Глупо было надеяться, что всё теперь наладится само по себе, без каких-либо усилий — к чести аль-Хайтама, он таких мыслей и не допускал. Оно, конечно, не наладилось; как показывали новости последних дней, всё наоборот становилось хуже. Призрачный след, за которым охотился Сайно, испарялся на глазах. Ни единое лицо в Академии не вело себя слишком подозрительно — матры проверяли одного за другим, но никто не высовывался, будто у убийцы, видимо, всесильного и невидимого, не было подельников. Рабочий процесс, пошатнувшийся после покушения, начал медленно набирать ход — без великого мудреца Академия стояла на ушах и с трудом справлялась с нагрузками. Из уст Сайно Хайтам знал, что нынешние мудрецы даршанов пытаются организовать что-то помимо учебной деятельности, но не могут похвастаться успехами. Внутри Ртавахиста назревала тихая, но кровопролитная война: боровшиеся за власть мудрецы и хербадыодин из титулов академиков не могли выбрать мудреца в Совет единогласно. Сайно припугнул самых громких — зная его методы, кто-то слабый духом наверняка отказался от притязаний и самоустранился из закулисной игры. Но наступившая тишина точно не продлится долго; в Ртавахисте собрались очень амбициозные личности.

Несмотря на всё это, аль-Хайтам пребывал в прекраснейшем расположении духа. Он вернул себе природное хладнокровие и любые известия воспринимал без лишней дотошности, но и не наплевательски — трезво и взвешенно, проводя их через несколько этапов анализа. Теперь, когда он набирался сил, он мог записывать догадки, не привлекая к этому Кавеха с его почти руническим почерком.

Догадок было совсем мало — никакой конкретики. Он пришёл только к одной-единственной мысли, хоть как-то сужавшей круг поисков: убийца был из Академии. Хайтам решительно отбросил Пустынников в ходе размышлений: уж слишком слаженное, отполированное преступление вышло. За те полгода, что Хайтам пробыл в должности, Сайно разбил на голову самые радикальные группировки, в штыки принявшие мирное намерение Кусанали объединить Пустыню и Сумеру. Оставшиеся, даже если скрывали откровенное неприятие, не обладали тем уровнем организации и оснащения, с помощью которого организовали покушение.

С меньшей уверенностью, но всё же вычеркнул он и Фатуи. В отличие от полудиких Пустынников, дипломаты из Снежной обладали всем: и людьми, и влиянием, и средствами. Тем не менее аль-Хайтам понимал, что совершать такое тяжкое государственное преступление — значит, рыть яму самому себе. К тому же у них не было явных противоречий: на рабочих встречах представители Снежной не вели себя вызывающе и не пытались надавить на нынешнего великого мудреца. Вероятно опасались после катастрофичного сотрудничества с Азаром, стоившего им многого. На их месте аль-Хайтам бы тоже судорожно зализывал унизительные раны, а не лез в новые сомнительные проекты.

Примерный портрет подозреваемого он очертил так: влиятельный, амбициозный академик, возможно, группа мудрецов. Человек, который был готов на всё ради власти, который сознательно хотел дестабилизировать Академию. Вряд ли здесь замешана личная ненависть.

Проблема была в том, что под это описание подходил почти весь цвет науки, — высокопоставленные мудрецы в летах. При этом с абсолютной уверенностью не подходил никто: даже самых заносчивых и спесивых академиков напугало дело Азара. Многие тешили тщеславие, желая дорваться до поста великого мудреца и перекроить Академию под свои нужды — но в то же время эти люди были трусливы, особенно после того, как потеряли мощнейшую поддержку (и одновременно главного конкурента) в лице Азара. Аль-Хайтам сомневался, что кому-то хватило бы смелости и безрассудства затеять покушение, подставляя под удар многолетнюю карьеру и дело жизни. Сам он проводил политику справедливости и разумности: в отличие от прошлого великого мудреца, Хайтам практически не ограничивал исследования и максимально оказывал поддержку даже самым скромным начинаниям. Из-за этого, конечно, пришлось где-то ужаться и сократить расходы — за этим следовали некоторые возмущения, но они не были категоричными. Явно не повод, чтобы мстить ему.

Нет… Здесь нужно брать шире. Дело было не в аль-Хайтаме — дело было в должности великого мудреца, вот и всё. К сожалению, это только размывало список подозреваемых и делало задачу сложнее.

Несмотря на все эти трудности, аль-Хайтам был спокоен. Видимо, дело было в том, что Сита…

Да, дело точно было в том, что Сита оказалась непричастна. Изводившие его подозрения оставили разум — и вдруг аль-Хайтам понял, что остался в обволакивающей тишине. Его душевное спокойствие коррелировало с помощницей — тоже проблема, вылезшая непонятно откуда, но разбираться с ней нужно явно не сейчас. Главное, что полученная правда придала ему сил — а жаловаться на источники энергии нерационально.

Прошло четыре дня с того самого момента. Аль-Хайтам отлежался, крепко встал на ноги; ожоги предстояло лечить ещё долгие месяцы. Как сказал Тигнари, наличие Глаза Бога благотворно влияет на восстановление организма, но и серьёзность полученных травм не стоит списывать со счетов. Сломанные рёбра не беспокоили, если Хайтам соблюдал осторожность и не перенапрягался. Кавеха всё-таки пришлось научить перевязкам, потому что Тигнари больше не мог присутствовать в доме постоянно. Два вечера сосед мучил аль-Хайтама, причиняя добро с напряжённым пыхтением. Хайтам, если начистоту, больше симулировал, чем действительно ощущал боль, — растерянное лицо Кавеха в такие моменты было бесценным. Когда Кавех раскусил его, стало по-настоящему больно: он умудрился ткнуть его прямо в багровый глубокий ожог, самый болезненный. Аль-Хайтам почувствовал, как руку пронзили насквозь раскалённым прутом, а на глазах выступили непроизвольные слёзы. Кавех в ужасе навалился на него медвежьей хваткой, — и задел ожог снова. Хайтам впервые потерял сознание от боли — к счастью, на короткое время. Неясно, чего именно сосед не ожидал — своих объятий или обморока, но, когда Тигнари привёл аль-Хайтама в чувства, Кавех скрылся из комнаты и не попадался на глаза почти сутки. Внушительный срок, учитывая, что не столкнуться в квартире было невозможно.

Хайтам забыл об этом недоразумении через пятнадцать минут — ситуация была такой незначительной, что его это нисколько не волновало. К тому же у него было, о чём подумать и чем себя занять.

Общение с Ситой приняло… эпистолярную форму. Они обменялись записками всего пару раз, потому что Тигнари навещал каждого по очереди через день, но… Хайтам почему-то разворачивал эти письма, когда ему требовалось отдохнуть от размышлений. Учитывая, что он редко возвращался к уже освоенным источникам научной информации, и никогда — к документам, собственное поведение выглядело нелогичным.

Первая записка была короткой, написанной неровным почерком — видимо, идея передать через Тигнари послание пришла ей в голову в последний момент. Насквозь пропитанное иронией письмо мысленно переносило аль-Хайтама в просторный кабинет великого мудреца, в безмятежную рутину, которой он теперь был лишён.

Уважаемый господин исполняющий обязанности великого мудреца!

Пусть Ваше выздоровление пройдёт стремительнее, чем вспыхивает на небе молния. Надеюсь увидеть Вас в добром здравии как можно скорее. С нетерпением жду невыносимых трудовых будней, обещанных Вами.

Ваша помощница,

Сита

Аль-Хайтам дословно помнил свой ответ — ему представилась возможность подумать полчаса, и он отбирал каждое слово, но вышло всё равно сухо и обезличенно.

Уважаемая Сита,

благодарю за пожелания. Поправляйтесь и Вы. Наслаждайтесь вынужденным перерывом, пока есть возможность.

Просто аль-Хайтам.

Она приходила в себя после оборванного контакта с Ирминсулем… «Наслаждайтесь вынужденным перерывом»? После такого? Даже на бумаге звучало ужасно, но Хайтам не подумал об этой фразе, когда Тигнари покидал его дом.

Несмотря на такую оплошность, в следующий раз он получил настоящее письмо. Аль-Хайтам вёл деловые переписки с представителями других государств, но у него никогда не было человека для переписки личной. Он писал Итэру, сообщая новости региона, — это тоже больше походило на деловое общение, потому что Хайтам никогда не писал ничего о себе. Те, с кем можно было обмениваться письмами, находились в Сумеру — Хайтам виделся с тройкой друзей весьма часто, чтобы быть в курсе событий. Поэтому получить от помощницы корреспонденцию оказалось неожиданно. Несмотря на то, что они находились недалеко друг от друга, он не мог избавиться от ощущения, что Сита пишет ему из какой-то долгой, богатой на впечатления поездки.

Господин,

я знаю, как Вы не любите разбираться с почтой. Поэтому — извините меня — не могу отказать себе в удовольствии занять Ваше время и внимание своим письмом.

Наверняка Вы сейчас прикладываете свой пытливый ум туда, куда нужно — к расследованию. Если бы кто-то попытался убить меня, последнее, что бы я делала, — бралась за дело самостоятельно. Но я не Вы, а Вы — не я, и в этом кроется прекрасное. Вам не свойственен азарт — так скажут люди, которые Вас не знают. Но я знаю. Если что-то займёт Вас, если что-то окажется достойным Вашего ума, то Вы перевернёте Пустыню вверх дном, только бы решить загадку.

Я не хочу вспоминать ту ужасную сцену с господином Сайно и его… известием. Я не вспоминаю. Вместо этого я пишу письмо с мыслью о том, что у него есть живой, дышащий адресат. Я вдосталь написалась писем в никуда в юношестве и не хочу, чтобы это повторилось.

Позвольте мне сформировать один мысленный образ, которыми Вы оперируете. Не претендую на высокую степень изобразительности — выбравшим на Кшахреваре механику вместо архитектуры с этим тяжеловато, — но я попробую.

Господин аль-Хайтам, Вы помните, как однажды сказали мне, что хотели бы посетить Драконий Хребет? Это было давно, много месяцев назад. Вы вздохнули устало, хотя тут же возразили, что не любите утомительные путешествия; Вам хватает и походов в Пустыню за древними артефактами. Не пренебрегайте этим желанием; Хребет — отличное место для отдыха после сумасшествия последних дней. Да, суровый климат, да, руинные механизмы, которых не берёт даже вечная мерзлота, да, опасные маршруты…

Но я была на Хребте в детстве вместе с отцом и могу заверить: это одно из самых живописных мест, что я видела. Здесь похоронена древняя цивилизация, о которой пишут неохотно и со скрипом, — чем не материал для исследований? Среди скалистых пиков завывают ледяные вьюги, и снег налипает на ресницы, так что не моргнуть, — но продрогшие ладони отогреваются о стенки железной кружки с сумерским чаем. Подумайте о том, чтобы провести такой нужный отпуск вдали от нашей жаркой страны.

Пусть мысль об уединённом отдыхе в месте, где единственный Ваш собеседник — это морозный ветер, исцеляет Ваши раны и придаёт сил для мозгового штурма.

Ваша помощница,

Сита.

Аль-Хайтам прочитал его один раз наискосок, чтобы убедиться, что оно не содержит срочных и трагичных новостей. Прочитал второй раз медленно и вдумчиво, сразу же освоил содержание — не чета научной литературе и древним письменам, от которых болит голова. Зачем-то прочитал третий раз, тут же после второго. Четвёртый. Пятый…

На пятом выучил содержание, провёл подробный анализ прозаического текста, составил стилистический портрет помощницы по одному речевому произведению — по привычке, просто потому, что умел делать это, будучи достойным выпускником Хараватата. Шестой раз, он надеялся, станет последним — в самом деле, возиться столько времени с документом уже неприлично.

Дальше он перестал считать, и письмо перетекло в его внутреннюю речь естественно, будто всегда было частью его сознания.

Аль-Хайтам попробовал ответить, но с ужасом обнаружил, что не знает, что писать. Несмотря на то, что он избегал общения, слова никогда не были для него помехой — неподатливые, своевольные, зыбкие, они укрощались, если знать подход. Выпускник даршана рунологии и лингвистики, он владел методологией — как оказалось, в теории. Имея возможность применить знания на практике, он провалился и не смог этого сделать.

Несмотря на неудачу, письмо Ситы подтолкнуло его к принятию решения, о котором он задумывался ещё до её допроса. Хайтам передал через Тигнари последнюю записку — такую короткую, что она поместилась на обратной стороне недействительного рецепта, завалявшегося у друга в сумке.

Фактически, Сита была первой, кому он это сообщил, хотя она и получила послание позже его друзей.

Сита, я возвращаюсь к должности и работе через два дня. Нужно помочь расследованию на месте. Не тороплю Вас и не требую Вашего присутствия: поправляйтесь.

Аль-Хайтам