И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

— Владимир Маяковский. «Лиличка!»

Музыка перекатывается под кожей, почти царапая её. Алкоголем пахнет, пахнет дымом сигаретным, вокруг круговорот из бегущих людей. Хёнджина выводят на улицу. Неоновые огни скользят, летают перед глазами, мерцают в радужках. Всё вокруг яркое. Всё вокруг блестит и теряется. Новая, набитая по случайности татуировка жжёт пространство под рёбрами.

— Просто подыши со мной несколько минут. Я пьяный, боже, такой пьяный, — кто-то, чьё лицо и имя он точно не запомнит, ложится на плечо, в нос бьёт вонь перегара, бухая компания семенит мимо.

Хван поднимает замыленный взгляд, очерчивает сетчатый забор, здание серое, фиолетового оттенка вывеску с припиской «клуб», и не понимает, что он здесь делает. Перед глазами — марево, плотное, кислотное. Он не пьяный. Точно не принимал. Точно пришёл не один. Но куда делись все знакомые? Почему он остался абсолютно один непонятно где? Может, он даже не в своём городе?

Не знает, но глаза его цепляются за отдалённый силуэт, приближающийся слишком быстро. Они знакомы? Когда-то были?

— Привет. Зажигалки не найдётся? — хлопает по карманам и не найдя даже телефона мотает головой отрицательно, ощущая за грудиной лёгкое разочарование и ощущение собственного поражения. — Ну и ладно. Подкат не удался… Я Чанбин. А ты? Кто твой в доску пьяный друг?

— Я Хёнджин, а его я впервые вижу, — собственное имя почему-то горчит на кончике языка. А вот чужое он смакует, подобно леденцу.

Чанбин. Звонко отбивается во рту.

Если бы в тот день он мог заглянуть в будущее, он бы, вероятно, всё же нашёл ту блядскую зажигалку.

***

— А потом он мне говорит…

Хёнджин упирается подбородком в ладони, наклоняет голову набок и с интересом впитывает каждое сказанное Чанбином слово. Они знакомы всего несколько дней, но ощущение, что целую жизнь вместе провели не покидает сознание.

Со работает в маркетинговой компании, любит тёмное пиво, ненавидит ложь и отношения на одну ночь. Живёт, правда, в соседнем городе, но приезжает на каждые выходные. Он хороший. Нутром Хван чувствует всё его тепло, из него сочится энергия позитива. Взгляд его притягивает к себе, подобно магниту. Хочется смеяться. Улыбаться хочется.

— Ты же заткнул его, да?

— Нет, он продолжал болтать. Без умолку, представляешь, — Чанбин тянет шоколадный молочный коктейль через трубочку, искрится весь энергией чистого счастья, — а потом хлопнул дверью и уехал. Я его после этого не видел, кстати. И чёрт бы с ним, но мне его подруги ещё два месяца личку долбили. Достали жутко.

Делает паузу. Вздыхает монотонно.

— Надеюсь у тебя не было подобных историй. Поделишься?

И, о боже, неужели Хёнджин наконец-то чувствует себя живым после стольких лет противного, липкого одиночества, в котором ему приходилось по вечерам здороваться с самим собой, чтобы проверить, не разучился ли он говорить? Теперь он говорит с Чанбином. Чанбин слушает, кивает, поддерживает. Он — кладезь тем для общения. Голос его сладкой патокой льётся в уши.

Вечером Чанбин отдаёт ему толстовку, потому что руки дрожат на зимнем морозе. Не рассчитал, забыл перчатки и шарф. Лёгкие прикосновения к макушке согревают, как и пахнущая терпкими духами и табаком ткань, почти идеально лежащая на узких плечах. Хёнджин заходит за жвачкой в круглосуточный, хотя на самом деле просто холодный кончик носа хочется немного разморозить.

Возвращается, чтобы обнаружить стоящего поодаль Со, с напряжённым видом говорящим по телефону. Из его рта вылетает только тихое «бывший». Он упоминал, что они расстались лишь пару месяцев назад после двух с половиной лет тяжелых и сложных отношений. Хёнджин уезжает домой на такси, гася где-то за болезненно сжимающимися лёгкими жгучую, ядовитую обиду.

Всё ведь в порядке. Он ни на что и не надеется особо, кроме долгосрочной дружбы.

Наверное, просто устал. Уже находясь под тёплым одеялом и обнимая большую мягкую игрушку, он проверяет сообщения. От Чанбина одно лишь уведомление, короткое, почти сухое «прости» заставляет закусить губу, отреагировать тупым смайликом улыбки и отложить телефон в надежде хотя бы поспать. Завтра их ждёт новый день, где всё будет совсем по-другому. Он себя в этом убеждает отчаянно, ругая себя за какие-то неправильные мысли.

Отросшие ногти издают клацающий звук, когда в быстром темпе касаются экрана.

«Ничего страшного, я всё понимаю. Спокойной ночи.»

Вновь улыбается, когда видит реакцию-сердечко. Наверное, он всё же идиот. Зато спать ложится счастливым. Знает, что скоро Новый год. И наконец-то он проведёт его не в гордой компании одного себя любимого. Может ли он, как человек с разбитой судьбой, желать большего?

Праздник, для него, правда, видимо так и не наступит.

— Я не смогу отметить с тобой. Понимаешь, меня уже пригласили. Тебе нельзя, я спрашивал. Тебя никто не знает, и ещё одного человека та квартира не вместит. Прости, Джин-ни. Я бы правда хотел…

Голос звучит виновато. Чанбин ловит во взгляде хвановом отчётливое, ничем не прикрытое разочарование. Словно сквозь рентген его видит. И понимает всё прекрасно, ведь не дурак. Он бы тоже расстроился. Только Со не одиночка вовсе. У него всегда рядом друзья верные, сердце нараспашку, и он душа компании везде, куда бы ни пришёл. Его люди облепляют. Обклеивают всегда со всех сторон. Ему всегда все доверяют, но оставляют первые, тонкие надрезы на собственном эго чужие острые надломанные зрачки. Приходится выдохнуть нервно и набрать цифры, наизусть заученные, в трубку прошептав что-то о том, что он не придёт, если не сможет взять с собой своего «плюс один».

Губы выгибает самодовольная ухмылка. Конечно, теперь они выгонят кого-нибудь другого, лишь бы место для Чанбина было. Длинные, узловатые руки смыкаются на шее слишком правильно, и Со гладит по спине своего нового друга в жесте успокаивающем. Он так надеется, что Хёнджин сможет втянуться в компанию и найти себе новых друзей.

Чанбин заранее знает, что рядом находиться всегда не сможет. Уже вечером первого января ему придётся вернуться на работу, и приехать у него получится Бог знает когда. Только трескается по краям слабо бьющееся, больное сердце, когда он пьяный прижимает напуганного обилием людей Хвана к входной двери в коридоре, дышит в красивое лицо перегаром с ореховым оттенком выпитой заранее настойки, перемешанной с половиной цветной таблетки, и мажет губами по щеке.

Хёнджина, впрочем, этот жест почему-то успокаивает. Руки вновь обнимают крепкую шею. Ладонь вдоль талии скользит так, будто специально под неё была вылита, и губы мечутся в первом, почти долгожданном поцелуе, отдают заряды нежного электричества в низ живота. Хван как мантру шепчет, рвано дыша в чужой рот: «Будь моим, пожалуйста, умоляю». Чанбин поддаётся.

С рассветом проходит ровно 7 дней с момента, как они познакомились.

***

Новых знакомств и правда много. Невозможно, практически, уследить за всеми, кого Чанбин притащил в его жизнь. Хёнджин сидит на диванчике в привокзальном здании, тянет айс-латте через трубочку и наблюдает за тем, как Джисон пытается поймать залетевшего внутрь голубя. Кристофер безуспешно его отговаривает, мол, птица намного быстрее и умнее тебя. Хан не сдаётся. Птица оказывается в руках, позже — на улице. А ещё через пять минут дверь, ведущая с платформ, открывается, и, одетый словно с иголочки, заходит он. Волосы смоляные спрятаны под кромкой чёрной кепки, очаровательная улыбка почти сбивает с ног.

Первыми налетают Крис с Джисоном. Хёнджин стоит поодаль, поправляет испачкавшееся ещё утром бежевое пальто, смущённо отводит взгляд. Они ведь так и не виделись вживую с той самой новогодней ночи. Оживлённые ночные диалоги в Какао-толке и видеозвонки в Инстаграме на протяжении двух недель так и не смогли заменить живые прикосновения, а потому вести себя адекватно и спокойно становится почти невыносимой задачей.

Чанбин скидывает на друзей тяжёлый портфель и притягивает парня к себе за талию, нежный, едва ощутимый поцелуй оставляет в уголке замёрзших, алых губ, отдающих привкусом кофе. Тихое, дрожащее «привет» заменяет тысячи холодных сообщений на экране. Пальцы сплетаются, спрятанные в карман широких спортивных штанов чанбиновых, и их ждёт поездка в один конец до дома Джисона, где Со, по воле судьбы, решает оставаться на короткие промежутки своих возвращений.

Уже за закрытой дверью комнаты, когда друзья отправлены за парой бутылок пива, они позволяют себе прикоснуться друг к другу, обжечься о пылкий огонь. Заходить дальше танцующих за разгорячёнными щеками языков ещё стесняются оба. Тайминг не позволяет. Ситуация не та, думают, и время ещё не пришло. Хотя по глупости своей уже успели поссориться.

По мелочи, ведь Хёнджин на чужом прошлом зациклился, замкнулся.

«И что, что у меня был тройничок? Подумаешь. У тебя разве не было?»

Сообщение едким аконитом въелось под кожу. Хван знает, что ревновать к прошлому — бред. Они ведь даже знакомы не были ещё, но паршивое воспоминание о словах и слишком яркий образ перед глазами заставляет отстраниться от тела, любимого и желанного. Почти родного.

Как же вовремя раздаётся стук в дверь. Теперь даже объясняться не придётся. Не придётся придумывать глупые оправдания своим перепадам в настроении резким, потому что дальше за одной бутылкой алкоголя открывается вторая. Темы самые разные заходят.

— А как у вас с бывшими дела? Хотя бы общаетесь ещё? — Кристофер, всё ещё позволяющий себе оставаться в компании Феликса даже после болезненного разрыва, мечтательно вздыхает.

— Упаси Бог, — Хёнджин почти крестится, губы сжимаются в ниточку при одном воспоминании о Минхо.

Он всё ещё вплоть до фэтшейминга и каждого эпизода насилия помнит каждую деталь. Прошло почти три года, но кнутом бьёт по обнажённой спине и мельчайший диафильм, приходящий в голову перед сном, сдавливает в четырёх стенах.

— Не общаюсь.

Сухо. Кратко. Не в стилистике Со совсем. Он обычно в деталях рассказывает, рельефно, все краски осязаемы становятся и видны чётко. Внутри Хёнджина скребутся противные кошки, подсказывающие, что всё не может быть так просто, но он душит их, заставляет прекратить и заткнуться, потому что ему должно быть плевать. Чанбин делает его счастливым — всё остальное не важно. Все ссоры можно оставить, отложить на потом, ведь послезавтра его вновь отберёт расстояние и придётся учиться жить без ладони, успокаивающе поглаживающей колено под столом. Для Хёнджина, под одним взглядом его расплавляющегося, это примерно равносильно тому, чтобы заново научиться дышать.

Джисон разбавляет напряжённое молчание предложением покурить, попутно шутит про бывшего Чанбина, но его затыкают достаточно быстро. Кошки выходят на второй раунд — Хёнджин отправляет их в нокаут, и у него, вообще-то, на кошек аллергия. Обожающий взгляд пьянеющих глаз впивается в острую линию подбородка чанбинового, сигарета с вишнёвым фильтром в расслабленном безмолвии тлеет необычайно быстро.

После того, как отогревшиеся в тепле за игрой в карты пальцы набирают в самый безопасный диалог «я хочу к тебе прикоснуться» и отправляют скрытую под спойлером фотографию в нижнем белье, друзей отправляют на «подышать», и жесткие, шероховатые пальцы забираются под кромку джинс.

Чанбин наконец-то слышит стоны Хёнджина, запоминает каждый из них прежде, чем зажимает чужой рот ладонью. Приятно. Приторно-тягуче, и теперь на кончике языка остаётся только сахар, что сладок на нёбе, пусть и сдирает кожу, но наутро будет противным песком скрипеть на зубах.

Наблюдать за нежно-разгорячённым телом чужим, полуспящим уже, становится новым любимым занятием Чанбина. Он моет руки, укутывает Хвана в тёплое, мягкое одеяло и выходит на свежий воздух. Снежинки тают на щеках и в складках куртки.

Лбом упираясь в дугу руля, Со чувствует себя идиотом. Он сам себе мерзок. Виноват бесконечно. Перед собой, и перед Хёнджином тоже. Решил взять за него ответственность, ведь на свою голову приручил самого верного пса, а сам старательно подчищает диалоги, умоляет не звонить и не писать ему на выходных, в глазах хвановых видит отблески уже ушедшего, стлевшего прошлого, с которым сам же и решил сжечь все мосты.

— Не звони мне больше и не пиши. Никогда. И от меня звонков больше можешь не ждать. Я тебя блокирую, — раздражённо бросает, не желая даже слушать, что ему ответят с другого конца, возвращается внутрь, садится на край кровати, со всей оставшейся лаской гладит по голове своё новое счастье, позволяет себе вольность и пропускает ладонь сквозь длинные тёмные пряди.

Хёнджин выглядит таким уязвимым и беззащитным в полумраке комнаты. Чанбин разувается, скидывает куртку и поджимает под себя ноги, заползая в плотный, нагретый теплом тела кокон. Целует в лоб на хороший сон, чувствует, как худая нога ложится на его бёдра и смыкает глаза блаженно.

Этой ночью он сделал свой единственно правильный выбор.

***

— Ты подонок. Ты мразь. Мне всё про тебя рассказали. Больше не пиши мне и не звони. Это конец.

Голос срывается от рыданий, запись улетает в чат, его держат трое человек, кто-то берёт на руки и тащит в сторону отдалённых лавочек. Джисон, будучи социальной птичкой, всё узнал. Рассказал это эфемерное «всё» в стельку пьяному Хёнджину, в глубокую истерику впадающему.

— Успокойся, пожалуйста! У них давно ничего нет, они даже, блять, не видятся уже больше месяца! — Крис тянет к закусанным, кровящим губам бутылку с водой. Хван сопротивляется, дёргается, пинается. Стекло с треском разлетается по асфальту, впивается в промёрзшую землю, а вместе с тем, кажется, оставляет глубокие царапины на фарфоровой, бледной коже Хёнджина.

Он лбом в собственные колени упирается, кричит, всхлипывает, тянется к телефону, который у него любезно отобрали, выхватывает из чьей-то крепкой хватки бутылку с вишнёвой настойкой и жадно впивается в неё, делает несколько размашистых, больших глотков прежде, чем Кристофер возвращает бутыль владельцу.

— Послушай же меня, Хёнджин! — Бан трясёт его за плечи, заставляет на себя взглянуть сквозь пелену вязких капель, продолжающих бежать по щекам, впитываться в синий шарф, заботливо затянутый на шее, но душит он, подобно петле. — Если бы у них что-то было, я бы знал. Поверь, пожалуйста. Если я узнаю, то на нём живого места не оставлю, хорошо?

Хлюпает носом. Втягивает побольше кислорода. Вымученно кивает, и просит дать ему сигарету и телефон вернуть, наконец-то. Вместе с живительным никотином потихоньку приходит привычная подавленность вкупе с алкогольной сонливостью. Телефон ему дают в руку, но это не его вещь. Он точно знает, ведь не ощущает трещинки в правом верхнем углу. Сквозь дымку возвращающегося сознания он слышит, как Чан кричит на Джисона.

На экране он видит текущий звонок.

— Алло, — слабо, почти шёпотом в трубку.

—Хёнджин? — незнакомый мужской голос разрывает тонкую нить тишины и напускного спокойствия. — Я Сынмин. Тот самый злой бывший. И я правда уже давно с ним не общаюсь, успокойся. Хочешь я приеду, и мы поговорим?

— Любишь острое? — на дне расширяющихся от бьющего по голове адреналина зрачков танцует сам Сатана. — Приезжай. Дам попробовать свою перцовку. А ещё могу зарядить по яйцам. Хочешь?

Пластик из руки выбивается тонким, намётанным движением. Крис хватает его за запястье и уводит куда-то, в карман пихает пачку сигарет и правильный телефон, — палец нащупывает знакомую трещинку, — а после его заталкивают в такси.

Следующее воспоминание — головная боль, уже знакомая горечь вины на кончике языка и жуткий холод. Хёнджин скручивается в клубочек на своей кровати, старается отогреться под тонким, совсем не подходящим под зимнюю погоду, пледом, и хрипит слабое «Бин-ни?».

Ожидаемо, никто не отзывается. Только эхо вторит любимое имя.

«Он всё ещё общается и видится с бывшим» выжигается под диафрагмой.

Вторая насечка носит гордую дату в 25 дней.

Когда Хёнджин заходит в мессенджер, он видит только одно сообщение.

Сухо. Не в стилистике Со.

«Проснулся, пьяница?»

Отвечать не хочется. Хочется видеть. Осязать. Докопаться до правды, какой бы горькой она ни была. Он не переодевается даже, на ходу Джисона набирает, уславливается через два часа встретиться на вокзале, наносит лёгкий макияж, едва ли скрывающий последствия крепкого алкоголя, и уже через два с половиной засыпает на широком сидении скоростного поезда. Кусачий ветер из приоткрытого окна, впрочем, заставляет открыть глаза за пару станций до назначенной.

Хан клацает что-то в телефоне так, словно не он является виновником торжества, поднимает безразличный взгляд на Хёнджина.

— Я написал Бину. Он встретит на вокзале.

Длинные пальцы суматошно впиваются в растёпанные волосы, пытаются привести их в порядок, но слишком поздно. Нужное название оглашает роботический голос, он закидывает в рот химозную клубничную жвачку и выскакивает на перрон вслед за Джисоном. Глазами ищет знакомый силуэт, но слышит хруст и удар раньше, чем находит того, кого так хотел увидеть.

Хан держится за лицо, по его запястью стекает тонкая струйка крови из носа. В глазах Чанбина не замечает он ни одной эмоции. Бесчувственность. Чёрствость с привкусом жестокости. А после — чистый испуг.

— Да, я не сказал ему, что ты тоже будешь… — Джисон шипит, но Хёнджин, утащенный в объятия и почти поваленный на каменную плитку, уже его не слышит. Да и не хочет особо.

Тепло чужое дало ему понять всё, что нужно. Сломанный нос Хана забывается слишком быстро под россыпью поцелуев на щеках, и Хван хихикает по-детски совсем. По-наивному. Как будто человек, без каких-либо лишних чувств одним ударом снёсший чужое лицо, не сможет причинить ему вред.

Как будто весь мир вокруг застывает, и на платформе они остаются вдвоём.

В дне номер двадцать пять, Хёнджин, к слову, хотел бы остаться навсегда. Его накормили лучшим шоколадным мороженым, поцеловали ровно 53 раза, отвели попить кофе, а после они с Чанбином танцевали вальс на площади под негромкую мелодию, исполняемую уличными музыкантами. Долго глумились над Ханом, не отпускающим от носа купленный в маркете стаканчик со льдом, обнимались в глухих подворотнях и извинялись друг перед другом за их глупое, влюблённое поведение слишком тревожных придурков.

Обычного «прости» тогда хватило бы для того, чтобы всё забыть и надеяться, что эта тревожная придурковатость пройдёт, а конфетно-букетная влюблённость останется.

Но пришлось уехать. Лишь для того, чтобы на день двадцать шесть Чанбин не выдержал и приехал сам, застав Хёнджина уже играющим в карты с Крисом в джисоновой квартире. Он притащил даже глупую игрушку — длинного кота для обнимания, предварительно набрызгав его своими духами. Чтобы спалось Хёнджину легче. Чтобы ему не было грустно. Всё продумал, кроме того, что та ссора всё-таки оставила на обоих глубокий шрам.

Хван в ту ночь не спал совсем — любовался своим уставшим Ромео, поглаживал по голове и думал, как же ему повезло с таким парнем. А после горько плакал в ванной, потому что Джисон опять рассказал ему то, чего он знать не должен был. Тогда же он пообещал себе больше не слушать Хана.

***

Однажды поздней ночью телефон Джисона, задумчиво складывающего кубик Рубика на диване, начинает разрываться от звонков, которые он игнорирует с раздражённым фырканьем. Хёнджин залипает в Тик-Токе, прожигая немногочисленные часы до рассвета. На эти выходные Чанбин не приехал. Как и на прошлые. На следующие тоже не приедет — мол, на работе завал, и его никак не могут отпустить. Он заказал Хёнджину на адрес сет роллов, и оказался моментально прощён, хоть и не восторжен тем, как Хван запланировал проводить побольше времени с Крисом и Ханом.

[hyunie, 21:15] он просто жжёт бумагу для косяков и танцует. мы даже не пили, почему ты злишься?

[binie, 22:10] я не злюсь, просто прошу быть благоразумным.

Хёнджин свапает уведомление вверх, словно прогоняет назойливую муху с экрана.

— Джисон, может ответишь? Ты кому-то очень нужен, — наблюдает, как Хан сдувает чёлку со лба, телефон вибрирующий аккурат на столе напротив ладоней оказывается за один бросок.

— Это Чонин. Достал меня, я не хочу с ним общаться. Надоело — поговори сам. Скажи, что я с кем-то трахаюсь, хз. Пусть уже прекращает.

Хван накидывает куртку, выходит на улицу и нервно трясущимися пальцами нажимает на кнопку ответа. Говорит всё, словно по скрипту. Врёт, что тут жёсткая тусовка, он никого не знает, кроме Джисона, и что тот заперся с горячей девушкой в комнате уже полчаса как. С другого конца провода слышатся надрывные рыдания.

Так он и познакомился с самым несносным, надоедливым и громким членом их компании. Не понял, правда, кто к кому пытается залезть в трусы, потому что определённый уровень напряжения чувствовался от обоих, стоило им встретиться взглядами. У них свой уровень любви-ненависти, разделённый лишь парой лет возраста и хановым отказом признавать, что у него стоит на этого рыжего парня.

В ту же ночь он узнаёт, что Джисон промышляет лёгкими наркотиками. Становится не по себе.

С Чонином они, к слову, общий язык находят очень быстро. Вместе бегают по кофейням, хихикают, обсуждая занятия, так как, оказывается, учатся на одном факультете. Чонин начинает слишком часто ныть о том, как ему нравится Джисон. Хёнджин делится всей подноготной, которую только знает, чтобы Яна защитить от такого гнусного персонажа, который даже однажды спизданул, что, если бы не Чанбин, он бы Хвана трахал нещадно, пока не надоест. Мурашками и мерзостью этот пьяный голос стекает вдоль хребта до сих пор.

Со он не сказал. Думает, что одного раза сломать нос джисонов было достаточно. Не хочет становиться камнем преткновения. Он ведь в джунглях их долгосрочных взаимоотношений совсем новичок, не знающий правил. Не знающий, что можно, а что нельзя. Когда Чанбина рядом нет, он совсем теряется здесь. Не знает, на кого можно положиться, ведь с Чонином ему становится скучно достаточно быстро.

У Яна слишком ребяческий нрав. Ян продолжает бегать за Джисоном, а потом — морозит, заставляет побегать хвостиком за собой. И даже то, что у Джисона, оказывается, ещё пять таких Янов, его волнует мало. Хёнджин устаёт переубеждать, пытаться сломать рамки где-то в глубине чужого сознания, и уславливается, что будет общаться с Чонином только по необходимости с этого момента.

(Он ещё не догадывается, что просто завидует инфантилизму, который отобрали у него слишком рано.)

Спустя примерно неделю Чанбин всё же приезжает, но просит его не встречать. Мол, он сам доберётся, но перед этим у него должен произойти серьёзный разговор с Кристофером. Хёнджин только согласно мычит в трубку, уже слыша гудки. После — «абонент временно недоступен». В эту ночь Хёнджин ложится спать необычайно рано только для того, чтобы проснуться в три часа ночи от настойчивой вибрации телефона под подушкой.

— Джин-ни, — обманчиво ласковое, родное, даже нахуй посылать сразу не хочется, — мы хотим поехать к друзьям на ночёвку. Там Феликс будет, ну, бывший Криса, и ещё пара человек.

— Нет. Ложись спать, — строго, однозначно, не щадя, когда запах перегара ощущается даже сквозь экран.

Его не послушают. Он узнает об этом уже позже — похоже, порой ему всё-таки стоит слушать Джисона, вскрывающего слишком важные детали, обнажающего самые грязные гнойники.

— Ну, было. С Феликсом может раз шесть? Могу ошибаться. Я не всегда с ним ездил.

Хёнджин сидит под деревом в центре, жадно впитывая каждое слово, слетающее с джисоновых уст.

— Последний раз был за несколько недель до вашего знакомства, но раньше тройничка. Я тоже в нём участвовал. Бин говорил?

Воспоминания, образы, диапозитивы, плёнкой крутящиеся перед глазами каждый раз, когда Чанбин хочет прикоснуться хоть чуть-чуть «ниже», всё ещё наглухо убивают либидо. И о том, что Кристофер ни о чём не знает, он тоже выслушивает. Что-то внутри трещит. Рвётся. Разбивается, оставляя порезы на диафрагме.

О том, как Джисон однажды в комнату зашёл по незнанию, и после увиденного к Со прицепилась едкая кличка «мастер минета», он знать точно не хотел. Но узнал.

Узнал, что Джисон той ночью тоже поехал к Феликсу. И от того, что с Чанбином тогда ни у кого ничего не произошло, легче не становится.

Хёнджин готов простить. Сцепить зубы. Стерпеть. Сожрать очередную порцию давящей боли. Подождать, а потом поговорить.

Ладони нервно сжимаются, ногти оставляют вмятины-полумесяцы на коже. Джисон по-дружески предлагает косяк, Хван кивает и взрывает эту ночь. Забывает обо всех тревогах, наедаясь сладких батончиков из ближайшего магазина и смеётся над волнами на воде, стоя на мосту. Ветер приятно щекочет нос, забирается в волосы вместо привычной, тёплой ладони, пока телефон в кармане разрывается от звонков и уведомлений. Кто-то отоспался. Вспомнил про существование ручного пёсика.

Хёнджин готов простить, но выбрасывает телефон в воду, руки от холода прячет поглубже в карманы и засыпает, клубочком свернувшись на коврике сразу за порогом тихой квартиры, наполненной только гулом пролетающих по дорогам спального района машин.

Следующим вечером Чанбин уезжает в полном одиночестве, так и не уловивший шанса поговорить с тем, кого искренне любит. Он проебался по полной. Знает и без лишних слов, и гудящий в трубку Крис не помогает ему что-то осознать. Со звонил. Писал. Приезжал и безнадёжно стучался в запертую дверь, спрашивал соседей, тряс за плечи мертвенно, по-партизански молчащего Джисона, который в итоге харкнул ему в лицо кровью и рассмеялся после. Хёнджин всем вокруг стал близок. Чанбин стал в их глазах моральным уродом, потому что слухи в этом городе расползаются слишком быстро.

Феликс непрестанно обрывает телефон, чуть ли не умоляя приехать ради очередной физической близости. О существовании Хёнджина он знает, в подробности их взаимоотношений тоже уже оказался вовлечён. Соблазн слишком велик, но остатки совести оказываются сильнее.

Хотя бы Сынмин замолк.

Со не знает, что именно Хёнджин сказал ему тогда, когда Хан, будучи идиотом, каким и был всегда, подсунул ему телефон с набранным номером, но, исходя из людской молвы, Ким его побаивается. Даже трусливо поджав хвост уехал со своим новым бойфрендом куда подальше. Минус одна проблема. Вот только под рёбрами ализариновым пятном растекается коктейль из тоски и жгучей, безудержной вины. Заученные цифры вновь не отвечают, Чанбин упирается лбом в холодное стекло, глазами ловит пролетающие пейзажи лесов и полей и вымученно улыбается, представляя, как красиво малиновый закат отпечатывался бы в мерцаниях карих глаз напротив.

Но Хёнджина нет с ним.

Он призрачным, далёким образом появляется во снах, не появляется в понедельник, во вторник телефон молчит тоже, и в мозги начинают вкручиваться склизкие, мерзкие мысли. А что, если это не простая обида? Вдруг он что-то сделал с собой? Вдруг кто-то что-то сделал с ним?

Весь мокрый после душа он решается на последнюю попытку перед тем, как сорвётся и поедет организовывать поисковую операцию, наплюёт на работу.

Долгие гудки в Инстаграме твердят «соединение». Он отчаивается почти, тянется к кнопке сброса, но не успевает нажать. На экране мелькает бледное лицо. Осунувшееся. Уставшее. Хван домашний такой — белая растянутая футболка болтается вдоль очертаний крепкой талии, тёмные волосы, распущенные, ниспадают на виднеющиеся из-под воротника участки кожи на ключицах.

— Хён, что-то случилось? — голос сквозит металлическим холодом. Словно вилкой водят по тарелке над ухом.

— Ты пропал. Почему не возвращал звонки и сообщения? Я волновался, — Со поправляет мешающуюся чёлку на глазах, почти припадает к защитному стеклу и клянётся, что отчётливо чувствует запах знакомого шампуня с мятными нотками.

— А, это. Я телефон утопил. Новый купил, вот. Только разбираюсь с ним. Симку тоже пришлось поменять, я скину номер в директ.

— Всё ещё обижаешься? Джин-ни, ну прости. Да, я идиот. Я слишком сильно напился, — Чанбин кладёт руку на сердце, старается выдавить из себя подобие улыбки, — обещаю, этого не повторится. Ты мне веришь?

Вздох громкий, тяжёлый. Ничего хорошего не сулит.

— Ты прервёшь любое общение с Феликсом. Это моё условие. Я знаю, что не могу тебя ограничивать, но у меня тоже есть свои источники информации. И эта информация мне не нравится. Оставь его Крису.

Это как удар в солнечное сплетение. Хёнджин забирает у него запасной вариант, удобный выход из любой ситуации. Чанбин поддаётся во-второй раз, без лишних слов и предупреждений блокирует все способы связи с Ликсом и шипит горькое «теперь ты доволен?». Удовлетворённый кивок по ту сторону заставляет сцепить зубы.

Улыбка больше похожа на дьявольский оскал. Он ведь всё для Хёнджина сделает.

Колесо Сансары даёт свой оборот.

***

«Там Йеджи собирается уехать с каким-то незнакомым взрослым мужчиной. Выйди, вразумь её, пожалуйста.»

Хёнджин бросает телефон на диванчик, спускается пулей по ступенькам. Силуэт сестры уходит, она висит на руке высокого парня, почти ласково мурчит ему неразборчивые фразы.

— Хван Йеджи, стой, блять, — она замирает, зависает в пространстве. Поворачивает только голову. Паршивые фразы застревают в глотке винной пробкой. — Шлюха.

Шипит, цедит сквозь сомкнутые челюсти, хватает за предплечье, окольцовывает мёртвой хваткой до синяков, до негромкого женского вскрика, и получает звонкую пощёчину, отдающую в висок.

Длинные ногти оставляют ровно два кровящих шрама и царапину вдоль скулы.

— Отпусти.

— Ты никуда не поедешь с этой швалью, — переходит на крик, не ослабляя хватку.

— Твоя мания контроля тебя однажды погубит, Хёнджин. Я взрослая. У меня своя жизнь. У тебя — своя. Следи за ней, пожалуйста. Не за мной.

Тонкое запястье выпутывается. Ноги врастают в землю прочно, и всё, что он может сделать, — это смотреть за тем, как хлопает дверь новой, свежевыкрашенной серебряной Ауди, и сестру уносит, забирает странный незнакомец. Её слова — раскалённые копья, застревающие в фибрах. Алые капли с линии подбородка капают на воротник белой рубашки. Пошатываясь, он подходит к какой-то компании, выхватывает водку с соком из чужих рук, апельсин с паттерном сушащего, обжигающего спирта остаётся тлеть на спинке языка.

— Хёнджин. Я Хёнджин и это один из самых худших дней моей жизни, а вы, ребята?

Собственное имя першит. Отдаёт горечью во вкусовые рецепторы.

Татуировка так и не заживёт. Останется незаконченным партаком.

Через пару часов он познакомится с тем, кто перевернёт всё с ног на голову.

Зажигалки не окажется в карманах.