Где искать Розу надо было, непонятно: забрали ли ее готовиться к празднеству, которое через три день придет к ним в деревню, или сама убежала и прячется теперь от злых людей? Кэйа бегал от дома к дому, заглядывал в курятники, смотрел вдаль, вглядывался в речку, вечерней дымкой покрытую, но нигде сестры не находил. Не на шутку рассердившись, он наконец-то бросил бездумную беготню и направился, сжав кулаки, к дому старосты.

Староста у них был дряхлый старик, который всегда со своей женой везде ходил, потому что ослеп уже на один глаз и хромал. Однако слушали его исправно, и все надеялись, что ещё год проживет, а затем и другой, хотя его у его старшего сына, следующего главы, уже голова проседью покрыться успела. Кэйа увидал его на лавке перед домом; тот сидел и курил трубку. Жены его рядом не было. Поджав губы, подошёл он к нему, встал перед видящим глазом и крикнул в сердцах, так, что те, кто с работы возвращался и на улице был, остановились и посмотрели на них:

— Ты не можешь так поступить! Бабку свою лесному царю отдай, а сестру мою не трожь!

Усмехнулся глава, криво скосило его рот. Посмотрел в глаза Кэйе, тут вся его храбрость и улетучилась.

— Это честь — за лесного князя замуж выйти. Каждая мечтает о том, чтобы граф, барон или, того выше, король ее к себе в замок увез. Чем же князь хуже, даром, что лесной? — Кэйа задышал часто-часто, кулаки сжал, только старик продолжил, не обратив внимание на его злость. — А девчонка твоя хоть так благо деревне принесет.

— А что она, бесполезная, что ли? И работает, когда попросишь, и никогда в помощи не откажет!

— Ничего уже не изменишь. Решено это было ещё задолго до сегодняшнего дня.

— Да вы… — он покраснел от гнева, и глаза кровью налились. Встал он прямо перед стариком, смотрел ему в глаза, и в тот момент всем, кто наблюдал за ними, почудилось, будто над деревней ветер поднялся страшный, тучи нагнал и солнце скрыл. А Кэйа и не видел этого, потому что от злости ослеп. — Да вы все просто ненавидите Варку, потому что правду говорит. И детей его ненавидите! Лучше сам иди, раз ничего не делаешь! Сидишь тут на лавочке да табак жуешь, кому ты нужен?! Вагнер читать умеет, я тоже, если кому надо будет, прочтем и напишем!

И разозлился же старик тогда! Сам покраснел, трубку выплюнул и поднялся, точно не хромой, и замахнулся на него клюкой.

Неизвестно, что случилось, ударь он его, только тогда Кэйю дернули за плечо назад, так, чтобы он вскрикнул и упал наземь, под облегченный вздох людей. Тогда и ветер стих, и тучи исчезли. Кэйа оглянулся, злой, обиженный, готовый вскочить и все высказать тому, кто не в свое дело лезет, да и не смог. Это Барбара была, и она стояла за ним и смотрела, а затем села, взяла за плечи и потянула на себя:

— Не надо, — тихо прошептала она, — Не зли, и сам не злись. Пойдем лучше.

Он все продолжал сидеть, мгновение, другое, а затем поднялся, смахнув с плеча девичьи руки, и вновь взглянул старосте в глаза. Кэйа сощурилсч, набрал воздуха, но не закричал, а прозвенел, как гром, заполнил своим голосом каждый угол: 

— Чтоб в тебя молния попала, и в бабку твою, а сын под землю провалился.

Сказал это и резко плюнул себе под ноги, а потом послушно поплелся с Барбарой прочь, не смотря ей в глаза.

— Зря ты это, — тихо произнесла она. Кэйа лишь фыркнул. 

— Да что с ними будет? Нет этого ничего. Варка так говорит.

— А может, и есть. Ты ж своими глазами не видел, откуда тебе знать.

Кэйа ей ничего не ответил, лишь отмахнулся, отказавшись думать о том, что только что сделал. И вместе, закрыв рты, они пошли к Розе.

Деревня та была небольшая, и своей церкви не имела, но не то, чтобы местным большая охота была молиться и причащаться, раз они уже князю лесному свою верность отдали. Ближайшая церковь стояла в городе; тамошний священник часто появлялся в деревне, чтобы дела чужие справить, и дочь, одну из двух, с собой брал. Тогда они и встречались, Роза и Барбара. Кэйа понял это сам, пока шли. 

Они вернулись к своему же сеннику, в котором он их поутру застал. Отворили ворота, впустили вечерний свет на мгновение, а потом Кэйа углядел в глубине свечной огонек и руки, свечу державшие. И тогда не выдержал и бросился к ней. И Роза, колючая и резкая, тогда обняла его крепко-крепко, как никогда не обнимала.

Сели они втроем вокруг свечки и смотрели, как огонек с темнотой играется. Роза колени обняла, вздохнула. Заскрипел ее голос в тишине. 

— Мы уже года два так. Барбара с отцом приезжает, или тайком, одна, на телеге чьей-то. И я, тоже тайком. И мы… мы… — она подняла на Барбару глаза, словно спрашивая, можно ли говорить. Барбара кивнула и продолжила вместо нее.

— Мы сбежать хотели, Кэйа. Под равноденствие, когда все на праздник соберутся. Розу там никто искать не ищет, а я…

— Сбежать?! — воскликнул Кэйа, и тут же на него зашипели за громкие звуки, и он шею втянул и притих, но возмущаться меньше не стал. — Как это — сбежать? А Варка? А как же… а как же я?

— А ты что, дите малое? — отрезала Роза. — Или Варке помогать не будешь, если меня не станет? Если замуж выйду, или умру? Ну, так теперь выбора у тебя и вовсе не осталось. Не будет меня, и все.

Ни от кого не скрылось, как дрогнул ее голос тогда; как не хотелось ей умирать, не хотелось становиться пленницей всех этих небылиц и сказок, в которые Варка строго-настрого запретил им верить. Боялась Роза: сказки, так ею ненавистные, окажутся былью.

Замолчали они тогда, лишь смотрели, как медленно тает свеча, тает, как время, которое дали им на то, чтобы попрощаться друг с другом. Тогда вновь Кэйа внезапно поднял голову, посмотрел ясными глазами вперёд себя и дернулся, и коса его тоже дернулась и упала ему на плечо:

— Вы ж сбежать хотели в праздник, да? А как хотели?

— Как еще сбежать можно? На лошадях, конечно же, чтоб когда люди вернулись, нас уже и след простыл. 

Кэйа улыбнулся:

— Так вы и сбежите, на лошадях. А я невестой побуду.

Ни Барбара, ни Роза ничего ему не ответили, лишь зыркнули, словно не Кэйа перед ними сидел, а местный дурачок. А Роза и вовсе нахмурилась, и рявкнула на него, так, что улыбка у Кэйи вмиг исчезла:

— Тебе что, голову на речке напекло? Как ты вообще мог до такого додуматься?!

— Так и смог! — возмутился он, — Так и смог, мы же с тобой почти одинаковые по росту и по телу. А невесте князя лесного всегда лицо платком завязывают плотно, никто не узнает, что это не ты.

— Дурень! Ты же плоский, как доска половая! 

— Тоже мне, проблема, — оскорбился Кэйа. — Тряпок насую, и все. Да и ты сама не бог весть какая, и тряпок много не нужно будет.

— Ах ты…

— Прошу вас! — Барбара развела руками, а Кэйа с Розой так и просились, чтобы вновь устроить в сеннике сумятицу, да ещё и такую, чтобы пух летел, и волосы клочьями выпадали. — Нет у нас времени на споры! Кэйа, послушай, это ведь… это ведь обряд, — голос ее стал тише, и свеча, дрожавшая от не начавшейся склоки, успокоилась. — Замуж за зверя, и свеча венчальная, и венок… даром, что не в церкви. Но…

— Тоже мне! — перебил ее Кэйа и фыркнул. — «Обряд»… ну и что? А дети когда в жениха и невесту играют, они тоже, что ли, венчаются? Да и зверь этот — поймали волка или медведя, накормили, чтоб там же не набросился ни на кого, и приволокли.

Кэйа улыбался, а Барбара смотрела на него так грустно и холодно, что улыбка тут же сникла, стерлась с его лица.

— Он сам приходит, всегда разный. То медведь, то волк. Совой может прилететь, или змеей приползти. Приходит и ждет, пока невеста к нему подойдёт, со свечой и в платье, а голова по шею платком белым повязана, чтоб лицо скрыто было, как у куколки детской. Уходит за ним в лес и не возвращается. Знаешь, сколько там уже их, лесных невест похоронено?

— А может, они все сбежали. Экое дело — от змеи-то сбежать, — встряла Роза, и Кэйа закивал, как если бы они вовсе никогда не дрались и не ссорились.

— Если бы сбежали, то не нашли бы охотники ни костей, ни платьев разорванных.

Ничего не ответил ей Кэйа, потому что крепко задумался над своей судьбой. Над тем, на что сам себя обрекал, потому что наглый был и храбрым себя считал. Только вот одно — это с сестрой подраться, в лес за братом уйти или на старика рявкнуть, и другое — попасть в лапы зверю. А вдруг и правда, то князь лесной, страшное чудовище, которое разорвет его, как только они уйдут достаточно глубоко в лес?

— А может, его одолеть можно? На всякую тварь свое средство найдется.

Барбара покачала головой.

— К отцу многие ходили за благословением, чтобы зверя одолеть. Он сам рассказывал. Однажды даже колдун в церковь пришел, представляешь? Сказал: в бога твоего не верю, но хочу, чтобы благословил на верное дело. А не верное разве дело, говорит, такую нечисть в глубины леса изгнать, откуда она к людям ходить привыкла? Отец его благословил, да вот только после него другие были. И, раз продолжают приходить, то ни у кого одолеть зверя не получилось.

Снова тихо стало в сеннике. Все сидели и думали, и каждый — о своем. Роза думала, как ей сбежать, как улизнуть из беды, как простить себя, если Кэйю за нее волки разорвут; Кэйа же жалел себя и все пытался, возвращаясь к беседе в своей голове, свои слова назад вернуть, да только поздно уже было. Смотрел он на них, на то, как они переглядываются, как за руки друг дружку держат, и понял, что не сможет.

— Я нож возьму с собой. К ноге привяжу, или к животу — юбка же будет, — проговорил он и рассмеялся внезапно, и девушки к нему повернулись. — Вот, видишь? Ты у меня штаны воровала, когда мы маленькие были, а теперь я у тебя платье сворую. И жениха.

— Да иди ты, дурень, лесом, — рыкнула Роза, только смеяться он не перестал. Тогда она тоже улыбнулась.

— Куда-то туда и пойду, сестрица!

— И соль возьми, — наставила его Барбара.

— Зачем? Грибы солить, если на ночь останусь?

— От нечистой силы. Спрячь мешочек и к ноге привяжи, повыше, юбка скроет.

— Юбка вообще все скроет.

Развеселились они, засмеялись, стали решать, как и что им делать. Роза рассказала, что ей самой женщины передали: что давеча перед праздником она в баню уйдет, напарят ее, а спать вернется в отчий дом. Там оденут ее, лицо скроют. Оттуда она и отправится к лесу. 

— Подруги обычно это делают. А у меня подруга одна, — кивнула Роза на Барбару, а та улыбнулась. И Кэйа улыбнулся с ними, и руки потер.

— Вот и порешили. Тогда, когда вы одеваться будете, тогда невесту и подменю, а потом говорить не буду, чтобы никто ничего не понял.

— От тебя и не ждут. Подведут куда надо, в руку свечу вручат, и… — нахмурилась Барбара, а затем вскричала так, что обо на нее зашипели. — Руки! А руки как же?!

Руки у Кэйи были большие, с длинными пальцами, были смуглыми и совсем на сестрины не походили. Он поднял их на свет, посмотрел, понял. Вновь принялись думать.

— А он краги возьмёт, длинные и толстые.

— Да кто перчатки летом надевает, особенно такие, по локоть и уродливые в довесок?

— Я знаю! Я руки в фартук спрячу, и…

— А свечу ты как брать будешь?

— А когда надо будет, тогда из платка руку выпущу и свечу возьму.

— Да тогда ж все поймут, кто невеста!

— А ты ее в платке и возьми! Это ж не кольцо, взял свечку, и держи, сколько надо.

— Ага, а другая рука? Исчезнет, что ли?

— Да кто мне под юбку смотреть будет?

— Имена назвать?

— А вот и назови!

— Ах ты!

Распалились опять, как молодое пламя, так, что Барбаре зашипеть на них пришлось. На том и порешили: встретиться рано утром в день праздника, когда никто смотреть не будет.

Весь следующий день Кэйа ходил, как ужаленный, и никакая работа у него не ладилась. Сколько ни ругался на него Варка, а думал, понимал: по сестре горюет. Они же вместе были с самого его появления, с момента, когда Варка озябшего мальчонку домой принес и Розе в руки вручил. А потому сказал ему работу оставить и со вздохом отправил к волчонку, вымыть его и развлечь.

Кэйа вышел тогда из дома, и вовремя: заметил, как мальчишка в сторону леса косится. А когда он стал перелезать через изгородь, поймал и обратно затащил, и понес с собой к ушату, в котором они воду хранили.

— Хорошо тебе, да? — спросил его Кэйа, а братец смотрел на него внимательно и печально. Зачерпнул Кэйа в ладони воды и приложил к пухлым детским щекам, и он зафырчал ему в руки, морщась и отмахиваясь. — Где уже завозился, а, волчик? И ты ведь ничего и не знаешь, да? Что сестру свою сегодня в последний раз видишь, — вздохнул он, а затем заозирался, все Варку искал, или кого другого. Не найдя никого, Кэйа нагнулся к его уху и прошептал. — И меня тоже. Ты один с Варкой останешься, понимаешь? Но я вернусь, так что ты уж его не зли и в лес не убегай. И не дерись. Только отвечай, если что, потому что ни меня, ни Розы больше не будет, — Кэйа осекся, замолчал и поспешил извиниться, исправиться. — Долго, то бишь, не будет. Эх, если б ты хоть что-то сказать мог, кивнуть, что понимаешь…

Мальчишка смотрел на него большими глазами, слушал, а рта не открывал, и ничего на его лице непонятно было. Кэйа со вздохом отпустил его, он и побежал опять играть.

И ночью ему все не спалось: то заснуть не мог, потому что о предстоящем тревожился, а как задремал, так и приснился ему лес, к деревне примыкавший, и медведь, обязательно большой, уродливый, со шрамом, а глаза у него кровью налиты были. Только его и ждал. И во сне беспокойном он не услышал, не заметил, как сквозь волчонка, с которым кровать одну делил, пробралась к нему Роза. Нависла она над ним и рот закрыла, чтобы, проснувшись, не заорал. А Кэйе все казалось, что медвежья лапа за ним пришла. Распахнул он глаза, забился на кровати, заскулил, а когда увидел, что то сестра, а не медведь, разозлился.

— Ты чего это?! — шипел Кэйа, когда Роза с него слезать стала и рядом легла. И Кэйа, когда ее увидел, успокоился и задышал глубоко, и глаза закрыл. — Весь день тебя не было. В бане, что ли, сидела?

— Сначала меня травами окучивали, как пчелу какую-то, — проворчала она, — Когда Варка баню растопил, тогда и в баню, с девками этими и их матерями. Волосы маслами измазали, до сих пор несет на всю деревню.

Она говорила, а Кэйа слушал и принюхивался, и правда чувствовал запах не сестрин, тяжелый, сладкий. Роза заметила это и нахмурилась, и пихнула его в плечо:

— Ты что, нюхаешь меня, что ли?!

— И вовсе нет!

— Давай-давай, а то мы расстанемся, и все. Забудешь, как пахну и как выгляжу.

Они замолчали, да только ненадолго. Роза повернулась на спину, посмотрела в потолок, и зашептала в ночной тишине, а Кэйа на нее смотрел.

— Я столько лести даже от Варки не слышала, когда первый платок состряпала. Он хотя бы потом в лицо мне сказал, что платок из рук вон плохой получился, а эти…

— А что они?

Солнце тогда рано все ещё вставало, и сквозь окошко в дом свет падал рассеянный, уютный; вроде и темно было, а вроде и лица друг друга они видели, и печку из-за угла другой комнаты. Лицо у Розы преобразилось, погрустнело. Редко когда он ее такой видел.

— Да все квохтали, какая я красивая. А за спиной шептались, мол, уродина редкая. И коса тощая, и сама как кость, и лицом бледная.

— Тоже мне! А ты их слушай больше. Ты сильнее, со всем быстрее справляешься, да и работать дольше можешь без устали.

— Это-то да, — Роза кивнула ему, но не улыбнулась. — Да только все равно я уродина.

Кэйа смотрел на сестру, и невдомёк ему было, что ее, наглую, грубую, веселую, могло что-то расстроить. Солнце взойдет, и вернется прежняя Роза, а сейчас, под покровом ночи открылось в ней что-то, на что Кэйе ранее нельзя было смотреть.

— Никакая ты не уродина, и все тут. Если мне не веришь, то иди и у Варки поспрашивай. А если уродиной считают, то им же хуже: они, значит, тебя не знаю, и подмены не пронюхают. А вы убежите и будете счастливы.

Она кивнула, не глядя на Кэйю. А он не отставал, потому что решил, что можно уже дальше разговаривать, что все хорошо, что Роза к нему прислушалась.

— А что вы делать будете?

— С Барбарой-то? В город поскачем. Может, лавку откроем, когда денег заработаем. Не ближайший, не там, где у ее отца церковь. В Мондштадт. Она шить будет, а я прясть и тяжести таскать, или в таверне работать. Может, читать кому что буду. Ты ж научил, — Роза посмотрела на него наконец-то и улыбнулась, так ярко и горько, что не выдержал Кэйа, потянулся к ней. Обнялись они, крепко обнялись, и страшно им было друг дружку отпускать. — Мы тебя подождем до вечера у поля, там где лес кончается. От деревни пойди прямо в лес, так, чтобы никто уже не видел тебя, а там… Ты же нож возьмёшь, да? Момент подлови и бей в морду, в глаз, в шею, а упадешь, то на ноги целься, чтобы не догнал. И кричи! Кричи, многие звери крика боятся. А потом беги по правому плечу и никуда не сворачивай. Хоть платье разорви это несчастное, хоть что, но беги, беги вправо, там лес быстрее кончится. Поскачешь со мной на лошади, и вместе в город поедем. Будешь книги переписывать. Ты ведь… — она повернулась к нему. Посмотрели друг на друга и внезапно нашли что-то еще, новое, сокровенное. Весь вечер они друг в друге клад открывали, секреты и тайны, а теи заканчиваться не думали. — Ты ведь тоже такой, как я. Жену себе точно искать не будешь. Да и никто на тебя на такого не купится.

Они рассмеялись. Кэйа пихнул ее в плечо и успокоился, и услышал вскоре, как Роза захрапела, как заерзал волчий мальчишка на своем месте и как, найдя сестрину руку, обвился вокруг нее. А он один остался, и один лежал, и думал.