Дверь спальни наконец-то закрылась, щёлкнул замок; и засыпающий Аэно, и весь внешний мир остался за ней. Альбус оставил ключ в замке, но повернул его так, чтобы нельзя было вытолкнуть, — он часто так делал. 

— Ещё не спишь?

— Шутишь? — подняла бровь Таллия.

Он же её раздразнил сегодня, нарочно раздразнил! Он ведь прекрасно знает, как на неё действуют поцелуи в запястья, которые он дарил ей вечером — ещё и смотрел при этом так хитро... Ну как тут уснёшь? 

— Нисколько, — и снова она не смогла понять, серьёзно он говорит или нет. Была у него такая дурацкая привычка — шутить с непроницаемым лицом. — Давно меня ждёшь?

— Не очень, — Таллия перекатилась на живот, придержав одеяло, чтобы не сползло, и подгребла под себя подушку. — Но уже заждалась, так что лучше тебе поторопиться. 

— Постараюсь, моя госпожа, но ничего не обещаю, — усмехнулся Альбус, и ей захотелось этой подушкой в него запустить. 

А ещё Таллия подумала, что ей, наверное, никогда не надоест наблюдать за тем, как раздевается её муж. Больше этого ей нравилось только раздевать его самой. 

Мысль зацепилась за слово «муж», и Таллия в который раз с удовольствием покатала его на языке. Прошло несколько месяцев, и вроде бы она уже попривыкла, но иногда ей всё ещё казалось, что это какой-то сон. В такие моменты она крутила гладкий ободок кольца, вспоминала узел на алой свадебной ленте, спрятанной на втором дне шкатулки, и шутливо называла Альбуса «муж мой», будто неосознанно стараясь закрепить за ним этот статус. А то вдруг исчезнет. 

Альбус, стянувший с себя сорочку и складывавший её на весу, стоял к Таллии спиной, и она в очередной раз засмотрелась на то, как двигаются мышцы под смуглой кожей. Как же хорош, зараза... 

А ведь она может его трогать. Гладить. Целовать. Кусать. И подпустил он её так близко, что теперь эта возможность закреплена законом. 

Но что грело душу ещё больше — подпустил не только к телу. 

Взгляд скользнул ниже, на видневшиеся у него на пояснице растяжки. В своё время Таллия очень удивилась, когда заметила их, и Альбус объяснил ей, что очень быстро рос — вот они и остались. Забавные такие. Прямо как у неё. Только у неё их гораздо, гораздо больше... А вот сейчас он развернулся, и стало видно, что на груди у него до смешного мало волос — не шерсть, а недоразумение какое-то, ни туда, ни сюда. Таллия шутила, что именно поэтому он холод и не любит. 

— Я к тебе, — мурлыкнул Альбус, забираясь под одеяло. 

— Ну наконец-то, — Таллия переменила положение, оказавшись рядом с ним, и увидела, как он сразу потянул ноздрями воздух. 

— А я думал, что мне показалось. Новые духи?

— Масло, — уточнила она. — Я за ушами нанесла. Нравится?

Альбус приблизил лицо, чтобы принюхаться получше, подумал, а потом шепнул ей на ухо:

— Ты забила свой запах. Камнями. С особой жестокостью. 

И, пока Таллия не успела возмутиться и всё-таки приложить его подушкой, обезоружил её поцелуем в шею. 

* * *

Альбус был горячим, как печка, но высвобождаться из объятий совершенно не хотелось. Наоборот, Таллия устроилась поудобнее, так, чтобы ничего не отдавить ни ему, ни себе. 

Обычно после всего её тянуло поговорить на сотню разных тем — от того, как сегодня было хорошо, до того, какие сорта трав она хочет вырастить в своём уголке сада и какой интересный чужестранный обычай она вспомнила. Но сейчас было хорошо настолько, что хотелось просто полежать в тишине. 

Она перевела взгляд с тонких губ Альбуса ниже, на красивую сильную шею. Так и хотелось её коснуться, провести пальцами, приложить ладонь, ощутить биение жилки, но Таллия знала: нельзя. Она помнила, как однажды, забывшись, ухватилась за неё, и Альбус дёрнулся всем телом, как ошпаренный, и лицо у него было такое, словно за миг его вырвали из-под тёплого одеяла и швырнули в снег. Она сама тогда очень испугалась и пообещала и ему, и себе больше так не делать. У тёмного следа, кольцом охватывавшего основание его шеи, была очень мрачная, очень страшная история, и Альбус до сих пор не открыл её полностью. Таллия не настаивала. 

А он знал, что она этой метины больше не коснётся, и спокойно открывал перед ней шею. Даже когда спал. 

Таллия отвлеклась, и её взгляд перешёл на большой бесформенный шрам на правой ключице. Это с недавней войны на память, от пули. Когда это случилось, он не хотел ей признаваться. Дурак. Она ведь даже через зеркало увидела. Как сейчас помнила.

«Признавайся, тебя ранили?»

«С чего ты взяла?»

«Альзаро, не смей мне врать». 

«Я...»

«У тебя движения скованы. И прямо сейчас ты неосознанно щупаешь своё плечо». 

Ну дурак же. И непроницаемое лицо не помогло. 

Та же война оставила ему ещё один шрам, на левом бедре с внутренней стороны — всего в двух пальцах от артерии. Это от зачарованного болта, Таллия сама видела. В память ей тот миг врезался накрепко — ни стереть, ни выжечь. Свой крик она не помнила; помнила, как Альбус падал, помнила, что не могла бросить щит и только смотрела, цепенея от ужаса, как его уносят со стены. 

А почему ей было страшно настолько, она осознала уже потом.

С другой стороны, если бы этого не произошло, Альбус так и продолжил бы молчать. Он и так-то ей случайно, в бреду признался...

А она, наверное, так и не поняла бы, что чувствует, и уж тем более не решилась бы его поцеловать. И ничего бы не случилось. 

И не засыпал бы он рядом с ней, открытый, нагой и трогательно беззащитный. 

Таллии очень нравилось думать, что таким его видит только она. 

А ещё о том, — она лукаво улыбнулась себе самой, — что мало кто знает, что у него есть забавная крупная родинка слева возле паха, прямо там, где выступает кость. И целая их россыпь, уходящая с поясницы вниз. И ещё одна приметная, обычно прикрытая кудрями, над правой бровью...

Уснувший Альбус дышал глубоко и размеренно. Когда Таллия пошевелилась, чтобы немного сменить положение, он нахмурился и, не просыпаясь, подгрёб её поближе. Она сперва хотела возмутиться, но потом нашла, что так даже удобнее, и в ответ по-хозяйски закинула на мужа ногу. Складка у него на лбу разгладилась; Таллия мысленно хихикнула — привык. 

Сейчас Альбус выглядел так расслабленно и безмятежно, как никогда не выглядел днём; Таллия не удержалась — легко-легко чмокнула его в самый кончик носа. У него даже ресницы не дрогнули — видимо, настолько устал, что совсем не почувствовал. 

Да и ей, пожалуй, тоже пора бы спать.

Незаметным жестом погасив светильники, Таллия прильнула к супругу. А засыпая, подумала, что Альбус был прав и масло, пожалуй, действительно пахнет резковато. Хорошо, что подушку было неудобно брать. Было бы неловко.