— Ты про колдунов что знаешь, а, Кэйа?

— Я-то? Да я в них и… — Кэйа осекся, нахмурился: вроде и хотел сказать, что не верит, ведь с детства Варка в головы их вбивал, что человек сам над своей судьбою властен, а вроде и походил по лесу, навидался всякого, и говорить так больше не хотелось. — Не знаю ничего. Они, пожалуй, людей в лягушек от злости обращают, как в сказках говорят.

— Так-то оно верно, — грустно протянул Мика, — Дело тут нехитрое: поплевать на лягушачью шкурку и назвать имя того, кого проклясть хочешь. Но если простой человек все это повторит, то только дураком прослывет, а все потому, что не знатко́й, и силы у него такой, какая у знатких, нет. Знаешь, откуда они свою силу берут? От чертей, которые им служат. Чем больше чертей, тем больше силы они дают, потому что все черти с Бездной связаны.

— Но не просто же так?

— Разумеется. Колдунов мы любим, поэтому и помогаем. Они нам работу дают. Ты, может, так и не думаешь, а черти работать любят, если работа хорошая. А когда колдун умирает, его душа-то сразу в Бездну падает, и приносят ее именно те, кто у него во служении был. А это и почет, и уважение. А у твоего сокола чертей была полная кадушка. Все, кто сейчас над нами бегает, это его прислужники. Кто от отца достался, — он тоже сильным знатким был, — кого он сам нашел. Представляешь, какая в руках его сила собралась?

— А почему вы все как люди выглядите?

— Ты чертей хоть раз видел? — возмутился Мика, а потом заметил, как Кэйа на него посмотрел, понял, тяжело вздохнул. — В сказках их как описывают? Лохматые, мохнатые, с рогами и копытами. А когда-то давно людьми были. Вот на праздник мы и одеваемся в людей, как вы в одежду.

— Ясно…

— Так вот. Этот колдун однажды прослышал, что где-то деревня есть, которая души невинные лесным зверям скармливает. Все его одолеть пытались, то воины, то знахари, и ни у кого это не получилось. Только кто именно в лесу прячется и такую жертву требует, неясно: то ли сам леший, а, может быть, и водяной; может, и поменьше кто, взаправду из князей лесных…

— Так они существуют?!

— Конечно существуют! Кто беличьим княжеством заправляет, кто медвежьим. От людей им обычно ничего не нужно, но мало ли, какой уродится? А одолеть лесного князя — большая честь любому колдуну. У людей уважение, у нечистого страх, а себе — сила. Ну, тот колдун и отправился в лес, а перед этим, чтобы наверняка, еще в церковь местную заглянул и огонь освятил, чтобы на князя и с дьявольскими силами пойти, и с теми, в которые люди верят. Как мы тогда намучались, под святыми сводами сидеть у него за пазухой! — запричитал Мика, но Кэйа ни жалости, ни сочувствия к нему не почувствовал. 

— А он что, в архонта не верит?

— Думаю, нет. Ни разу за ним не видел, чтобы он молился или в церковь ходил, кроме как чтобы свечей купить для своих обрядов.

— Ну так если не веришь, — нахмурился Кэйа, — то и освященный огонь бесполезен.

Мика услышал, и лицо его, кроткое, жалостливое, в свете их маленькой свечки исказилось злой ухмылкой.

— Так ты же, Кэйа-господин, — пропел он, — тоже в лесную нечисть не шибко верил. И что, в лесу только белок с волками встретить успел?

Насупился Кэйа, решил, что ни слова больше в ответ не скажет. Мика тогда снова мальчонкой невинным стал и продолжил:

— Так вот, про колдуна нашего: видать, до него никто не догадался на князя и с божьей силой, и с чертями идти, вот он князя и одолел. Волком он был и волками княжил. Брал ли ваших невест в жены? Того уж не знаю, извиняй. Тяжкая это была драка, всем нам тогда сильно от него досталось… А на том месте, где волк помер, сейчас холм вырос. До сих пор там волки собираются, будто чуют, что господина потеряли. Ну, наш-то после такого больно зазнался, да так, что старшие беспокоиться стали: а не взбредет ли ему в голову в Бездну спуститься, к самой чертовой царице-матери? Трое их было: Кручка, Цыпленок и Субретка, они царице-матери служили, пока в Бездне сидели, поэтому и нами помыкали. Их еще отец колдуна к себе заманил. Они и придумали, как себе шкуру сберечь, а колдуна проучить за наглость и бахвальство: когда колдун от людей вернулся, они пир устроили, такой, как сейчас над нами идет, со снедью, с выпивкой, с песнями. Мол, в честь господина нашего, умного-смелого, решили праздник закатить. Начали кормить-поить, а он и глазом не повел. Они его знай нахваливают, а все подливают, да не пива или зеленого вина, а огненной воды, которую из самой Бездны вычерпали. Ну, он ею и напоролся: глаза закатил, свалился на стол, а изо рта смола черная потекла: это огненная вода души коснулась и окрасилась. Ясное дело, у колдуна-то светлой души быть не может, — Мика вздыхал, а сам исподтишка смотрел, как его слова на Кэйю подействовали. Тот опять глянул широко раскрытыми глазами, полностью поглощенный историей, испуганно прошептал:

— Он умер?

Мика махнул рукой.

— Да какое там! Заснул так крепко, что пушечным выстрелом не разбудить. Тогда Кручка его и прокляла: обратила в собаку и наказала каждый год им, нам, то есть, по душе приводить. Тут и придумывать ничего не надо, раз местные деревенщины сами на блюдечке их отдают, даром, что князем притворяйся и веди себя хорошо. Так и живем: каждый год он невинную душу приносит, невесту из ваших. Это же всегда девка чистая, а у таких души самые вкусные. А как свадьбу отгуляем, так ее в бездну и утягиваем. А колдуна то в собаку, то в птицу, то в медведя Кручка превратит, и он дальше по лесу бегает, пока время не придет.

— А если ему отказаться? Что тогда будет?

— Тогда его заберут. А колдуны смерти больше, чем обычные люди боятся, потому что знают, кому силой обязаны и перед кем долг будут вечность выплачивать. 

Он закончил говорить и умолк, оставил Кэйю думать над тем, что услышала маленькая комнатка под домом. Кэйа нахмурился, осмотрел его внимательно, спросил:

— И зачем же ты мне все это рассказал?

Замер чертенок в теле человека, и вновь на Кэйю посмотрели эти большие глазенки, над которыми он тогда сжалился. Он вздохнул, да так горемычно, что даже мошки, которые у дома кружили, наверняка от печали сложили крылышки и разбились о землю.

— Ты помнишь женщину, которая тебе теткой соколиной представилась? — Кэйа кивнул. — Так это и есть Кручка. Она при жизни ведьмой была, потом сгорела и в Бездну низверглась, а теперь всеми нами заправляет. А других ты видел? Видел, что я им даром, что в пупок упираюсь? Когда приходит черед душу раздирать на куски, мне-то самый маленький достается! — обиженно захныкал он. — Сами мы от хозяина уйти не можем, а когда он псиной по лесу бегает, то ты, считай, и свободен. Делай, что хочешь, любые беды насылай! Но это только если ты сильный да большой, а таких как я коровы хвостом прогоняют, а уж если какой другой знатко́й приметит, что я на его землях пакощу… Плохо мне, Кэйа-господин! При колдуне-то всяко лучше было: пускай он и пинал почем зря, но работу давал хорошую! Вот и хочу его вернуть, чтобы всем неповадно стало, а мне — свободно.

— А от меня-то ты что хочешь? Чтоб я с ними поговорил? Я же не, этот… не знаю, не знатко́й, да и здесь меня быть и не должно вовсе.

— Именно потому-то и рассказал. Если уж ты там, где тебя быть не должно, то, может, и проклятье, которое никто снять не может, снимешь?

Кэйа выпрямился, руки на груди сложил и хмуро зыркнул на Мику. Не хотелось ему сразу соглашаться; непонятно, что делать и как поступать, но от услышанных слов он внезапно почувствовал огромную власть, которую в сердце своем пронес: раз в лесу выжил, раз забрался так далеко и так глубоко, стало быть, и на большее способен. К тому же, захотелось ему, услышав, что сокол тот все-таки человеком заколдованным был, посмотреть, как выглядел его жених, и расспросить обо всем и в глаза посмотреть, найти в них хоть каплю жалости ко всем девушкам, которых он в бездну утащил.

— А ну-ка расскажи, что делать надо, чтобы твоего колдуна обратно человеком обратить.