Время идёт. А вместе со временем идут и их письма. В них они договариваются о конкретном времени и месте, едва ли не обсуждают трещины на камне, около которого должна пройти встреча. Но осторожно. Чтоб никакой любопытный взгляд ничего не подумал, не понял и не разузнал, чтоб их тайное осталось тайным, даже если письма однажды будут читать потомки.

Уэнсдей берёт Бьянку чисто для прикрытия. Будто вышла на прогулку, а после, совершенно неожиданно, встретила ту, с которой танцевала. Словно эта встреча не была спланирована заранее, словно всё это — не плод их ежедневных переписок, кротких взглядов и улыбок, не аромат их духов, случайно оставленных на пергаменте.

Они осторожно договариваются о тайном языке.

— Мисс Синклер, вы же знаете строение человека? — она спрашивает это невзначай, пока рядом стоящая на мостике Энид кормила уток в пруду. До сих пор в перчатках, хотя касание ладоней до сих пор обжигает.

— Разумеется, мистер Аддамс, — Энид улыбается и яркий румянец от мороза (ну так думает Уэнсдей) безумно идёт ей. Делает той, от кого невозможно оторвать глаз. И Уэнсдей не пытается. Она уже давно утонула в этих голубых озёрах, где белые искорки пляшут подобно снежинкам за голубыми витражами собора.

— Рёбра — это время. Их как раз двенадцать пар.

— Вы желаете использовать тайный язык? — как влюблённые, вынужденные скрываться, думает Энид, пока на её губах более яркая улыбка появляется в моменте, когда та оборачивается. И сразу смотрит на чужое, но уже ставшее родным лицо.

— Тайный ли? Просто… — Уэнсдей делает паузу, стараясь успокоить заметно ускорившееся сердце, — наш, — и если собственные щёки ощутимо загорелись, девушка вмиг отворачивается, стараясь не смотреть настолько долго. Достаёт портсигар, но постучав по крышке пару раз, решает не травить Энид и убирает обратно. Если уж он болен и зависим от этого едкого дыма, то она не заставит свою Энид даже помыслить о таком.

Однако появившийся на мгновение портсигар наталкивает обладательницу блондинистых волос на одну идею. Она ведь так и не сделала ответный подарок, верно?

— Тогда следует и дальше подумать. Истинные рёбра — библиотека, — они медленно уходят с мостика, не замечая, как позади Бьянка откровенно глаза закатывает. Но с улыбкой. Две идиотки. Её идиотки.

— Свободные — парк? — губы Уэнсдей трогает улыбка, когда она замечает смешок Энид. Логично, в принципе. Ей нравится. Ей приятно, что девушка настолько её понимает. Что знаний хватает, дабы подобный «шифр» придумать. Будто влюблённые какие-то, думает Уэнсдей и ей не становится противно. Она, быть может, даже прочитает парочку лёгких романов, чтобы лучше понять этих глупцов, что посмели в сердце кого-то пустить. Такие же глупые, как и она, на самом-то деле.

— А что насчёт ложных? — Энид аж замирает, явно задумываясь о вопросе. А после, поджав губы и повернувшись лицом к молодому, она приподняла уголки губ, явно смущаясь.

— Срочная встреча в парке? Пусть они и ложные, они… очень важны.

— Я согласен, — и они снова продолжили прогулку.

Энид в тот вечер даже помогла детям слепить снеговика, оставляя Аддамса вместе с Бьянкой пускать дым в воздух, лишь бы скрыть влюблённый взгляд и множество вздохов, когда явно запыхавшаяся Синклер смотрела на него. На неё. В самую душу, растапливая сердце, как снег в своих руках с перчатками. Насколько же мисс Синклер была горячей…

***

«Я бы желал сегодня разобраться с третьей парой ребёр. Что-то не сходится.

Надеюсь, Ваша подготовка проходит лучше.

У.А.»

Они встречаются в библиотеке уже в январе. Тут мало людей, много книг, столы завалены множеством ровных и не очень стопок, поэтому, заняв свой излюбленный столик в самом дальнем углу, они, стараясь читать (при этом не продвинувшись ни на страницу), много переговаривались. И, что удивительно, не только о медицине.

— У меня есть три старших брата, — говорит как-то Энид известную Аддамс информацию, но та, будто забыв слова Ларисы, внимает как в первый раз.

— Наверное, вы многому у них набрались? — она спрашивает осторожно. Не желает как-то спугнуть рассказ. Поэтому делает вид, что перелистывает страницу, тут же глаза со слабым прищуром поднимает. И даже не пытается скрыть едва приподнятые уголки губ. Любуется. Бессовестно и нагло. Изучает лицо мисс Синклер, пока они сидят столь близко. Всего ведь на расстоянии протянутой руки. Ей только и остаётся, что отмечать её красоту. Её трепет ресниц. Её приподнятые уголки губ. Её губы…

— О, нет. Они намного старше. Лишь с последним я успела познакомиться, прежде чем он, бросив семью, отправился проповедовать в Африку, — она несколько грустно моргает, позволяя улыбке ненадолго спуститься, а после, поднимая глаза, ловя взгляд Уильяма, что тут же опустил его в книгу, ещё и покраснела, осматривая лицо этого юноши. Хочет пальцами коснуться. Снять осточертелые перчатки… Провести по каждой едва заметной веснушке. Приласкать острые скулы. Линию челюсти. Мягко прижаться к губам…

***

«Почему свободные рёбра начинаются так поздно? Вот бы с четвертой пары…

Кажется, моя голова вот-вот лопнет от знаний.

Энид С.»

Они встречаются снова перед началом занятий.

Людей на улицах стало будто бы больше. Но они ловко маневрируют, стараются держаться всё на том же ненужном расстояние, которое давно бы следовало сократить, да пьют купленный в одном из (оставшихся после Рождества) киосков чай, делясь улыбками и взглядами, которые понимали, наверное, даже слепые, если б повернулись в их сторону. Но сами девушки избегали этого. Отмахивались, довольствуясь дружбой. И если Уэнсдей боялась правды, которая катилась с горы, как снежный ком, то Энид — что предлагать умирающему другу подобное будет не самым лучшим вариантом. Что она потеряет хотя бы эти не особо частые, к сожалению, встречи.

— Вы умеете кататься на коньках, мистер Аддамс? — Энид больше не называла её по вынужденному имени, что казалось напрасной тратой воздуха, ведь то, как звучали имя и фамилия из её уст — это два совершенно разных момента.

— Нет. Предпочитаю более изощрённые варианты пыток, мисс Синклер. И столкновение с людьми сюда не вписываются, — с каждым разом, открываясь Энид всё больше, показывая, что она за человек и какие ещё мысли роятся в её голове, Энид вначале даже испугалась. А сейчас — хихикает, пряча улыбку в деревянной кружке, что после придётся сдать… Хотя хотелось наоборот. Забрать из тонких ладошек и прикоснуться губами к месту чужих. Пусть и косвенный, но это всё равно будет поцелуй. Настоящий. Аддамс даже невольно кончиком языка по губам проводит, да стыдливо отводит взгляд. Надумал тоже.

— Вы как всегда мрачный. Да и… можно кататься с утра или вечером, — когда на льду остаются парочки. И Энид бы не против опоздать на перекличку, лишь бы попробовать держать Аддамса за руку и научить его чувствам. Излечить хотя бы эту вечную усмешку.

— Видимо, Вы умеете. Однажды Вам достанется самый неуклюжий партнёр для подобного, — и снова усмешка. Будто Уэнсдей не замечает. Будто не режет себя, пока так шутит. И, хорошо, видимо, её поняли не так, ибо заметно зардевшиеся щёчки Энид волновали куда больше, чем предыдущие собственные слова.

— Мой партнёр отменно танцует, мистер Аддамс. А умение стоять на льду не говорит об… — Энид не успевает закончить, потому что, засмотревшись на удивлённого юношу, она чуть скользит по сделанной детьми опасной полосе.

Она правда пытается удержать и чай, и себя на ногах, но тело не всегда подчиняется, и думая, что сейчас с ног до головы обольётся всё ещё горячим напитком, зажмуривается.

А Уэнсдей, что просто не могла позволить этой девушке упасть и что-нибудь повредить, действовала на каких-то нечеловеческих инстинктах, приближаясь, да прижимая девушку за талию к себе. От страха глаза распахиваются шире, а губы приоткрываются. Энид так близко, так катастрофически близко, что Уэнсдей даже невольно притягивает к ней. Словно магнитом. Словно были силы, которые способны не сделать такого.

Пульс пробил какой-то неизвестный потолок, когда горячее дыхание из приоткрытых губ Энид коснулось её щеки. Когда блондинка распахнула свои глаза настолько близко. Когда взгляд, прикованный к этим волшебным омутам, совершенно не допускал к разуму никакую другу информацию к мозгу.

— Как же Вы собрались быть учителем, мисс Синклер? — так и не отпустив девушку, слова звучат тихо и несколько… нежно. Пусть и с определённой надменностью. И улыбка Энид, пока та не потянулась к её плечу, стряхивая снежинки, снова будет сниться во время снов.

Восхитительный ангел, попавшийся в руки демона.

— Я о том и говорила! Умение стоять на коньках не подтверждает, что человек перестаёт быть неуклюжим. Спасибо, Уильям, — и снова имя.

Имя, которое остужало похлеще, чем вода в этом замерзшем пруду.

Имя, что зажигало подобно газу, вынуждая опасно вспыхнуть.

Имя, которое было произнесено с трепетом и нежностью. С тем, что так старательно старается Уэнсдей заглушить. Не дать взойти. Не позволить, чтоб после было настолько больно.

У неё уже был единственный провал. И вот к чему это привело.

Она помогает Энид уйти с опасного участка дороги, отводя хмуро взгляд. Надеясь, что смущение не заметно. Что глаза не показывают, насколько же хочется чаще это слышать. Возможно при иных обстоятельствах, но…

Четыре года обучения пройдут — и она уедет в Америку. Умрёт здесь. Или же будет присылать редкие письма, готовясь рвать и метать, едва увидит другую фамилию рядом с подписью. Но, разумеется, поздравит подругу.

А после замучает Бьянку спаррингом.

— Ох, простите, я… — Энид, тут же осознавая, что нарушила все нормы этикета, неловко сделала шаг в сторону, тут же отпивая чай. Но она не может солгать ему. Не может сказать, что не хотела. Не может даже себе признаться, ибо его имя уже давно на устах было. Просто… сорвалось лишь при касании и спасении.

— Всё в порядке, мисс Синклер, говорите так, как вам удобно. Идём дальше? — Уэнсдей старается не сильно акцентироваться на сильных ударах собственного сердца. Контролировать улыбку, но… как же хочется, чтоб губы Энид снова это имя выдохнули. Или же настоящее…

***

Уэнсдей была поглощена Энид. Она просыпалась от света солнца и впервые то не захотелось захлопнуть плотными шторами, ведь то напоминало о дыхании Энид, согревая её щеку. Она пила утренний кофе, ожидая трепетно письмо и каждый раз позволяя себе лёгкую улыбку, едва конверт с прекрасным почерком падал рядом с ней.

Она жила Энид. Их редкими встречами. Их завуалированными диалогами. Каждой секундой улыбки девушки. Блеска её бескрайних глаз, в которых было не так уж и страшно утонуть. В которых уже утонула.

— Ты совсем забросил наши занятия, Уильям, — обиженно как-то в середине января говорит Ксавье, заставляя вмиг письмо спрятать во внутренний, поближе к сердцу, карман и нахмуриться, прогоняя с уст улыбку. Этот жест уж точно не для него.

— Наши занятия не приносят того же, что я получаю от обучения.

— Твои ночные походы однажды заметят. И что будешь делать? Во время рисования ничего противозаконного хотя бы не происходит, — Ксавье будто обижен. Недовольно хмурит брови, пока взгляд, как и вилка в руке, перебирает то, что было вторым блюдом после похлёбки.

— В них нет ничего сложного. Я просто расставляю приоритеты, — Уэнсдей хмыкает, не собираясь вдаваться в подробности. Для Тайлера и Ксавье они так и не помирились с Энид. Для Тайлера и Ксавье Уэнсдей всё также тратит много времени именно на поступление.

И если Тайлер уже привык к тому, что друг не всегда рядом, то Ксавье, потерявший ученика и человека, с которым было, что удивительно, учитывая их склоки, комфортно — чувствовал себя не очень.

Но Уэнсдей не нянька. Она не будет его успокаивать.

Точно же?

***

Энид, сидя за столом уже близко ко времени прибытия в город отца, всё равно удивилась, получив два письма. Одно, она прекрасно заметила по белоснежной бумаге, явно от Уильяма. А вот второе, имеющий даже марки, точно от отца. И она первым открывает второй, радостно читая.

«Здравствуй, малышка.

Я буду в городе уже 25 числа.

Очень соскучился по моей любимой дочурке. Буду рад послушать, как у тебя дела. Не нашла ли ты кого?

Я люблю тебя. И везу новости и подарок. Встретимся на нашем месте, Эни?

Любящий тебя — папа (М. Синклер)»

Энид, пусть чуть и хмурится на моменте, когда отец, настолько вроде как уважающий то, чем занимается дочь, спрашивает про её сердечные дела, безумно рада получить письмо от него. Она радостно прыгает, сообщая подругам, что уже через два дня встретится с папой! Что он снова приедет. Снова отведёт её за сладким. Побалует хорошим обедом. Объятиями, по которым девушка уже соскучиться успела. Конечно! Ведь не видела с самого лета!

Уже успокоившись, убирая первый конверт, Синклер со смущением, читая не глазами, а самим сердцем, раскрывает конверт от Уильяма.

Да, отец. У неё появился тот, кто завладел сердцем. Разумом. Всей душой.

И она улыбается, читая его строчки. Проводит по тем бережно кончиками пальцев, каждый раз боясь повредить ровный строй. Будто он написал это пять минут назад. Будто те могли ещё не высохнуть.

Она, осторожно, стараясь, чтоб никто не увидел, наклоняется пониже, вдыхая аромат. Всё те же сигареты и что-то ещё. Что-то помимо бумаги и чернил. Запах ли это самого Уильяма? Неужели он не использует обычное мыло, а что-то из Франции? С отдушкой?

Это бы объяснило, почему Энид себя будто дома ощущает. В том лесу, где книги когда-то читала, сидя под деревом. Где разбиралась в словах, после осторожно, чтоб мать ничего дурного не подумала, уточняя у папы неизвестные ей по значению.

Тот лес, где она, спрятавшись под густой кроной дерева, дышала дождём. Где слушала шелест птиц. Где была собой…

Уильям, ты убьёшь эту девушку, сам того не ведая.

***

После встречи с Энид Аддамс чувствовала себя живым человеком. Впервые за столько лет ей было комфортно. И с кем? С девушкой. С той, с кем никогда не становилось скучно. Никогда не надоедало.

Энид — восхитительна. Энид — прекрасна. Она многогранна. И Аддамс раз за разом это в голове прокручивает. Каждую их встречу, начиная с балкона. С того, как мисс Синклер держалась в стороне. Как радовалась, не боясь оставить синяки.

Как жаль, что их не было.

И как жаль, что Уэнсдей её тогда оттолкнула. Но это бы не позволило увидеть силу. Увидеть великую мощь прощения. Увидеть…

— Уильям! Ты не видел Ксавье? — её мысли прерывает Тайлер, что выглядел взволнованным. Выглядел напуганным? Аддамс даже моргает, не сразу понимая, что это правда к ней обращаются?

— Тайлер. Я только вернулся. Откуда мне знать? — она хмурится, вмиг остатки радости после встречи с Энид пряча в самое дорогое место. Кажется, откровение о собственных чувствах к этой девушке хранила наравне со своей природой. Но сейчас, когда она увидела грустные и взволнованные глаза Галпина, в голове вмиг шестерёнки заработали. Ну не убили же его?

— Я везде искал. Даже в мастерской! Там чисто. Слишком чисто, Уильям! — Тайлер был взволнован. Он не знал, что ему делать. Однако…

Они резко заметили серьёзных учителей вместе с жандармами.

Боже, нет.

Уэнсдей, которая столь грубо поговорила в последний раз с Торпом, ощутила какой-то странный укол. Совесть? Страх?

Она срывается с места, наплевав на правила. Не обращая внимания на то, как Тайлер пытается её удержать. Девушка юноша становится прямо перед педагогом и незнакомым ей полицейским, однако, несмотря на первое удивление в глазах напротив, она даже сама брови слегка поднимает, слыша следующее.

— Мистер Аддамс, а мы Вас как раз искали.

— Меня? — она вовремя делает шаг назад, замечая, как какой-то бородатый мужчина достаёт из-за пазухи рисунок. Рисунок Ксавье. Что там рисовал этот скрытый парень?

— Вас. Вы когда-нибудь видели, чтоб мистер Торп сбегал ночами из школы? — удар под дых. Уэнсдей едва ли маску безразличия удерживает. Едва ли старается ровно дышать.

Что. Этот. Дурак. Натворил.

— Нет. Я живу в отдельной комнате. Мне так легче систематизировать подготовку для университета. Что произошло? — однако, вместо ответа ей перед глазами раскрывают картину.

Ну как картину. Подробный рисунок человеческой анатомии. То, о чём Аддамс бывало делилась. То, о чём они говорили во время занятий. Она не знала. Она не представляла, что конкретно тот рисует. Ей всегда казалось, что он даже её саму рисовал. Или что-нибудь из опыта путешествий отца, о которых юноша, почти что запертый в четырёх стенах, мог лишь прочесть.

— Вы когда-нибудь видели, откуда у него подробное знание запрещённого материала для обычного ученика? — мужчина говорил уверенно. Мужчина точно знал что-то, чего не знала она. И это било вновь и вновь по недавно ожившему сердцу.

— Я впервые это вижу. Где Ксавье?

— Мх, — поджимая недовольно свои обветренные и тёмные, от не самых хороших сигар, губы, мужчина рисунок обратно за пазуху убирает и внимательно в чёрные глаза смотрит, — мы не знаем. Ночью его видели на кладбище. Но куда он делся после — неизвестно.

— Я думал, ему не здоровится. Что с ним будет, когда поймают?

— Ой, мистер Аддамс, всё как со всеми. Тюрьма, а затем жёлтый казённый дом. Смотря, как быстро сознается во грехе, — у Уэнсдей вспотели руки. Она едва ли стояла на месте. Глупый, глупый Ксавье!

— Надеюсь, вы его найдёте. Я могу идти? — получая кивок, а после возвращаясь к Тайлеру, что едва ли место себе находил, Аддамс играла желваками, медленно водя глазами по следам Галпина.

Ксавье сбежал. Его не было в школе до сих пор. Его мастерскую перерыли и нашли целый анатомический атлас. Этого достаточно, чтоб упечь. Спрятать. Отобрать жизнь без убийства.

— Что ты узнал? Он жив? Что тебе показали? — Галпин наконец-то перестал мельтешить перед глазами, позволяя складывать тайную мозаику. Она знала, где Ксавье. И его скоро найдут.

— Надеюсь, жив. Потому что я планирую убить его. Он сбежал ночью на кладбище. Идиот! — шипя, что уже показывало уровень напряжённости её будто бы стальных нервов, Аддамс топнула ногой.

— Что он… Боже. Боже-боже-боже! По крайней мере, тебе не о чем волноваться. Он не сдаст. Тебя прикрыть? — Тайлер, что был сыном одного из жандармов, что явно сейчас школу пылесосили, пытаясь найти пропажу, соображал неплохо. Уэнсдей бы выбрала такого парня, если б она была по мужчинам. Наверное. Хотя, учитывая судьбу, что любит играться, она уверена, мисс Синклер напомнила бы снова о чувствах. Об эмоциях и бьющемся сердце.

Но, к сожалению, сейчас не об этом.

— Да. У меня есть план. Он будет в порядке.

И Уэнсдей, оставляя Тайлера, срывается с места, вспоминая о том заброшенном доме, куда они однажды, ища место, где покурить без проблем, будучи ещё слишком юными для такого, забрели.

Он сказал, что там очень эстетично. Он говорил, что это идеальное место для игры в прятки.

Он обязан быть там. Иначе она его убьёт.