Наутро Энвельд и Волечка покинули лагерь с первыми лучами солнца. По словам Макса, до деревни Куберберг идти было около пяти лиг по лесу и лигу по дороге. Энвельд вооружился только револьвером, а Макс прихватил карабин. Конечно, городские и сельские жандармы редко ходили с ними, но пограничникам-рядовым револьвера не полагалось, а трофейный "виконт" Лютцеля привлёк бы ещё больше внимания.
Мужчины пробирались по лесным тропкам, беседуя о всяких пустых вещах, вроде сортов пива, как лучше жарить свинину и стоит ли добавлять в капустный суп гусиные шкварки. С еды разговор свернул на оружие, с оружия - на пароходы. Когда они уже подходили к дороге, послышался шум мотора и оба остановились, переглянулись и спрятались за толстые стволы берёз.
По просёлку, волоча за собой светло-кофейный хвост, промчался четырёхместный "хорзен" неопределимого под густым слоем пыли цвета. Машина была закрытая, низковатая, но глазастый Волечка разглядел силуэты двух человек - один сидел рядом с шофёром, второй - сзади.
- Он в деревню едет? - спросил Энвельд.
- Наоборот. - мотнул головой Волечка. - К шоссе.
- Тут есть другие деревни?
- Есть, но они маленькие. Одна лавка и дом старосты - вся цивилизация. А в Куберберге - почта. И трактир.
- И жандармский участок. - поморщился Энвельд.
- А вот и нет. - возразил Максимиллиан. - Участок в Оранинштадте.
- Штадт - и деревня?
- Ага. - жандарм оттолкнулся от дерева и начал спускаться в неглубокий овражек. - Штадтом она, может, когда и была. Там, герр сержант, замок графский и мельница на ручье. А домов-то с полсотни, не больше.
Энвельд последовал за подчинённым, дивясь местным кунштюкам. Деревня, именуемая городом, в пятьдесят дворов - какого?
- Зайдём со стороны дороги. - предложил Волечка. - Если спросят, скажите, что у вас родных убило, так со мной на побывку поехали. Я из Бюрфельда, это как раз по дороге к шоссейке.
- А если спросят чего на побывке в форме и с оружием? - сержанту не очень понравилась идея Макса.
- Так только приехали же! - беззаботно отозвался тот. - А карабин... да вдруг заяц дорогу перескочит. А вы... ну... привыкли, вот и таскаете.
Энвельд только вздохнул. Опыт подсказывал ему, что к разведке они подготовились не самым лучшим образом, но других вариантов считай и не было.
Тепло, лёгкий ветерок. Ночной ливень давно кончился, омыл листву, напоил воздух ароматами свежести и трав. Они шагали по дороге не торопясь, входя в образ отпускных. Сержант расстегнул шинель, перевесил ремень под неё, на китель. Волечка сорвал цветок, сунул за ремешок на тулье кэпи.
- Охота у нас знатная. - рассказывал Макс, дымя папиросой. - Зайцы, кабанчики, лису добыть можно. Только первую добычу надо лесному духу поднести.
- Ты и впрямь в это веришь? - уроженец Бранау Энвельд покосился на охотника.
- А как же не верить, когда он есть? - даже обиделся тот.
- Сам видал? - сержант вскинул голову, углядев первые домики, показавшиеся на холме перед ними.
- Ну, не так чтобы прям видал. - Волечка почесал за ухом. - Но слыхал и следы показывали. Огромные такие, вроде круглые, а по краям тонкие чёрточки во все стороны. Дуб это, говорят, ходячий. А вообще лесовик может во всякое дерево вселиться. Потом ноги ему отрастит и вот, значит, так он и ходит по лесам. Дуб, оно, понятно, дерево такое, благородное. К нему дух тяготу имеет. Но ежели подходящего дуба не сыщет, то и в сосну не побрезгует, и в липу даже. А вот если в берёзу - то держись!
Они входили в деревню - по обеим сторонам потянулись жердяные ограды, полуголые ещё сады, белые домики под черепичными крышами.
- Почему?
- Берёза - дерево твёрдое. - охотно пояснил Волечка. - Да хлёсткое. Коли лесной хозяин в берёзу забрался, стало быть достанется нам на орехи! Видать, кто-то обозлил. Потому у нас его забижать нельзя. Не то потом к тебе с сотню соседей с этим... с претензией придут. От каждого по морде или хоть по рёбрам - да кто это выдержит?
- А чем его злить-то? - спросил Энвельд, не прекращая шарить взглядом. Он отметил, что деревня словно вымерла. Да, где-то слышны звонкие голоса детей, плачет малыш, мемекает коза. Но взрослых не видать. Не ржут лошади, не мычат коровы. Странно!
- Ну, известно чем. - Волечка принялся загибать пальцы. - Если зверя бьёшь не на пропитание или шкуру, а за ради забавы. Если молодняк или маток стреляешь. Если капканы ставишь у водопоя. Если сор в лес скидываешь или на ягоды по нужде сходил. Деревья рубить это тоже с умом надо. Одно дело сухостой - это дело верное, а ежли росток только вытянулся - за это дух ветками проткнёт. Он же безглазый. - продолжал жандарм. - Человека чует да слышит. Ему едины все людишки. Вот и выходит - один нагадил, всем горе.
- Ничего себе! Значит сами смотрите, чтобы не пакостили.
- И смотрим, и через задницу ремнём вбивают отцы сынам. И если кого за паскудством застанут, то на лысой полянке к дереву привяжут на ночь. Утром придём, бывалоча, а он уж корой обернулся. Забрал его, значит, хозяин леса.
- Да это же убийство, Волечка.
Жандарм хмыкнул и поправил ремень карабина.
- Оно так, конечно, герр сержант. Если по-писаному да пропечатаному. Только ведь кто те законы писал не в лесу живёт. Откудова им Лес-то понимать?
Энвельд только вздохнул. А ведь верно, местным Лесной Хозяин куда ближе, чем министры и судьи. Вот они и оглядываются на него, а не в Кодексы. Если припомнить, так и в рабочих кварталах свои порядки. Не столь радикальные, конечно, но весьма строгие по отношению к крысам, доносчикам, вредным мастерам и филерам. И на заводах, случалось, падали мастера в купорос или в мульду с расплавом. И филерские шляпы, случалось, в нужниках плавали. Законы писаные - это для благопристойных мест подходят, а вот на таких диких окраинах живут люди, как предки жили. Может от того и лесные пожары редко мучают королевство, что охотники, лесорубы и углежоги паскудников вовремя хозяевам лесов отдают на заклание? Может оно и к лучшему?
- Слушай, а где все?
- Так это, в поле, понятное дело. За горой. - Волечка махнул рукой в сторону высокой части деревни. - Сейчас нам чутка наверх и направо. Вон, видите зелёную крышу? Это и есть трактир . А за ним почта.
Энвельд усмехнулся: ну да, деревенский трактир место основательное, там все мужчины встречаются, дела за кружкой обсудить. Этакий зал собраний. Иной побольше магистрата будет, хотя магистрат это для города, а в деревне - самый максимум - может размещаться гаустрат с полусонными писарями в количестве двух - трёх рыл да мух в количестве двух сотен хоботков. Ещё там обычно сидит гауер в чине советника и кассир, принимающий подати, выдающий пенсии и пособия.
Они начали подниматься в гору по грязноватой дороге с выдавленными за много лет колеями по обе стороны полоски зелёной травки.
- У вас на лошадях пашут? - спросил Энвельд. - Моторов не слышно.
- На быках. - Волечка утёр рукавом лоб. - Машина денег больших стоит, герр сержант. У мельника есть локомобиль, он им веялку да крупорушку крутит. Мельницу свою, если вода низкая, год сухой. Но он у него без колёс, только у мельницы в сарае торчит. Один цилиндр, две силы. Старый, конечно, но в том году ещё пыхтел.
Беседуя подобным образом, оба разведчика свернули на кривую улочку и вышли на площадь под горой, где на трёх рядах лавок и кривых столов разместился местный скудный рынок. Торговали тут, в основном, женщины в пёстрых платках и длинных чёрных юбках. Рубахи и жакеты были серые, с тонкой вышивкой, почти не заметной на ткани. Пёстрые платки, как шёпотом пояснил Волечка, должны были смазать глаза рогулям и грельфинам - мелкой, противной, жадной до чужих денег нежити.
Купили три каравая горячего хлеба, только что из печи. Купили пирог с мясом и рубленым яйцом. Волечка балагурил, шутил. Кто-то его узнавал, кто-то нет. На сержанта косились.
- Да то камрад мой! - уверял Максимиллиан. - Служим вместе. Один остался, вот и позвал человека хоть чутка развеяться!
Старуха со слепым левым глазом повела двумя пальцами перед лицом, словно отгоняя зло.
Овощей на маркеце не было - откуда свежие овощи весной? Солёные же Волечка забраковал.
- Шнапсу в рассол жалеешь, мать. - безапелляционно заявил он торговке, умяв на пробу огурец. - Кляклые.
- Шнапсу ему! Пьяница! Весь в папашу пошёл!
- И вовсе не пьяница! - возразил Волечка. - У нас, рубежников, много шнапсу никак нельзя! А вот в рассол - непременно его надо две рюмки на горшок. Вот не пожадничали бы, тётя Берта, я бы у вас сейчас два горшка взял!
- Это на что тебе два горшка-то? - осведомился усатый краснолицый дед в длинном пальто и грязнющих сапогах поверх вытертых брюк. Под уздцы он держал старую пегую кобылу, запряжённую в двухместную высокую колясочку. - Компания, что ли, большая?
- Про запас! - вывернулся Волечка. - Здравствуйте, герр Гаубе.
- Гуттен морген. - кивнул Гаубе и как-то особо внимательно посмотрел на рослого Энвельда. - На побывку приехал? А чего в мундире гуляешь?
- Так только с утреннего поезда, герр доктор. - жизнерадостно отозвался Волечка. - Камрад мой погостить приехал, а дома одна каша. Вот и пошли прикупить чего.
Доктор смотрел так, что Энвельд понял: что-то пошло не так, врач им не верит. Он оглянулся - у пивной стояли трое. Один - явный хозяин, в фартуке под серым пиджаком. Лысый, пожилой, трубку курит. Рядом с ним расположились мужики помоложе, покрепче, с ружьями. Одеты как охотники или егеря. Левый держал двустволку на сгибе локтя, а правый в обеих руках на уровне пояса.
- Если бы я тебя, засранца, вот этими руками не принимал, враз бы крикнул людям. - Угрюмо сказал доктор Гаубе. - Отец твой вчера умер.
Волечка обмер. Румянец на его лице сменился бледностью.
- Вот, полчаса назад, приезжали твои камрады, - продолжал доктор, насупив густые брови. - только из города. Спрашивали про отряд жандармов с каким-то мальчишкой. Ты, Макс, дезертир и дружок твой тоже. Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову, не позорьте нас.
Энвельд выступил вперёд, поскольку Волечка пребывал в ступоре. Его пальцы на ремне карабина нервно дрожали, а губы тряслись.
- Герр доктор, - начал было сержант. - Мы вынуждены были...
- Уходите. - Повторил врач. - И живее. За каждую из ваших голов назначено сто марок. Вон, сыновья трактирщика присматриваются. Он деньги любит. К нам телеграф провели в том году. - Старик показал на столбы, тянущиеся внизу по опушке. - Хорошо ещё вы в трактир не пошли, болваны. Ступайте и не оглядывайтесь, говорю вам. Нам такой позор не нужен.
Лошадь мотнула головой, брякнула уздечка.
Сержант решительно подхватил Волечку под руку и повёл наискось через площадь, бросив доктору короткое:
- Данке шён, герр Гаубе.
Энвельд чувствовал себя, словно под прожекторами вражеских крейсеров, что по ночам ходили вдоль берегов Бергрода и выцеливали неосторожные авто, поезда крепостной железной дороги и даже патрули. Браннские винтовки били дальше аргандских, доставали иардов на сто пятьдесят от уреза воды. Если крейсер ловил тебя в белый луч, единственным спасением для пешего было залечь и ползти прочь от берега, а для машин - развить наибольшую скорость и отчаянно гудеть в надежде, что услышат береговые батареи.
Жандармы-дезертиры уже почти свернули за угол, когда тот охотник, что стоял слева от своего папаши, крикнул:
- Да это же Макс из Бюрфельда! Он был в той бумаге! Ату его! Ату!
Его брат вскинул ружьё к плечу:
- Стой, сволочь!
Энвельд сунул Волечке горячий свёрток и толкнул в плечо:
- Бегом марш! - рявкнул сержант, зная, что резкая команда должна привести подчинённого в чувство. - Доложи унтеру!
Старая метода сработала, Волечка мотнул башкой и побежал прочь. Сам Энвельд рывком выдернул из кобуры "Лефер", вскинул револьвер на уровень глаза и резко развернулся. Сын трактирщика выстрелил раньше него, но пуля провизжала мимо. То ли он целился в бегущего Волечку, то ли неверно взял прицел. Энвельд пальнул в ответ, трактирщик схватился за руку и упал ничком в пыль. Серый рукав темнел на глазах, завизжали женщины, кинулись врассыпную с торга, стол с огурцами опрокинули, зелёные чёточки брызнули веером.
Сержант пальнул ещё два раза, заставив стрелка залечь. Разлетелось стекло в окне почты. Второй сын упал на колени возле отца, поднял стволы, но не успел - Энвельд убил его четвёртым выстрелом - он видел, как из-за уха мужчины выплеснулся фонтанчик, а правый глаз превратился в провал. Больше задерживаться было нельзя. Крики и выстрелы слышала вся округа, скоро весть дойдёт до полей и тогда ему несдобровать.
Местные не хуже Волечки знают окрестные леса, наверняка у них есть гончие или просто натасканые дворняги. От облавы в несколько сот человек им не отбиться.
Энвельд помчался к спасительному перекрестью улиц, размахивая над головой револьвером. Он не бегал так уже давно, с войны, когда приходилось спасать свою жизнь и жизнь новобранцев в патруле. Тогда их поймал в белые лучи миноносец, а сейчас он вот-вот окажется на прицеле у разъярённого смертью брата мужчины. Вторая пуля пробила полу шинели, больно и хлёстко зацепила икру, когда сержант перепрыгивал ограду, чтобы срезать угол наискось через грязный истоптаный копытами двор.
Он догнал Волечку только через пол-лиги от деревни, ухватил за локоть и потащил в лес. Отбежали от дороги шагов двести, упали в траву, тяжело дыша.
- Папа... Папа... - повторял Максимиллиан. Глаза были красны, лицо мокрое. Кэпи он потерял.
Энвельд тяжело дышал, изо рта тянулась струйка густой колючей вязкой слюны. Он перекатился на бок, утёр рот рукавом. Затем дрожащими руками достал из подсумка патроны и перезарядил барабан.
- Так, - прохрипел сержант. - планы меняются. Рогуль их разберёт как это про нас так быстро узнали. - Он надрывно закашлялся, болели бока. Рёбра, казалось, стучат друг о друга. - Придётся вернуться к машинам и рвать, что было сил. Эх, время, Макс, время! И зачем мы только тебя послушали!?