Грузовики долго тряслись по полузаброшенному просёлку, тяжело перелезали через толстенные корни. Ветки шуршали по брезенту, глухо гремели кофры в головной машине. 

Вольфганг сидел в самом углу, опустив голову. Он старался не смотреть никуда, кроме как на носки собственных сапог. И уж особенно на тело несчастного Виннегроде, лежащее под ногами жандармов его платунга. Магический удар остановил изношеное больное сердце лейтенанта. Энергические усилия санитаров ни к чему не привели. Добрый Петер был мёртв. Сержант Энвельд обнял мальчика и укрыл своей шинелью. Его люди угрюмо молчали.

С телами Прохазки и убитых в бунте его людей разобрались просто и грубо - стащили в придорожные кусты и наскоро забросали наломаными в лесу ветками. Но с Виннегроде, Лювеном и Ржевешским так поступить не могли. 

Грузовик качнулся на бугорке, скатился чуть вниз и остановился. Хлопнула дверца, над задним бортом показалась голова Максимиллиана Волечки, который вёл колонну по забытым лесным дорогам.

- Всё, дальше не проехать. - сказал он. - Тут недалеко, с полчаса. 

Машины стояли на берегу ручья в густом лесу. Свистели птицы, пахло сырой землёй и горелым углём. Шофёры пустили в топки пар, чтобы погасить огонь. Машины окутались белыми клубами, шипели, угасая. 

- Бери лопаты. - хрипло сказал Лютцель. - Похороним здесь. Не нести же в самом деле.  

Копали впятером, медленно. Красная глина, пронизанная корнями, плохо поддавалась коротким лопатам. Кирка была всего одна и топор один, причём он постоянно слетал с топорища. После полутора часов мучений получилась неглубокая неровная яма. В неё настелили веток с листвой, уложили негнущиеся уже тела. 

- Лейтенант был хорошим командиром. - сказал Лютцель и шмыгнул носом.

- Мы с ним прошли Бергрод. - глухо отозвался Нергер, средних лет дядька с рябым лицом. - Герр Виннегроде из "зарядов" выслужил.¹

- Он хорошо пел и здорово чинил сапоги. - сказал вымазаный в глине шофёр одной из машин, указав на тело Лювена.

Они лежали рядом, плечом к плечу. Двое с юга, один с востока. В неприютной яме посреди леса. Шея Ржевешского была обмотана свёрнутым башлыком, что скрывал рваную штыковую рану. 

- Спите, камрады. - Энвельд обвёл глазами притихший отряд. - Засыпай. 

На могилу набросали мелких камушков, грубо изобразив силуэт Вечного Дерева. Все понимали - осядет земля, галька раскатится. На всякий случай вырезали на ближайших деревьях двойные косые кресты - чтобы как-нибудь вернуться и поставить достойное надгробие. 

Разобрали груз, двинулись дальше. Вёл отряд всё тот же Макс Волечка, уроженец этих мест. Какая уж нелёгкая занесла мобешскую семью в эдакую даль, в старый Арганд, никто не спрашивал. Узкая тропа шла вдоль ручья, потом они пересекли поток вброд, по красивым цветным камням. Поднялись на высокий берег и Волечка решительно свернул на почти заросшую тропку, убегавшую направо, вглубь чащи.

Птицы перекликались в листве, проскочила по веткам белка, чьи-то лапы или копыта прохлюпали по воде неподалёку от них. Вольфганг шагал в середине цепи, сразу за Нергером, а позади него шёл Энвельд. Приходилось то и дело отодвигать с дороги ветки, но принц не жаловался. Грудь болела не так сильно, как утром, хотя и было ему чрезвычайно тоскливо. Ещё один добрый человек умер. Умер, спасая его, Вольфганга! 

"Я посвящу его в рыцари, посмертно". - думал Вольфи, механически переставляя ноги в промокших сапожках. - "Помогу вдове и детям, подарю им дом где они захотят. Награжу всех, кто сейчас идёт со мной и кто будет помогать в дальнейшем". 

Он мечтал, рисуя себе картины боя на улицах Аренбурга, когда бригады Юга ворвутся в город на грузовиках с пулемётами и начнут крошить стёкла в особняках остроухих. Принц представлял себе дрожащего в шкафу фон Пальнау и хищно улыбался. О нет, он не посадит брата в тюрьму и не вышлет в колонии. Вилли осмотрят лекари и маги - тогда будет ясно: можно ли излечить брата от колдовства или придётся навеки оставить его под присмотром психиатров. Разумеется, он будет навещать его, поселит в отдалённых покоях или резиденции за городом. Хотя бы в Охотничьем замке Шуц. Всё равно Вольфганг не любил охотиться. А в Шуце хорошо, тихо, спокойно. Лес, тенистый сад, удобные покои. До шоссе около десяти лиг, до ближайшей деревеньки - шесть. 

Вольфганг не держал зла на венценосного брата. Он помнил его другим - живым, весёлым, любителем стремительных скачек и нового спорта - лаун-тэннэса, мотоциклетных и лодочных состязаний. Всё изменилось около пяти-шести лет назад, когда ко двору прибыл новый врач, эльф. Вильгельм первое время отказывался от его услуг, предпочитая лейб-медика Тибберна. Но внезапно герра Тибберна не стало - он утонул в одном из каналов, упав с моста поздно вечером. 

Тогда Вильгельм был в бешенстве, орал на весь дворец, что это убийство, что доктору вообще нечего было делать в том гау. Но следствие не нашло никаких признаков насилия в виде гематом или, допустим, следов удушения. Пришлось признать, что старик, вероятно, поскользнулся и упал на некрепкий ещё лёд. Под весом тела тот проломился, а холодная ноябрьская вода довершила дело. Вилли и Вольф были на похоронах. В памяти остались две плачущие навзрыд женщины - дочери покойного, патер с требником и ряд конногвардейцев на краю кладбища.

Прошло всего несколько дней, когда Вилли неожиданно сильно сдал, отказался от утренних выездов на своём гнедом, потом остались в прошлом лодки и мотоциклеты. В лаун-тэннэс он лишь изредка играл с неизменным партнёром - Эрихом фон Пальнау. Из крупного крепкого молодого мужчины как будто выдернули хребет. 

Отец в те дни тоже стал хмурым, подолгу стоял у окна, выходящего в парк. Погружённый в некие тяжкие мысли, он не всегда отзывался на осторожное обращение канцлера и слуг. Шла война, вести с фронтов не радовали. Детям кайзера полагалось посещать парады отправляемых на бойню войск, благотворительные балы и ярмарки "в пользу защитников Родины", "в пользу жертв войны", "в пользу калек и раненых". 

Вилли вскоре был освобождён от всего этого из-за "слабости здоровья" по рекомендации холодного бесстрастного доктора. Всё больше времени он проводил в своих покоях в обществе Эриха. 

Принцесса же пропадала в госпиталях, хотя злые языки шептали, что больше госпиталей её интересуют укромные домики и бравые герры офицеры, а не бледно-серые калеки в кровавых бинтах.

Вольфи же не вылезал со всех этих ярмарок лицемерия и показного сочувствия. Его тошнило от духов и мехов, от тощих старух-графинь и толстых важных промышленников, которые бросали в кружки по нескольку монеток и вздыхали о "наших бедных парнях". Несмотря на юный возраст, Вольфганг уже догадывался, что на каждую брошеную марку эти господа получат по тысяче на поставках в действующую армию. Он возненавидел их, но приходилось терпеть, улыбаться и говорить жадинам о важности их вклада в победу. 

Однажды он возвращался во дворец после очередного приёма по пыльным летним улицам. Карета, окружённая малым конвоем, бодро катила через вечерние сумерки. Уже зажигали фонари, тонко звенел трамвай, газетчики выкрикивали заголовки и трясли свежеотпечатанными листами. Стучали копыта битюгов, грохотали по булыжнику колёса повозок, текли по тротуарам реки обитателей столицы. Ярко горели окна домов, витрины лавок. 

Неожиданно раздались крики, топот ног и страшный удар, сопровождаемый звоном стёкол и дробным грохотом. Лошади заржали, встали на дыбы. Лейб-кучер с трудом успокоил их. Конногвардейцы сгрудились вокруг, обнажили сабли. Вольфганг открыл дверцу, высунулся было из экипажа, но камердинер решительно затащил его обратно. 

По улице бежали люди - целая толпа. Перепуганная, растерянная, кричащая. Она обтекала кольцо гвардейцев с обеих сторон, а где-то за углом в небо хлестали языки пламени. В облаках плыли четыре огромные серые сигары с жёлтыми буквами LZ и номерами на красных гондолах. С гондол сыпалось что-то, вызывая новые удары, крики, панику, столбы дыма. 

Кучер развернул карету, хлестнул четвёрку лошдей и они помчались вслед за толпой, кружным путём добрались во дворец. Несколько раз им навстречу пронеслись пожарные автомобили и кареты скорой помощи, отчаянно звенящие колоколами. 

Такова была первая, но, к сожалению, не последняя атака бомбовозов на столицу. После неё Вольфи слёг с лихорадкой, а дворец поспешно укрыли целыми вениками связаных меж собой ветвей, выкрасили стены в грязно-серый цвет, надели на мраморные статуи в парке уродливые дощатые футляры. Потом в парк заехали двуколки с зарядными ящиками и пулемётами на необычайно высоких станках, рассыпались вокруг дворца. Дымили полевые кухни, солдаты в серых шинелях поставили себе палатки, валялись на траве, строем ходили куда-то по субботам, стояли на посту у пулемётов. 

Августейшая семья больше не покидала дворца. А в городе после каждого налёта вспыхивали ужасные пожары, хорошо заметные с верхних этажей старинного здания. 

В подвалах устроили убежища - отдельные для кайзера, кайзерины и их детей, общие для свиты и прислуги. Война пришла прямо в дом. 

А Вилли стал совсем вялым и безразличным, сестра злилась из-за того, что её не выпускают за ворота, отец мрачнел и мрачнел. 

Но ни одна бомба так и не упала на дворец и лишь один раз пулемётчики открыли огонь по серой сигаре, поспешно отвернувшей в сторону от гнезда противоаэронавтовой обороны. Аренбургу повезло меньше.

Сухие сводки:

"Разрушено 3 дома, повреждено 11, разбиты 4 вагона трамвая, убитых 5, раненых 49".

"Разрушен совершенно Коксо-Газовый Завод общ-ва К. Леммер. Погибло - 54, ранено около трёхсот, пропало без вести - 17".

"Разбиты воинский эшелон и пригородный поезд на путях вокзала. Раненых 27, убитых нет". 

Всего бранцы провели около двадцати налётов, пока новейшие орудия "8-8" не показали им, что эта дурная идея. Взрыв дирижабля в воздухе был воспринят с восторгом. Огромный ало-белый шар рисовали на открытках, светографии останков машины печатались на первых полосах газет. Второй и третий дирижабли повредили пулемётчики, они упали где-то в стороне от Аренбурга, но и их светографии обошли все газеты, также, как и рисунки вроде "Солдаты 91го пехотного полка берут в плен аэронавтов врага".

Волечка вывел отряд на небольшую поляну и указал вперёд, где среди березняка стояли каменные серые купола с высокими проёмами в боках.

- Вот мы и пришли. Здесь иногда ночуют охотники, но в эту пору обычно никого нет.

- А что это такое? - спросил Вольф, оборачиваясь к сержанту. 

Тот сбросил в траву вещмешок, тяжело выдохнул и ответил:

- Заброшеное селение орков, Ваше Высочество.