Альбус, как истинный южанин по крови, терпеть не мог холод. Весна, конечно, только-только началась, но обычно в это время уже было теплее. А может, дело было в мерзком ветре, задувавшем под капюшон и морозившем нос и подбородок. Телу-то зачарованная одежда мёрзнуть не давала... И бегавший по спине холодок к погоде никакого отношения не имел.

Альбус волновался. Последний их с Таллией разговор через зеркала был позавчера и длился меньше пяти минут; ему показалось, что она что-то скрывает — улыбка у неё была слишком бодрая, из тех, когда человек стремится и себя, и окружающих уверить в том, что всё хорошо. А ещё она всё время держала голову чуть боком — похоже, делала что-то в стороне от зеркала. В этом-то ничего подозрительного не было; если бы не её улыбка, странно быстрое, скомканное «прости, я устала, пойду спать» и противное ноющее чувство в груди, Альбус не стал бы выбивать у командира отряда разрешение на отлучку в Тард и был бы сейчас за много лиг отсюда, за границей Родгареста.

Идти от местного отделения Гильдии высших искусств до аптеки Сорренов было недолго: вскоре Альбус уже стоял перед знакомой дверью. Она не поддалась — Таллия, видимо, куда-то ушла. Первым порывом было пойти её искать, но Альбус тут же его унял: она могла пойти куда угодно — в госпиталь, на рынок, к подруге или соседке, на кладбище, просто погулять, разве что в здании Гильдии её точно не было. Лучше будет просто её подождать, благо топтаться у дверей не придётся — Таллия ещё давно дала ему запасной ключ.

Что в аптеке, что в жилой части дома было холодно; в печи всё давным-давно прогорело и остыло. Дрова были — лежали на своём месте. Значит, не ночевала дома, не могла же она спать в таком холоде... Или в госпитале была всю ночь, или у какой-нибудь подруги. Альбус быстро написал и отправил ей лиас. Затем сосредоточился на том, чтобы заложить дрова в печь так, как его учила Таллия — экономно, чтобы хорошо горело и ничего не дымило. За ним пристально наблюдал Кот — здоровенный полосатый кошак, который полгода назад приблудился к Таллии, и она оставила его у себя. Её Кот очень любил, а вот Альбуса — нет, еду от него не принимал и вообще страшно ревновал к нему хозяйку. У того на руках были метины этой ревности — тонкие шрамы от когтей и даже след укуса.

Вскоре в печи заплясал огонь. Так-то лучше, скоро будет теплее.

Альбус чувствовал себя слегка неуютно: ему казалось, что в дверях сейчас встанет госпожа Соррен и опять будет молча смотреть на него с таким непередаваемым выражением, словно он её личный враг и хочет сотворить с её дочерью что-то запредельно ужасное. Но мать Таллии, слабая здоровьем, в начале осени сильно заболела и сгорела за несколько дней, и ничего ей, увы, не помогло. Мир ей, несчастной...

Время шло, а Таллия всё не возвращалась; ожидание заставляло Альбуса нервничать. Он уже решил, что ещё немного — и он пошлёт ей ещё один лиас, а потом на всякий случай сам сходит в госпиталь, как в аптеке послышались знакомые шаги, и Таллия зашла в комнаты.

— Здравствуй, солнце, — с облегчением выдохнул Альбус, встретив её у двери объятиями. От неё сильно пахло дикой смесью лекарственных зелий. Она обняла его в ответ и виновато пробурчала в плечо:

— Прости, пожалуйста. Я получила лиас, но не смогла ответить. И мне пришлось задержаться в госпитале.

Значит, с этим он угадал.

— Ничего страшного. Но ты даже дома не ночевала.

— А ты так давно ждёшь? — хмыкнула Таллия и аккуратно высвободилась из его рук, чтобы раздеться и повесить плащ. — Шучу. Сражение было, работы много, вот и пришлось остаться... Будь здоров, — пожелала она Альбусу, который не удержался и всё-таки чихнул.

— Спасибо. Сражение?

— Остатки реттонцев снова попытались взять город. В ночь после Раллана. Как гарнизон проглядел подкоп — не знаю... Благо их было немного, всех перебили, но шуму они наделать успели. Если хочешь знать больше, обратись к кому-нибудь из гарнизона, я не хочу рассказывать.

— Мне достаточно, — уверил её Альбус. Собрать и толкнуть на такое ошмётки войск (или скорее отрядов) мог только отчаявшийся командир — или сумасшедший, тут от одного другое недалеко. Это же чистой воды самоубийство, глупое и бессмысленное. К демону, неважно. Это прошло и сейчас совсем неважно.

Руки у Таллии — все в царапинах от кошачьих когтей, мозолях и мелких шрамиках — были красные от холода. Альбус взял их в свои и ужаснулся.

— У тебя руки совсем ледяные. Пойдём, согреешься.

— Я отдала перчатки девочке из госпиталя, ей нужнее. Ты бы видел её, такая тощенькая... — Таллия вздохнула, а потом сообразила: — А твоя милость сама печку изволила затопить? Какой ты у меня молодец, — умилилась она.

А зачаровать одежду, видимо, забыла. Как обычно. И шла, придерживая полы плаща, чтобы не разлетались, вот руки и замёрзли. Так... а это ещё что?

Таллия как раз повернула голову так, что Альбусу стала видна длинная глубокая царапина на правом виске и пара неровно срезанных прядей рядом. Он, не раз видевший подобные раны, сразу догадался, что могло её оставить, и похолодел. Таэр с ней ходит, не иначе — чуть в сторону бы, и...

Таллия, вслух прикидывавшая, что можно сейчас быстро приготовить, замолкла, едва Альбус коснулся царапины, и принялась нервно теребить кончик косы. Он наклонился и, бережно приложив губы к её виску, начал было направлять силу, чтобы залечить, но Таллия тихо остановила его:

— Не надо, я нарочно попросила оставить.

Альбус послушался и вместо этого, неровно выдохнув, крепко прижал её к себе. В комнатах уже было тепло, но его страшно морозило изнутри понимание — он мог потерять своё солнце, ещё одного близкого человека, потерять мгновенно и навсегда, и даже в городе небесном мог с ней не встретиться, потому что неясно, пустят ли его самого туда... Благодарение небесам, обошлось, просто зацепило. Обошлось. Господи, спасибо тебе, Господи...

Таллия цепко обнимала его, уткнувшись лицом в плечо, и тихо сопела. И Альбус был безмерно рад тому, что сейчас слышит это сопение и держит её, почти невредимую, в руках.

— Как же тебя угораздило? — наконец решился нарушить тишину он.

— Я тогда не поняла, — не сразу ответила Таллия и шмыгнула носом. — Что-то вдруг свистнуло совсем рядом и волосы так больно дёрнуло — аж до слёз... Лекарь потом сказал, что со мной таэр ходит — болтом зацепило. Он зачарованный был, наверное, раз щит пробил... — она шмыгнула ещё раз. — Но я живая, и всё со мной хорошо, ты не переживай.

А самой до сих пор страшно. Он же чувствует. Вон как дышит глубоко — пытается успокоиться. И как прижалась, вцепилась в него, боясь отпустить. Бедное, бедное его солнце... Альбус и сам не хотел её отпускать.

— Таллия, чудо... Береги себя, прошу.

Он хотел бы попросить её прятаться в укрытии и не соваться в бой, но... это было бы глупо, бесполезно и оскорбительно.

— Куда я денусь, — уже веселее ответила она. — У меня Кот дома, его кормить и любить надо. И ты у меня есть. Не волнуйся, пожалуйста. Кстати, а Кот где? Вы не подрались тут?

— Нет. Он скакал, как сумасшедший, теперь спит возле печки.

Вспомнив, что у него есть кое-что для неё, Альбус разомкнул объятия — Таллия выпустила его ну очень неохотно — и полез в карман. Быстро нашарив искомое, он сжал его в кулаке и вытащил наружу. Боже, как иронично это сейчас пришлось к месту. От такого Господнего юмора могло потемнеть в глазах.

— И я буду тебя беречь. Даже когда буду далеко, — Альбус раскрыл ладонь; на ней лежал небольшой кожаный треугольник с зашитой внутри серебряной пластинкой. — Я сделал для тебя амулет от внешних угроз.

Кто-нибудь мог бы сказать, что он с этим немного опоздал — но ошибся бы. Хотя бы потому, что сейчас он мог отдать ей этот амулет.

— Он греется при опасности и усиливает щиты. Его только надо будет настроить на тебя, и всё.

— Ой, спасибо... Он же ещё сам по себе может щит выставить, один раз? — угадала Таллия, забирая подарок и внимательно рассматривая его.

— Дважды, — поправил Альбус. — Этот — дважды. Потом надо будет заряжать снова. Когда настроишь, приколи к одежде, чтобы он касался кожи, и пусть он всегда будет с тобой.

— Мой ты хороший... — заулыбавшись, она убрала амулет в карман и снова его обняла — крепко-крепко. — Спасибо, барашка.

Альбус мягко поцеловал её в макушку.

— Ещё раз с прошедшим днём рождения, сердце моё.