Таллия не любит свою фигуру и широкие выступающие скулы. Альбус говорит ей, что это глупо, что эти скулы совершенно не портят её лицо, широкие плечи не делают её менее женственной, а когда девушка способна движением бедра пошатнуть столпы, на которых держится мир, это просто замечательно.

— Не преувеличивай, — она делает строгое лицо, но в глазах светится улыбка.

— Не смею, — серьёзно говорит он, — даже преуменьшаю: мой мир ты перевернула.

Она фыркает и совершенно справедливо замечает, что он мог бы придумать что-нибудь поизящнее. Он молча соглашается.

Руки Таллии не изящно-тонкие, но в его широких ладонях они всё равно кажутся маленькими. Эти руки раз за разом поднимали щит, заслоняя город от горящих стрел и чужих заклятий, эти руки исцеляли раны — это не совсем её профиль, но когда целителей не хватает, такие мелочи становятся неважными. Альбус целует её пальцы, ладони, запястья; она смеётся и просит его прекратить — щекотно.

Неужели это он боялся любить, боялся привязаться и привязать? Те мысли кажутся давними-давними, хотя времени прошло не так уж много. Альбус понимает теперь и разумом, что должен быть среди этого бушующего хаоса островок спокойствия, где можно отдохнуть и найти силы держаться дальше. А сердце... сердцу не прикажешь. Любовь не спрашивает, когда ей появляться и появляться ли вообще. Она просто приходит.

Вот он, этот островок — в городе Тард, к которому снова перекрыты дороги. Таллия льнёт к нему, желая чувствовать себя маленькой и защищённой. Он обнимает её бережно-крепко, как держат самое дорогое. Она поднимает голову, встречает его взгляд. Улыбается:

— Чаруешь?

— Смотря что ты имеешь в виду.

Глаза у неё, ещё минуту назад подёрнутые усталостью, теперь блестят так ярко, что её, конечно, нужно немедленно поцеловать.

* * *

— Альбус, я давно хотела спросить... Это шрам?

Расстёгнутый воротник не скрывает тёмную линию вокруг основания его шеи. Таллия хочет коснуться её, но Альбус, поймав за запястье, отводит её руку в сторону и кладёт на своё плечо.

— Да. Не трогай, прошу тебя.

Она смотрит ему в глаза и понимающе кивает.

Он расплетает её косу; волосы, ниспадающие до пояса волнами, пахнут ромашкой. Запах лёгкий, но Альбус от него дуреет, как кот по весне. Он притягивает Таллию к себе и зарывается носом в её волосы; она прижимается к нему и слушает, как часто и гулко стучит его сердце — в такт с её собственным.

И, несмотря на то, что во внешнем мире царит человеческое безумие, называемое войной, — а может быть, именно поэтому, — всё это невыразимо правильно.

* * *

У Таллии на плечах россыпь родинок, под левой ключицей шрам: в детстве упала на острый камень. Она уютно устраивается у Альбуса под боком, кладёт голову на его плечо и просит сказать, когда лежать так станет неудобно. Альбус решает, что можно будет потерпеть: она слишком тёплая и уютная, чтобы отпускать её от себя.

— Теперь ты, как честный человек, должен на мне жениться, — хихикает она.

— Обязательно.

Она приподнимается, удивлённо смотрит на него, качает головой и ложится обратно. Думает, что он шутит; он ведь может так — шутить с серьёзным лицом. Но понимает: нисколько.

Она совершенно не хочет начинать спор о мезальянсе, поэтому только тихо выдыхает:

— Наивный.

Альбус тоже не хочет спорить, равно как и не желает вспоминать о том, что рано утром ему нужно будет возвращаться в лагерь, нервно пережидающий затишье. Поэтому он говорит: «Возможно» и целует её в макушку.

— Спи, солнце.