Дмитрий Андреевич не испытывал удовольствия от работы. Во всяком случае, именно так мне показалось, когда я увидел его безжизненно-спокойные глаза. Наверное, вообще трудно любить работу, на которой видишь убитых — и убитых горем тоже — каждый день.

С Майей он говорил долго, а вот нам самим переговорить не дал, хотя я был обеспокоен тем, какой бледной она от него вышла.

Теперь я сидел перед ним, смотрел в глаза. И не мог понять как он относится к моим словам.

А сам я, оказавшись здесь, в этом светлом, коричневом кабинете, под лучами неожиданно сегодня явившегося солнца, медленно терял уверенность в них. Как будто логика, что виделась вчера во тьме гаража, ускользнула.

— И это все?

— Да.

— Почему вы не обратились в полицию?

— Профессор Громов считает, что это несчастный случай.

Дмитрий Андреевич проговорил медленно:

— То есть, в доме было устройство, которое могло своей неисправностью устроить то, что вы с другом и увидели, и создатель устройства в этом не сомневается, верно?

— Верно, — но профессор Громов не сомневался и в том, что я сломаюсь, выйдя в мир людей.

— А основания считать иначе сосредоточились в рисунке? Рисунок, может быть, и хорош, — он безразлично взглянул на рисунок. — Действительно, очень похоже. Но о похищении, в то время, было широко известно, и найти фото, при желании, было тоже легко. Прямой угрозы здесь нет, фактов, чтобы именно так предупреждали раньше, тоже. Мы, конечно, запомним этот факт, но придавать ему слишком много значения рано.

— А как же мотоцикл?

— Насколько я понял, он был далеко от дома, верно? Если похититель освободился, проезжать по улицам нашего города ему не запрещено, и одно то, что он по ним едет, ничего не доказывает. А, помимо того, его лица ты тоже не видел.

— И все-таки я уверен.

— Уверенность, к сожалению, нельзя использовать как доказательство.

По его лицу нельзя было сказать, что он действительно сожалеет.

А сам я был скорее потрясён, чем расстроен. Тем, что мне нечего добавить. Совсем нечего. Ещё вчера я был так уверен, что информация важная.

— Что ж, мы, конечно, примем к сведению все это, но на данный момент, даже не можем связать с делом.

Я опустил взгляд, а затем встал. Почему-то было стыдно, и уходить уже теперь — тоже, но оставаться не было смысла — я сказал все, что знал.

— Минутку, — вдруг остановил меня Дмитрий Андреевич. — Раз уж мы заговорили о том похищении, я хотел бы убедиться. Всё это правда, и ты — робот?

Сразу ему ответить мне не удалось — удивление было сильно. Даже слишком сильно, настолько, что я был близок к глупому смеху, какой вырывался у Сергея, если он не верил, что забыл о контрольной…

Наверное, должно было быть приятно слышать этот вопрос, ведь значил он, что я уже совсем не похож на просто машину. Но тон и взгляд Дмитрия Андреевича не позволяли.

— Да, так и есть.

— И, как я слышал, не можешь лгать.

Снова я помедлил, а затем, признал:

— Нет. Можно сказать, меня научили. При определённых обстоятельствах, я смогу солгать или ввести в заблуждение, — странно, что он этого не понял, раз слышал нашу историю.

— Эти обстоятельства связаны с эмоциями, как и у всех людей?

— Нет. Иногда, даже очень желая, я никак не смогу скрыть правду, а иногда, даже когда это не нужно, у меня будет такая возможность.

— Например?

— Например, если вопрос задан нечетко, или если позволяет несколько трактовок. Или если есть некое условие, как та справка, что дал мне Сергей, чтобы выдавать одно за другое.

Дмитрий Андреевич молчал, и снова я не мог понять по его лицу, что он думает. Но на сей раз слишком долго гадать не пришлось, и он сказал:

— Что ж, если бы у нас были свидетели, которые действительно совсем не могут лгать, моя профессия давно перестала бы быть нужной.

***

Майя ждала меня у входа, опустившись на бетонный край клумбы, и крепко держась за него же обеими руками. Она одна казалась теперь замерзшей, среди залитой солнцем улицы. Замерзшей и застывшей, и неспособной заметить кого-либо.

Во всяком случае, она не повернулась и не подняла взгляда, продолжая смотреть куда-то в пространство.

Боясь этой неожиданной бездвижности, я коснулся её плеча так, как коснулся бы тончайшего стекла, и она вдруг задрожала, задрожала крупно, ощутимо, видимо, а затем, вздрагивая, повалилась на меня, плача в голос.

Я стоял и скорее держал, чем обнимал её, и не знал, чем вызван этот крик, и чем его утешить.

А он так же вдруг прекратился, и Майя выпрямилась, резко и почти сердито. Она отерла глаза так, будто злилась на них.

— Прости, Эл. Прости, я просто не ожидала… — дрожь не оставляла её, тем страшнее звучали эти извинения.

— Майя…

— Я не думала, что такое может быть, Эл…

— Что случилось?

Хотя и узнавать было страшно. Если на Майю это произвело такое ужасное впечатление…

Губы её побелели. Она зажмурилась.

— Ей вырезали язык, — так резко, словно отрывая слова от себя, выкрикнула она, и осела, опустила плечи и голову, почти склонившись до собственных колен.

Я молчал, потрясенный и сдавленный. Неужели такое могло случиться? Случиться с кем-то, кого знаешь?..

С кем-то, без кого Майе так плохо…

В это не верилось. Не верилось, особенно здесь и теперь. Все было залито солнцем, недавно мокрая зелень блестела, и ни дуновения ветра… А вокруг — дома, старые, но такие привычные, белые с голубым. Даже сам участок — слишком хитрый, на вид такой спокойный, светлого кирпича, маленький, примыкающий к домам…

Ничто. Ничто здесь не позволяло верить!..

— Она уже была мертва… — вдруг бессильно прибавила Майя.

— Что?..

— Она… Она-то этого не…

— Понятно, — теперь я и правда обнял её.

— Издевательство!.. — выкрикнула Майя, как будто из последних сил, надрывно…

И после этого молчание длилось долго, бесконечно. Я не мог заговорить, потому что ни одно слово не казалось достаточным или подходящим. А Майя погрузилась в себя слишком глубоко, чтобы снова что-то сказать.

В конце концов, не найдя ничего лучше, я тихо спросил:

— Давай я отведу тебя домой, Майя?

Но она, вздрогнув, выпрямилась и серьёзно посмотрела мне в глаза.

— Не надо, Эл. Не надо домой. Я пойду к ней. К её матери.

— Мне кажется, ты слишком устала для этого, — мягко заметил я, но она не согласилась.

— Я все равно не отдохну. Легче действовать, чем сидеть дома. И ещё… Пойдём со мной, пожалуйста.

— Хорошо, — оставить её не мог уже я сам, хотя идти туда мне совсем не хотелось. Майя мне друг, но Зоина мама — чужая женщина, чью боль видеть у меня просто нет права. — Только захочет ли она говорить в моем присутствии?

— Об этом не беспокойся, — Майя встала, хотя и не так твёрдо, как, казалось, хотела. — Просто ты единственный, с кем мне хоть немного спокойнее.

— А как же Сергей?..

Её взгляд в этот миг испугал меня. Спокойный, безразличный… И почти насмешливый. Или сочувственный.

— Он ничем не лучше других.

Как легко были сказаны эти жестокие слова…

— Ты не понимаешь, — чуть помедлив, прибавила Майя. — И не надо, Эл. Он-то сам все понял.

***

Всю дорогу мы шли молча. Мне трудно было понять, даже просто принять мысль, что Майя так думает. Может быть, думала давно… И судя по всему, Сергей об этом действительно узнал. И все же, все равно, не оставил её.

— Эл, — Майя остановилась невдалеке от нужного дома, рядом с одним из старых гаражей, — говорить с ней я буду сама.

— Конечно, — растерянно кивнул я. Иное и не предполагалось. Мне-то её видеть довелось только пару раз, и то, в школе, и мы не говорили нисколько.

— Ты сделаешь другое. Зайдёшь в Зоину комнату и поищешь что-нибудь… Что-нибудь, что нам поможет. Ладно?

— Ладно. Но там ведь была полиция, и, наверное, ничего подобного не осталось.

Майя нахмурилась и некоторое время беспокойно думала.

— Нет. Я думаю, кое-что может и осталось. У неё было два тайника… Может, и больше, но она мне не сказала… А те два — наверняка есть. Во-первых, юбки. У неё на внутренней стороне пары юбок пришиты кармашки, и она прямо на них писала шпаргалки или прятала в них записки. А во-вторых… Этим она очень гордилась. У неё были туфли, очень хорошие, дорогие туфли на большом каблуке. В каблук-то как раз тоже можно было прятать бумажки. Она отказалась их продавать. Согласна была волосы продать, только не эти туфли. Так гордилась ими… Смешная, — Майя вдруг тряхнула головой… Наверное, отгоняла слезы. — Только, слушай, Эл, я не думаю, что её мама это разрешит.

— А это почему? Разве она не хочет узнать?..

— Не знаю. Иногда так бывает, что после потери, люди только хотят сохранить память, идеальной, неприкосновенной.

— И что же делать?

— Войти тайно.

Я, наверное, должен был уже потерять способность удивляться, и все же стоял, и не мог поверить услышанному. Может быть, от Сергея, или даже от Гусева я готов был получить такое предложение, но не от Майи!

— Да, это нехорошо, — заметив моё замешательство, спешно заговорила Майя. — Но иногда… Иногда есть вещи важнее правильности. А то, что правду нужно добывать или так, или через чужую боль…

Я остановил её жестом. Не хотелось слушать от неё эти слова.

— Не надо, Майя. Я согласен, — мнение моё не изменилось, и не могло измениться вот так. Другое. Её глаза. И мысль: случись такое с Сергеем, я тоже приложил бы все усилия, и пошёл бы любыми путями.

Она лишь виновато и облегчённо вздохнула.

***

А когда мы вошли, стало ясно, что слова были бы лишними. Любые слова.

Между Майей и поникшей, усталой женщиной было такое понимание, которому не нужна помощь.

И я не знал бы, как справиться с неловкостью, если бы только они не ушли на кухню.

Ушли так, словно меня и не было. Так уходил профессор, когда я ещё не был закончен. Но тогда я ещё ничего не чувствовал, а теперь — лишь стыд, будто подглядывал в чужое окно.

После этого мгновения ещё труднее было исполнить просьбу Майи. Но потому именно я заставил себя войти в Зоину комнату быстрее.

И тут же понял, что Майя ошиблась. В комнате царил порядок. Неживой порядок, идеальный. Такой бывает в Серёжиной комнате, когда его мама не выдерживает и берётся за уборку. Держится он всего лишь несколько минут, а затем, волей-неволей, сдвигаются ровные стопки книг, буробится покрывало на постели. Такой порядок не соблюсти, если живёшь в комнате. Даже я не сумел бы.

Может быть, Зоя сама это все устроила, уходя. Но больше почему-то мне верилось в иное: что её мать, опустошенная и усталая, убрала здесь все, чтобы только каждый, кто придёт, вспоминал Зою ответственной и аккуратной…

Последняя мысль, хоть была печальной, будто пробудила меня.

Мы с Майей не обговаривали никаких сигналов, если вдруг возникнет опасность быть замеченными. А опасность была, и не стоило стоять напрасно.

Я решительно шагнул к шкафу и открыл обе дверцы.

Там тоже царил порядок, а с ним вместе… Пустота.

На полках лишь белье и колготки, а на десять вешалок приходилось только две юбки, и одна белая кофта. Кажется, на последнем школьном концерте Зоя была именно в ней.

Правда, коробок оказалось целых три.

Но в верхней нашлись новогодние игрушки — очень старые и на вид хрупкие. Они были обернуты тонкой бумагой.

Во второй лоскуты ткани.

А в нижней, самой на вид новой, нашлись те самые туфли. Чёрные, лакированные, блестящие. Как будто вовсе не ношенные… Каблук у них был слишком высокий, но не тонкий. На обеих туфлях он открывался легко, так, что, наверное, при ходьбе всегда была опасность…

Но внутри нашлась только тонкая бумажка, и никаких записей — только круглая печать, с цифрой два в середине. Я убрал её в карман, но больше потому, что не хотел оставлять сор в Зоином сокровище.

Настало время юбок, хотя и казалось совсем неудобно под них заглядывать — пусть они всего лишь висели в шкафу.

Шороха не было, не было и записок. Но на одном из тех самых скрытых карманов карандашом было выведено: «18Г».

И ничего больше.

Ничего.

И можно сказать, что поиск не дал ничего действительно полезного и понятного. Прибрав все, я помедлил.

Нет, больше касаться здешнего порядка я не желал.

И тихо выскользнул из комнаты, обратно в прихожую.

***

Майя выглядела ещё более усталой и измотанной.

Её глаза совсем посерели и вся она сгорбилась и еле двигалась.

Вместе мы дошли только до качелей, железных, старых, с облупившейся краской неясного цвета. Майя села, не оправляя юбки, и мы снова молчали.

Затем я рассказал о найденном. Она безучастно слушала, медленно качаясь.

— Не знаю, Эл, я не знаю… Я не знаю… «Г»… Г… Грамм… Гостей… Гадостей… Груш… Восемнадцатый год… Глаз… В этом никакого смысла… — она прислонилась головой к качелям, как будто готовясь уснуть.

Теперь я не собирался даже и спрашивать.

Осторожно, я приобнял её за плечи, а затем поднял — взял на руки. Она потерянно вздохнула.

— Я отведу тебя домой, Майя, — твёрдо сказал я.

Она устало кивнула, но так и не успокоилась, и перебирала слова, пока мы шли.

— А… Было с большой буквы, Эл?..

— С большой.

— Гусев…

— Нет, Майя, нет, — отвечал я так, словно пел колыбельную, в которой ничего слишком важного не было. — Последнее время они очень не ладили…