Энид в карете.

Это не должно настолько сильно вызывать у неё бабочек в животе, учитывая, что Уильям болен, но они теперь хотя бы друзья! Они могут изредка проводить время вместе. Обмениваться редкими, столь осторожными и нежными письмами, где каждое слово будет написано с невероятным трепетом и теплом. И разговаривать.

Казалось, последнее волновало Энид намного сильнее, чем остальное, вызывая улыбку на устах, жар щёк и необоснованный трепет сердца.

Её не оттолкнули. Они теперь связаны загадками от Аддамса, общим секретом и тем, что хранит в себе этот бледный юноша, который точно недоедал, если проследить за его линией челюсти. Казалось — поднеси руку и будет рана. Но Энид не настолько сильно боится крови, нежели раньше. Конечно, она не желает оставлять ему ран! Только не ему. Только не сейчас, когда они наконец смогли стать чем-то большим, чем просто незнакомцами, вынужденными однажды встретиться в одном институте.

Она смогла бы справиться даже если бы это была рана от Уильяма. И она справится, найдя лекарство. Иначе и быть просто не может! Она вляпалась в эту чёрную, как сама ночь, краску и та никогда больше не отмоется с её белоснежной кожи, оставляя следы навеки. И возможность провести остаток жизни без этих хитрых глаз, в которых, казалось, хранилось тайное знание о вселенной, пугала до чертиков. Ещё больше пугала возможность, что она может забыть о нём в бреду или под конец своей бренной жизни, что даже звёзды однажды перестанут напоминать ей о тех искрах в чужих глазах, засиявших столь ярко на том балу. Без них она уже не сможет прожить. Уже не может.

И Энид не допустит подобного исхода. Она спасёт этого юношу, даже если всё, что ей остаётся — это быть его другом. И даже если однажды тот встретит свою любовь, она приедет на свадьбу и будет смеяться со всеми, прекрасно понимая, какой таинственный и многогранный юноша достался какой-то другой девушке. Она, разумеется, всплакнёт после, но ни за что не поставит Уильяма в неловкое положение своими чувствами, что захватывали всё её естество, подобно случайно упавшей чернильной капле в некогда чистые белила.

Вся Энид была пропитана его атмосферой. И она сделает всё, чтобы он поделился с миром своим умом. Ведь не может настолько зрячий человек действительно умереть от банальной пока что неизвестной болезни?

Только бы не сердце. Его не согреют даже вечно горячие руки Энид. Не соберут, несмотря на раны. Только бы никто им уже не поигрался…

В любом случае, Энид довольна встречей, какие бы новости та не принесла.

Поэтому на губах улыбка, а перед глазами образ юноши, о котором та буквально пару дней назад клялась не думать, чтоб не обжечься холодом.

Но об Аддамсе не было возможным не думать. Он пленял, манил и захватывал территории, подобно опытному военачальнику. Он попросту существовал и, когда их судьбы сплелись, у Энид уже не было выбора, кроме как проиграть в такой неравной схватке между сердцем, что подобно птице трепыхалась в груди, и разумом. Как оказалось, он не настолько холоден. Она то думала, что он подобен рукам Уильяма, но нет, этот юноша стал для её разума топливом, заставляя тот сгорать дотла при одной только мысли о нём и повторных прикосновениях.

Она и правда ощущала себя намного глупее, но в этот раз, едва карета подъезжает к школе, она самостоятельно выпархивает наружу, вдыхая с улыбкой полной грудью морозный воздух.

— Вижу, в Вас вернулся волшебный дух Рождества, мисс Синклер. Сообщите, если на каникулах пожелаете снова отправиться в библиотеку.

Генри ничего не говорит о том, что девушка летает после встречи с тем молодым человеком. Как и не комментирует их расставание. Что ж, видимо, придётся солгать преподавателю Энид, лишь бы не навлечь на девочку беду. Маленький подарок к празднику.

— Благодарю, мистер Портер, — Энид не особо волнуется о том, что тот расскажет. Как-никак, а ничего запрещённого ни она, ни Уильям пока себе не позволили как бы не хотелось.

Девушка, действительно, как говорили подруги, влетает в здание, где уже и студенток меньше стало, явно уехав по домам, а после, оставляя книги на своей тумбочке, уже направляется в гостиную, где многие пили чай, но мисс Синклер сразу заметила несколько взволнованных Йоко и Дивину, которые тут же ей улыбнулись, замечая яркое проявление позитивной эмоции на устах Энид.

— Привет, птичка, — хитро приподняв брови, из-за чего тут же поймала более серьёзный взгляд своей нежной возлюбленной, Йоко кивнула на место рядом с ними.

— Девочки, — Энид устало, хотя на самом деле никакой усталости после такой встречи попросту быть не может, присаживается, тут же взяв в руки горячий ещё чайничек и наливает себе чай. Она вымоталась, выдохлась, не может больше думать ни о чём, кроме как о будущих письмах и подарках, что они смогут тайно (а может и нет), отправлять друг другу, но теперь в её голове на одну проблему меньше. О да.

— Судя по твоей улыбке, случилось что-то очень хорошее. Итак, какие новости? Он хорошо извинился? — Дивина, пока Йоко попивала чай, решила взять всё в свои руки.

И, боже, Энид, которая поиграла бровями, пока делала глоток чая, не оставила подруг равнодушными.

— Нам нужны подробности! Давай. Ты же не выходишь за него? — уточняя последнее с некоторой опаской, Энид едва ли чаем не поперхнулась, тут же покачивая отрицательно головой, из-за чего её волосы забавно подпрыгнули.

— Нет. Никакого замужества, — пока — думает Энид, а после, отводя взгляд от подруг, она чуть хмурит брови.

А можно ли им сказать? А сможет ли она солгать тем, кого сёстрами открыто называла? Как в глаза им смотреть после этого? Девушки замечают, разумеется замечают чужую задумчивость, но, переглянувшись, лишь дают Энид собраться с мыслями.

А блондинка, понимая, что секрет может неожиданно стать чем-то важным для Уильяма, всё же придумывает вариант, как не настолько сильно солгать.

— Ну… Он мне кое-что сказал о себе. И я хочу сохранить это у сердца, как и остальные его слова. Мы… влюблены, — выбирая всё же вариант Аддамса, только без признаний на коленях, Синклер тут же сделала глоток чая, ощущая, как в горле будто ком какой-то появился и не захотел исчезнуть.

Она доверяет девушкам все свои мысли, но с приходом Уильяма что-то изменилось. И у Синклер есть такое слабое ощущение, что это лишь начало чего-то. Начало то ли обманов вечных, то ли правды, что придавит девушку своим весом невозможным. Что Аддамс намного сложнее, нежели показаться может. Что он, укравший её сердце, может действительно душу забрать. Если уже не забрал, вместе со всем её естеством.

— Энид. Если это чужой секрет, то всё в порядке. Мы понимаем. И очень уважаем, что ты так к этому относишься, — о да, это ведь и их касалось. Ведь секрет своих сестёр та ещё трепетнее хранила. Готова была на всё, лишь бы ни Йоко, ни Дивину не уличили. Караулить в мороз? Было. Придумывать оправдания, когда те могли увлечься друг другом, а педагог их искала? Несколько раз. Энид, бывало, настолько рьяно их защищала, что некоторые шрамы именно от этого тянутся. Но за любимых можно побороться. А девушки всегда в её сердце будут, как бы судьба ни пыталась разделить. Может они засели там даже сильнее, чем новоявленный чёрный принц.

— Я… Мне всё равно стыдно. Но я безумно благодарна Вам, — она снова улыбается, прогоняя грусть с лица, и девушки переключаются на то, чем будут заниматься во время каникул. Даже Энид, что пусть и готова была день и ночь лишь за учебниками проводить, понимала, что после праздников дорогие подруги будут очень недовольны, если она просидит взаперти, поэтому уже придумала, как будет выходить в парк. Да хотя бы до той же библиотеки, быть может, решится пешком пройтись, наслаждаясь ароматом зимы и имбирных пряников, пока детвора игралась бы на фоне в снежки, позволяя родителям пить глинтвейн.

Учитывая, что уже завтра не будет занятий, педагоги даже не погнали засидевшихся девушек в привычное для отбоя время, позволяя им поговорить.

Либо они тоже решили расслабиться и немного отдохнуть от своих обязанностей. Всяко может быть.

В любом случае, отправились девушки по постелям за полночь, долго хихикая, будто чай тоже с чем-то спиртным был.

Но нет, тёплые и доверительные посиделки с дорогими людьми могут пьянить намного сильнее, нежели алкоголь.

***

Следующий день для Уэнсдей наступил очень рано. Пусть она и никогда не была той, кто спит до обеда, всё же ночная прогулка по городу, дабы немного остудить свой разум и что-то в груди, возможно, душу, в существование которой Аддамс долгое время (до Энид) не верила, явно не позволила организму достаточно выспаться, выказывая её чёрные круги под глазами ещё ярче.

Но время не ждёт. Она помнит, что сегодня время поехать туда, где можно ощущать себя свободнее.

Где можно поговорить с теми, кто знает тебя лучше, чем ты сама.

Поэтому, схватив небольшой чемоданчик, явно не с вещами, судя по редкому звону бутылок, Аддамс спустилась вниз, стараясь сбежать до того, как её заметят Тайлер или Ксавье.

Она правда дорожила ими как друзьями, но устраивать сопливые прощания в её план точно не входило.

Знала бы она, как это обернётся в будущем…

Но сейчас, прячась в чёрную маленькую карету, кивая вечно молчаливому коренастому кучеру, она с наслаждением откинула голову на мягкие сидения, где слабый шлейф духов мисс Уимс всё ещё звучал.

Но это было комфортно. Это было так чертовски по-домашнему, что Аддамс приходится щеку себе прикусить, чтоб слабая улыбка губ не коснулась.

Она ведь ни за что не признается, что на Рождество едет по своему желанию, а не чтоб просто Ларису порадовать. Что нравится ей читать с этой женщиной под треск камина, пока чайник с кофе нещадно остывает. Как и не признается в том, что эти вечера делают её до невероятного счастливой, даже если этого самого кофе и нет.

Ну ничего, Уэнсдей может и холодный пить, лишь бы такой, какой есть только в доме. И в тех дорогих ресторанах, где им с Ларисой так комфортно обмениваться редкими новостями во время ещё более редких встреч.

Карета едет достаточно быстро.

Приоткрыв шторку, выглядывая в окно, Аддамс всё же кривит губы в улыбке.

Центр города постепенно оставался позади, позволяя на более чистое небо взглянуть. Увидеть высокие сугробы со снегом и барахтающихся в них детей, которые радовались белой ничуть не сладкой пудре с неба.

И пусть одеты они были очень даже легко, норовя подпортить родителям нервы неожиданной болезнью или обморожением, Аддамс вновь вернула лёгкий полумрак в карете. Она прикрыла глаза и, будто отпечатавшись на веках, пред ней возник образ Энид.

И более заметную улыбку было сложно уже скрыть.

Эта девушка явно бы с ещё бо́льшим энтузиазмом играла в снежки, будь у неё возможность. Явно бы после грела свои замёрзшие руки у камина, держа какую-нибудь сладость. Что-нибудь настолько приторное, что сахар бы раствориться полностью не смог.

И почему-то конкретно с этой девушкой нет никакого отвращения.

Отнюдь, Уэнсдей Уильям бы принёс возлюбленной ещё что-нибудь. Пряник или пирожное, следя за эмоциями, которые сам же держал под замком. Может быть, даже утащил вместе на кухню, делая вид, что совершенно не сведущ в приготовлении пищи, но ради неё бы научился уже сейчас — торты, навеянные Францией макаруны, принесённые из новых стран сласти. Всё, лишь бы увидеть этот живой огонь в глазах, лишь бы снова почувствовать улыбку в сердце, прикоснуться кончиками пальцев к приподнятым уголкам и...

И эта девушка осталась в школе почти одна…

Данное осознание почему-то заставило глаза с хмурым взглядом распахнуть. А в голове уже зашевелились шестерёнки с определенным настроем: надо что-то сделать.

К чёрту как. К чёрту страх.

Уэнсдей просто хочет вызвать улыбку у мисс Синклер. Потешить свою ледяную душу чем-то тёплым. Жарким. Пока слабым, как весеннее солнце, но способное стать настоящим зноем, что точно бы не оставил от Аддамс ни единой капли.

В любом случае, провалиться в свои думы ей не удалось, ибо карета замедлилась, окончательно тормозя уже рядом с двухэтажным особняком.

Уэнсдей дома.

После всего, что было до Ларисы, удивительно, что это место смогло всё же занять какое-то место в её груди.

Возможно дело в уважении. В том, насколько тяжело вывести Ларису из себя, как бы Аддамс не старалась в первое время.

Они сошлись. И Уэнсдей искренне любит ту, кого на людях называет матерью.

Пусть родные, действительно родные глаза, изредка, но какими-нибудь снами, когда слишком душно, и проявляются.

Сейчас Уэнсдей уже не настолько зациклена на том, чтоб узнать, кто она. И пусть раньше она задавала подобный вопрос Ларисе, которой, учитывая её связи, вполне под силу было найти кого-либо с фамилией Аддамс, всё было без толку.

Будто сама брюнетка это придумала.

В любом случае, она выходит из кареты и тут же кивает, замечая в дверях одну темнокожую девушку.

Медленно подходит, сразу же замечая, как вечно будто бы чёрные глаза теплее становятся.

— Бьянка, — имя заместо приветствия. Имя, которое то хранит наравне с Ларисой.

— Я понимаю, что ты уже не ощущаешь холод, как обычный человек, но я всё ещё не против провести время у камина. Зима вошла в свои права вовремя в этом году, — усмехаясь, обхватив себя за предплечья, будто бы сдерживаясь, чтоб не обнять, та впустила почти что сестру внутрь.

Лариса превратила свой дом в настоящую крепость, когда в нём появилась Уэнсдей. Но с Бьянкой это уже был какой-то замок на вершине скал, куда обычному смертному попасть никак невозможно было.

Даже слуги здесь либо по рекомендации из тайного клуба мисс Уимс, либо воспитанные сразу же в таких условиях.

— Разве так встречают друга? — на губах всё же проскальзывает улыбка и Бьянка бровь изгибает, осматривая более низкую девушку рядом с собой, покачивая головой.

— Этот друг сейчас мне кажется каким-то незнакомцем. Но мне нравится. Иди-ка отоспись. Я по глазам вижу чем ты опять ночью занималась.

— Как грубо, — сбрасывая с себя пальто, позволяя телу ощутить знакомое ощущение тепла, когда скрываться больше нет необходимости, Аддамс и правда чуть глаза прикрыла, но, вспомнив начало слов Бьянки, опять же хмурясь, распахнула те, вглядываясь в дьявольски голубые глаза служанки, — в плане «незнакомец»?

— Лариса ничего не говорила, расслабься. Но я по её улыбке и паре писем всё поняла. И кто украл твоё забальзамированное сердце? Удиви меня, — отходя от входа вглубь дома, где уже запах кофе доносился, ведь Бьянка как никто понимала — Уэнсдей не пойдёт спать. Они обе любили этот дом, поэтому Аддамс не упустит возможности побыть здесь из-за своего недосыпа.

— Мисс Синклер. Также поступила в медицинский без вступительных. Опасно умная девушка, — утаить что-нибудь от пронзительного взгляда Бьянки, учитывая, что Лариса занималась и образованием темнокожей девушки, было невозможно. Да и Уэнсдей не скрывала, пусть сердце и забилось лишь при упоминании фамилии одной блондинки чаще.

— Не мне читать тебе морали. Расскажешь?

— Нет, — присаживаясь в своё кресло, тут же цепляя кружку с кофе, наслаждаясь ароматом, а уже после и идеально горьким вкусом, Аддамс усмехнулась, — представь Солнце. Это она.

— Ты не особый любитель Солнца, Уэнс, — присаживаясь на диванчик, Бьянка тут же заинтересованно подпирает голову, замечая то, чего точно не до конца осознала Уэнсдей. Чувства.

— До неё. Приторно сладкий пирог, от которого бы даже у тебя свело зубы. Обжигающее солнце где—то в середине июля. Ромашковый чай из самых отборных трав. Улыбка... Боже, улыбка. Это она, — Аддамс делает неторопливый глоток и скользит взглядом на камин. На этот живой огонь. Такой же был в глазах Энид, едва они встретились взглядами, когда танцевали. Она сама была такой же. То спокойной, то пылающей, повторяющей эти хаотичные движения пламени.

И Уэнсдей не против погреться рядом с такой девушкой. Даже если это будет значит сгореть.

— Твоя полная противоположность… Мило. Когда свадьба? — Бьянка язвит, пусть и остаётся удивлённой такому многословию в адрес другого человека, но притихает тут же получая злобный, резко похолодевший, взгляд Аддамс, она лишь слегка приподняла брови и нагло уголки губ, не будучи слишком удивлённой реакцией. Да и секрет… — будешь на меня так смотреть, я не постесняюсь достать шпагу.

— Может я именно это и жду, — снова также легко позволяя теплу проникнуть в голос, радуясь, насколько просто Бьянка её понимала, даже без слов, будто мысли читала, не иначе, Уэнсдей делает ещё глоток.

Она хотела бы сказать, что все парни не сравнятся с Бьянкой. Что ни один не выдержал бы ринга с ней. Но лишь молчит.

Позволяет прищуренным глазам замечать ухмылку. О да, они действительно понимали друг друга без слов.

И пусть Бьянка даже после кофе всё же гонит блудную дочь в её спальню, Аддамс не ложится.

Лишь садится за стол, думая об Энид.

Она сказала, что будет писать.

А уже в эту ночь Рождество и… Быть может следует устроить ей сюрприз?

Преподнести презент, показывающий, насколько же эту девушку ценят. Как хотят улыбку заметить. Проявить, словно на тонком листе битума(1), дабы отпечатать навечно. Ведь теперь каждая их встреча, каждое несчастное письмо, которое хочется прочитать... Нет. Сказать вслух! Будет создано лишь для одного — чтобы вызвать её улыбку.

Строчки сами рождаются под пером. Такие же идеальные, как всегда.

И Уэнсдей даже думает о том, насколько же всё глупо, но… Её никак не успокаивающееся сердце требует действий.

«Мисс Синклер, сегодня волшебная ночь. Говорят, звёзды только сегодня будут столь яркими.

Вы знали?

У.А.»

Нет никаких прямых слов, чтоб не дай боже ни один лишний глаз дурного не подумал.

Но есть намёки. Осторожные. С надеждой, что Энид поймёт. Энид дождётся тишины, чтоб Аддамс выполнила свою идею.

Это для себя она строчит второе письмо, где пишет совершенно иные строки. Где сравнивает эту рождественскую ночь с чудом и волшебством, подобным появлению Энид в её жизни, где говорит о том, что только её глаза смогут быть подобными звёздам... Что она сама подобно звезде, осветившей всю её тьму.

Нельзя оставлять такую светлую душу в этот праздник без чуда, так?

Она вызывает личного семейного курьера, дабы тот доставил письмо прямо сейчас, а не завтра или после праздников.

Она перерывает всю свою комнату, пока в дверях не оказывается Бьянка, осматривая творческий бум. Эх, а она только вчера руководила уборкой.

— И что же ты ей написала?

— О звёздах. Нельзя? — с более расслабленным хвостом и в одной лишь белоснежной рубашке, у которой рукава закатаны были, показывая тонкие, такие женственные, запястья, Аддамс выпрямляется, заглядывая в глаза подруги.

— Неужели я дожила до момента, когда мы сбегаем из дома не ради мёртвых? — посмеиваясь, входя внутрь и цепляя пальцами книгу, что на углу стола лежала, явно не подходя на роль подарка.

— Я иду одна. Это не обговаривается, — выдергивая труд какого-то современного философа, да щуря глаза, Уэнсдей во всю наблюдала за Бьянкой.

— Ага, будто одну я тебя отпущу. То, что ты выглядишь как парень, не спасёт от мужчин. Только если ты не решила подзаработать, — горько усмехаясь, чуть потирая ладони, явно вспоминая нечто неприятное, девушка слишком быстро смаргивает былое.

Они знали друг о друге всё. Но смысл обсуждать, когда боль уже разделена, а тут происходит что-то новенькое и явно интересное?

— Не помню, чтоб мне когда-либо требовалась защита.

— Хотя бы… Стоп. А откуда ты знаешь её адрес?

— Она осталась в школе, — медленно возвращая столу порядок, которого везде придерживалась, Аддамс руки упирает в столешницу, понимая, что среди её запасов невозможно найти что-то… Подходящее для Энид. Что-то, что будет ей раз из раза напоминать об умирающем и таком сумасшедшем друге.

— Тогда я иду, чтоб в тебя, как в какого-то вора, не выстрелили. И прекрати хмуриться, я знаю, что ей может подойти.

Устремляясь за ушедшей Бьянкой, чья улыбка не предлагала ничего хорошего для кого-то ещё, кроме их самих, вскоре девушки раскрыли явно не предназначенный для ежедневного использования шкафчик.

И едва Уэнсдей увидела красивый, инструктированный вроде настоящими камнями, в этом она не особо разбиралась, блокнот, рука тут же потянулась, мягко проводя.

— Лариса этим всё равно не пользуется. А судя по твоим раскрытым глазам — ей бы это подошло, — довольная собой, Бьянка присела в кресло неподалёку, закидывая ногу на ногу и продолжая наблюдать за шокированной брюнеткой. Ну какая же она влюбленная дурочка.

— Это выглядит как… Подарок для ухаживания. Я не могу, — рука безвольно опустилась, пусть взгляд всё также буравил находку, представляя, как бы гармонично данный предмет смотрелся в этих руках. Как бы играл, реши Синклер записать свои мысли при свете солнца. Как лучики бы отражались на чужом прекрасном личике, становясь настоящим произведением искусства, ещё более древним, чем сохранившиеся сейчас полотна, чем-то поистине созданным богами, в которых Уэнсдей не верила до их встречи.

Как бы пускал разноцветные огни по её белоснежному лицу каждый раз, когда они не рядом...

— Не можешь, но хочешь. Ух ты, не помню, когда тебя это в последний раз останавливало. Ты… О Господи, ты не хочешь разбить её сердце? Уэнсдей… — чуть теряя свою яркую и хитрую улыбку, Бьянка садится иначе, на самый край, чтоб казаться ближе. Чтоб участливой себя проявить.

— Да. Она… Она… Я предложила дружбу. Сказала, что умираю. Нам с Ларисой это показалось лучшим вариантом, — опуская и голову, норовя закрыть шкафчик, Аддамс с удивлением глаза на темнокожую девушку подняла, замечая, как та, удерживая дверку, смотрит в её глаза.

Взволнованно.

— Бери. У тебя всё равно нет других вариантов. Мы разберёмся и с твоей смертью, и с сердцем, — Бьянка не уточняет с чьим конкретно, но это уже и не требуется, потому что… Да.

Они разберутся, ведь Аддамс не уедет без верной подруги. Не оставит её и Ларису. Они сбегут в Америку втроём. Быть может, Уильям действительно умрёт, показывая истинную натуру.

Но кто знает, что там в будущем уготовано?

Остаток дня проходит своим чередом.

Они ужинают втроём, не стесняясь делить стол с Бьянкой, которая, вообще-то, была такой же частью семьи, как и Уэнсдей.

Лариса что-то изредка говорит, Уэнсдей поддерживает диалог, а после они расходятся по комнатам. Ведь брюнетка так устала из-за своей учёбы.

Вот только спать та не планировала и эту ночь, уже собирая всё необходимое для побега.

Бьянка придёт позже, когда у Ларисы лампа погаснет.

Они тихонько покидают дом уже ближе к полуночи.

Двигаются незаметно. Осторожничают. Кажется, такой синхронизации у девушек не было даже когда те сбегали до ближайшего кладбища во имя науки.

Они молчат, пока каждая о своём думает. Двигаются быстро, чтоб успеть вернуться до того, как кто-либо заметит тишину в спальнях.

Да и… Не хотелось заставлять Энид настолько долго ждать.

Путь, который сегодня утром Аддамс провела в карете, казалось, при свете слабой луны стал длиннее. И она злилась, чеканя шаг к своей цели. Она ведь на самом деле жила всего лишь в часе ходьбы!

Блокнот под пальто норовил оставить ожоги на её теле. Будто уже, имея отношение к Энид, обладал какой-то неземной силой, что также окрыляла. Также тянула, дабы вернуться к хозяйке. Грела.

И, боги, Уэнсдей неровен час думала о недобром! Хотела было уже оставить себе этот блокнот, спрятать под тонкое стекло и любоваться, представляя как тонкие пальчики шелестят по страницам, перелистывают их, как подушечки скользят по драгоценным камушкам... И как в благодарность Энид пишет своим тонким почерком на страницах имя. Её. Его.

И вот, спустя долгий молчаливый путь, оказавшись возле её школы, которая выглядела абсолютно непримечательной, как и здания рядом, Аддамс зависла, осматривая окна.

Темно.

Неужели Энид не поняла? Неужели они слишком долго шли?

— Может она где-то, где встретиться будет легче, нежели на главной улице. Осмотрись, а я караулю. Как всегда, — подталкивая зависшую девушку, тут же получая её хмурый взгляд и заторможенный кивок, Бьянка, закатив глаза и доставая сигареты, не стесняясь курить на улице хотя бы ночью, довольно ухмылялась.

Ну наконец-то Уэнсдей что-то чувствует, помимо жажды знаний. Это… Успокаивало. Значит, она такой же человек, как и остальные.

А вот Уэнсдей думала точно не об этом.

Она, осматривая снег под подошвой, осторожно проникла на территорию школы, обходя ту бесшумно и заглядывая в каждое окно, пока, не оказавшись у маленького парка при школе, не заметила дрожащий огонёк.

Ждёт.

Не было вариантов, что это может оказаться кто угодно.

Будто чувствуя душой, Аддамс, боясь привлечь лишнее внимание, решила даже снежок не кидать, совершая то, за что месяц ранее лично бы напоролась на чужую шпагу.

Она полезла наверх.

Как глупый романтик. Как человек, что просто хотел ещё раз увидеть эти голубые глаза и услышать голос, после которого все тяжёлые мысли голову покидали.

Держась за выступающие камни, что будто для неё оставили, совсем скоро Аддамс заглянула в окно, тут же примечая, как мисс Синклер, а это точно была она, судя по слабо освещенному профилю, сидит под двумя одеялами и перечитывает книгу, которую совсем недавно получила в подарок от Уильяма, хотя только вчера из библиотеки взяла новые. Те, словно брошенные котята, лежат на тумбочке рядом, дожидаясь своего часа, но Энид уделяет время лишь тому, что действительно важно.

Такая же жадная до знаний. Прекрасно.

— Мисс Синклер, — осторожно толкнув стекло подушечками пальцев, Аддамс едва ли сдерживалась, чтоб не улыбнуться настолько ярко, как никогда в жизни. Прожечь свою душу дотла таким проявлением эмоций, но... Ради кого—то не страшно и сгореть, да?

Энид удивилась. Энид улыбнулась. Энид тут же вскочила, распахивая осторожно окно, из которого слабый пар пошёл навстречу лицу Уильяма. Точно.

— Мистер Аддамс? Вы с ума сошли? — прячась в собственное одеяло, всё ещё с улыбкой и удивлением глядя на лицо неожиданного гостя, Энид выглядела превосходно. То ночное платье, что нет-нет, да выглядывало, казалось настоящим шёлком, хоть и было сделано из обычного хлопка. Щёки даже невольно зарделись, но то лишь от внезапного тепла!

И как жаль, что на улице настолько холодно. Как жаль, что её руки спрятаны под этим тонким пледом, которое явно педагоги в школе называли тёплым одеялом.

— Звёзды сегодня и правда красивы, разве нет?

— Что…? — Энид не понимала.

И это заставило чуть удивленно отстранившись, из-за чего рука едва ли не соскочила, благо Аддамс имела хорошую физическую подготовку.

— Вам не пришло моё письмо? Мисс Синклер, теперь я чувствую себя удачливым дураком. Почему же Вы не спите? — чуть толкая плечом раму, дабы блондинка не заболела, в глазах Уэнсдей было самоё настоящее чёрное золото. Она была настолько рада увидеть мисс Синклер, что теперь никакая опасность падения со второго этажа или её поимка на столь интимной встрече, не пугали. Не было ничего более важного, чем Энид.

Она и правда так влюблена и глупа.

— Я даже не подумала, Ваши слова о письмах не должны были настолько скоро стать реальностью. Так что Вы здесь делаете? — стараясь не показывать, насколько же ей, сидящей под тонким одеялом и в ночной сорочке, холодно, Энид тоже улыбалась. И это было достаточной наградой за каждую рану, что эти камни ей подарили, пока Аддамс наверх лезла.

— С Рождеством, мисс Синклер, — удерживаясь чудом на одной руке, Аддамс положила на подоконник свёрток. Голубой. Глупо, конечно, но… Почему бы и не насладиться тем, что даёт судьба?

— Вы… Господи боже, Уильям… — принимая подарок, ещё не замечая, насколько же замерла её ночная гостья, даже прекратив дышать, из-за чего пара из её уст заметно не было, Энид мягко провела по корешку, — у меня нет для Вас подарка. Простите.

— Вы только что его сделали и… — явно собираясь сказать что-нибудь ещё, Аддамс резко перебили, вынуждая вниз взглянуть на яростно махающую и кричащую шёпотом Бьянку.

Ох, что же там случилось, черт бы эту Бьянку побрал?

— Мне пора идти. Помните, что у Вас есть друг, — всё же не сдерживаясь, поднимая уголки губ выше обычного, она, захлопнув створки рамы, ловко начала спускаться, позволяя себе осторожно, подобно кошке, спрыгнуть чуть ниже первого этажа.

Сердце бешено стучало в груди и дело явно не в неожиданной зарядке.

Энид назвала её по имени. Пусть не настоящему. Пусть явно из-за сонливого состояния. Но… Как же теперь Аддамс сможет уснуть, всё ещё слыша эхом эту нежностью и тепло? Энид точно чувствовала то же, что и она! Просто не могла не чувствовать, ведь это слышалось в каждой ноте этого сладкого мелодичного голоса, как бы пошло её собственные мысли сейчас не звучали! И если поначалу это казалось лишь иллюзией, наваждением и неприкрытым интересом, то сейчас... Сейчас это реальность, которую они могут разделить! Реальность, которая может их убить. И точно убьёт.

Однако, глянув наверх, замечая, что свеча погасла, Аддамс, едва взяв себя в руки, подошла к Бьянке, что тут же потащила её за плечо в сторону выхода.

— Я слышала голоса. Уж извини за прерванный диалог.

— На удивление, ты вовремя вернула меня, — устремляясь в сторону дома, Уэнсдей была благодарна, что Бьянка не комментирует, насколько быстро та сигареты достаёт.

Что не говорит о румянце, что точно не морозом вызван был.

Однако, не все настолько хорошо уважали этот странный круговорот мыслей после данной встречи и сумасшедшего поступка, ведь, едва замёрзшие девушки оказались дома, как тут же загорелась свеча, показывая ухмыляющуюся Ларису.

Вот теперь они попали.