

— А ты, мой любезный, — перебил юношу Нар-Тай, — не задумывался хотя бы на минуту, что тот пиздюк в начале фильма потом по сюжету вырос в ту самую лоли, которой ты так сильно восхищаешься?

— Обижаете, господин Тайрымбаев, — капризным тоном ответил ему юноша. — Во-первых, сам я этот фильм не видел, а пересказываю вам сейчас впечатления Ильи Силантьева, который в тот памятный день находился в видеосалоне Куплинова вместе с Антоном Сковородниковым и ещё тремя солдатиками. Так что вы составили сейчас обо мне превратное мнение, если говорите, что я, мол, восхищаюсь этой лоли и что я, мол, такой дурак, что не доколупал до очевидных вещей. Все претензии ваши, которые вы адресуете моей персоне, — назидательным тоном продолжил Тай, — я отвергаю, потому что всего лишь пересказываю вам слова другого человека.

— Ишь ты, аж канцеляритом заговорил! — с иронией воскликнул Нар-Тай. — Ещё молоко на губах не обсохло, а уже смеешь говорить со старшими таким тоном! А мне, если ты не в курсе, биологически тридцать девять, а хронологически и вовсе пятьдесят девять!

Тай Минамото сделал вид, будто не понял явного намёка на своё зазнайство и вместо того, чтобы признать свою вину, принялся горячо доказывать:

— А во-вторых, господин Тайрымбаев, — всё тем же высокомерным тоном продолжил юноша, — я ведь не говорю про себя лично! Я просто рассказываю вам о тех обстоятельствах, которые вынудили Антона Сковородникова бросить казармы Пет-ель-бюржского филиала корпорации VRLJ и на всех парах мчаться в вонючую Анальду в объятья какой-то шлюхи с фамилией не то Хуейра, не то Пиздейра! Вы спросите меня почему именно туда? Узнаете, если наберётесь терпения и выслушаете мой рассказ до конца, иначе так и будете лежать в этой вот койке и не знать, что в мире произошло за всё то время, пока вы провалялись двадцать лет в ванне с жидким азотом. Ну как, господин Тайрымбаев, вы согласны со мной?

Нар-Тай понял, что сын его друга Андо Минамоты не только унаследовал от своего отца прекрасную внешность, но также и завидную непробиваемость в том, что касалось целей и средств для достижения намеченных им результатов.

Уж если этот парнишка загорелся идеей рассказать ему во всех подробностях историю совершенно не интересующего его по существу солдафона по имени Антон Сковородников, то он это сделает, какими бы намёками его не старались сбить с панталыку — это Нар-Тай уже успел понять за всё то время, пока слушал рассказ Тая Минамоты.

И поэтому он посчитал за лучшее ничего не отвечать на адресованный ему вопрос и только махнул рукой, мол, продолжай, я тебя слушаю. И юноша продолжил:

— Итак, после того, как на экране вновь засверкал тот пиздюк — неважно, тот ли, что был в начале, или совершенно другой, — то фильм стал на редкость унылым. После мощной по своей эмоциональной нагрузке сцены, когда лоли тронула этого самого пиздюка и её мамаша ни с того ни с сего на неё наорала — вот дура, подумали тогда солдатики, смотревшие фильм, — больше ничего интересного на экране не происходило. Абсолютно. Нет, конечно же, оператор продолжал снимать тупые диалоги этой мамаши с каким-то батюшкой и потом даже был какой-то экшн, где эта самая мамаша сначала продырявила какому-то доктору ладонь, а затем выстрелила в живот какой-то готичной дамочке в белом платье, которая после этого забавно так покатилась вниз по лестнице, но всё это вызывало у такой простой публики, как пятеро солдатиков, одну лишь скуку и зевоту, потому что всем этим сценам далеко было по драйвовости фильмам с Железным Арни и со Сталлоне. Лишь в самом конце, когда мамаша нагрянула в детскую комнату, сжимая револьвер в своей руке, зрители вдруг оживились: кто засмеялся от удовольствия при виде маленькой девочки, которая с суровым лицом держала на своих руках пиздюка, кто замер под впечатлением вида огромного револьвера, направленного прямо в камеру, а кто и вовсе потерял дар речи из уважения к лоли, которая была центром внимания в этой сцене. Этим последним, господин Тайрымбаев, был, как вы могли догадаться, Антон Сковородников. Но я должен сказать вам ещё кое о чём... В общем, когда мамаша, направив пистолет на свою дочурку, сказала ей несколько пафосных и заштампованных слов, после чего тут же спустила курок, то раздался звук выстрела, но предательский приём монтажёра, который проявился в том, что вместо того, чтобы показать, в кого же Антрихрист возьми попала пуля, показал только окна дома, где якобы происходила эта сцена, настолько вывел всех пятерых зрителей из себя, что они все как один начали дружно материть мудака-монтажёра и олуха-оператора за их халтурную работу. Особенно отличился в этом смысле Илья Силантьев, со слов которого я сейчас и пересказываю вам события того памятного вечера. «Вот гондон, а? Как он мог так всё завалить, пидор опущенный, чтобы его на том свете имели в жопу и рот одновременно девять тысяч Антрихристов и сам Михаил Боярский в придачу!» — такими словами он мне описывал свои впечатления от смазанной концовки, — совершенно спокойным, не сочетающимся с произносимыми им словами произнёс Тай Минамото, глядя прямо в глаза своему собеседнику.

— Ну, а что же дальше-то было? — поторопил юношу Нар-Тай.

— Если вы хотите узнать, что было дальше в фильме, — начал Тай Минамото, — то я и сам не знаю, потому что Илья Силантьев, который мне всё это рассказал, ничего не мог мне на это ответить, будучи в ярости после вышеописанного мною момента. Разве что я могу вспомнить, что в его пересыпанной матом и проклятиями тираде были такие слова, как «и ещё эти похороны блять, кому они нужны нахуй?», «идёт блять этот мудак со своей малолетней пиздой!» и «перевёрнутый, мать его, крест, чтобы мудаку режиссёру пусто было»! Это всё, что я могу припомнить из его слов касательно того, что произошло в концовке фильма, который он тогда смотрел в компании с Антоном Сковородниковым и ещё тремя солдатами. А теперь прошу меня извинить, господин Тайрымбаев, — и юноша опустил голову над чашей весов своего ума — видимо, он решил для начала взвесить свои слова, прежде чем продолжить.