Она даже не смотрела на него.

Смириться с молчанием оказалось просто: нужно не думать об этом, вслушиваясь в шелест песка по барханам, вот и всё. Ещё убеждать себя, что тратить драгоценное время на болтовню сейчас нельзя, — и знать, что вновь спрятался от правды, как трус. Он бы даже некоролевскую пощёчину принял быстро и с должным смирением, проглотив её праведный гнев.

Но Элика не поднимала на него глаз. Даже головы не поворачивала, словно в мире, где бушевало разъярённое божество смерти, она осталась в одиночестве. Его компания была противна ей больше, чем омерзительные волны Тьмы, облизывавшие пятки. Это ранило так сильно, что в груди медленно разверзалась дыра, в которую Ахриман при желании мог бы влить свою дурную жижу.

Конечно, Принц не рассчитывал, что Элика бросится ему на шею — она не из таких, а он наворотил дел, за которые не благодарят. Но это…

В мире, стоявшем на пороге уничтожения, он потерял доверие единственного нужного человека. Горький урок из тысяч других — один горше другого. Не привязывайся к людям, и твоё сердце не будет знать боли. Не делай человека своей слабостью, и Ахриман не найдёт ключик к твоей душе. Умный бы знал это наперёд, наученный чужим опытом и древними писаниями, — люди-то во все времена одинаковые. Принц же был глупцом.

Элика сказала бы, что он невозможный циник и эгоист. Но Элика молчала, и эта мертвенная тишина, повисшая между ними, ложилась на плечи неподъёмной горой.

Он бы сказал другому спасибо за возвращение с того света — жизнь и так короткая, а мир, такой разный и необъятный, всегда звал его в дальние странствия. Наверное, и из могилы бы вытащил этим властным зовом. Но Элика — не он. Они вообще… слишком разные. Про таких, как Элика, слагают легенды и передают их из уст в уста, как негасимое пламя, способное разжечь надежду хоть через тысячу лет. Про таких, как Принц, пускают слухи. Слухи не живут столетиями; это дело низкое и порочное.

И всё равно — теперь они связаны, как два вола в одной упряжи. Две части истории: величественное начало и жалкий финал. У Ормузда — или у Ахримана; какая теперь разница? — было исключительное чувство юмора.

Песок продолжал шелестеть снаружи, как затаившаяся змея. Испуганный Тьмой ветер гнал песчинки, не останавливаясь для того, чтобы взять передышку. В щелях хибары, в которой они укрылись, ветер срывался на свист, от которого хотелось заткнуть уши. Принц попытался закрыть щели досками, но хибара опасно всхрапнула: съедаемая песком по чуть-чуть вот уже сколько времени, она и так проявила всю выдержку, когда два путника нахально влезли в её нутро. Рассчитывать на стойкость этой старушки не было смысла.

Буря не утихала вот уже несколько часов. Принц время от времени выглядывал наружу сквозь трещину в двери. Тьма на подступах, Тьма в небесах, Тьма где-то на горизонте. В самом центре оголодавшей за тысячи лет силы. Они рисковали застрять тут надолго.

Принц бросил очередной взгляд на Элику — вдруг всё-таки смотрит, пока он не видит? Она сидела в той же позе, в какую села, едва они вошли — уткнувшись в пустой угол хибары лицом, обессиленно привалившись к стене. Её фигуру едва заметно обнимал волшебный свет, который Элика вряд ли замечала сама. Одной проблемой меньше: силы Ормузда остались при ней, несмотря на то, что Храм был уничтожен, а Плодородные земли её Королевства остались далеко позади.

Они шли по пустыне очень долго — в завесе Тьмы не чувствовалось течение времени, но судя по тому, как сводило от голода желудок, в пути они были почти день. Повезло ещё, что Принц набрал флягу чистой воды на одной из Земель после исцеления: он тщательно отмерял каждый глоток, когда рот пересыхал до невозможного. Элика отрешённо качала головой, когда он предлагал воду, будто наказывала себя жаждой. Неприятный холод сковывал внутренности: Принцу казалось, что Элика не вернулась с того света окончательно. Мёртвые не вкушают человеческой еды и питья, а ещё им не нужен сон и отдых. Рядом с ним пустыню пересекал потерянный призрак, обретший плоть.

Это тоже больно отзывалось в растревоженном сердце.

Принц бесцельно бродил из угла в угол. Песчинки хрустели под ногами. Верно, именно с таким звуком Тьма Ахримана сейчас давила животных и, возможно, людей. Непрекращающиеся шаги немного успокаивали мысли, но не могли унять почти животного страха. Что делать дальше? Пытаться заточить его снова? Бежать? Есть ли вообще спасение от древнего божества?

Осматривая погружённую в полумрак лачугу, Принц наткнулся взглядом на глиняные сосуды с крышкой, занесённые песком. Заглянул внутрь: сушёные фрукты и ягоды. Это тоже, что ли, забота Ормузда, чтобы они не умерли голодной смертью?

Неважно. Сейчас это лишь очередной повод завести с Эликой разговор.

— Принцесса, подкрепись, — заговорил он преувеличенно бодрым тоном, пытаясь заглушить завывания снаружи. Он хотел положить руку ей на плечо, но замер за её спиной в нерешительности. Элика не пошевелилась, её дыхания было не различить в окружающем шуме. Испугавшись самого страшного, Принц сдёрнул перчатку и с силой встряхнул Элику. Тёплая мягкая кожа.

— Я не голодна, — ответила Элика равнодушно. Принц на секунду прикрыл глаза и удержал на губах облегчённый вздох.

— Пожалуйста, — сказал он мягче и поднёс ближе ладонь с ягодами, протянув руку из-за её спины. — Ты ела очень давно.

Элика едва заметно качнула головой. Он вздохнул уже вслух, собираясь сказать, что не отстанет в ближайшую вечность, которую им предстоит провести здесь вдвоём.

Но на протянутую ладонь капнула слеза, за ней ещё одна, и ещё. Принц тут же захлопнул рот и, опустившись коленями на пол, склонился к Элике, тревожно хмуря брови.

И правда — беззвучно плачет, хотя голос совершенно безликий. Слёз так много, что собираются у неё на подбородке. Карие глаза из-за влажной пелены кажутся бездонными омутами пустоты.

Обронив ягоды, Принц без раздумий обнял её со спины. Прижался лицом к её шее — нежность, которую мог себе позволить он, которую позволила она. Элика в его руках всхлипнула и снова затихла, но теперь Принц отчётливо ощутил, как её тело колотит дрожь.

Ну вот, теперь точно — живая. От этой мысли и от её слёз стало легче.

Но при этом тот, другой груз на душе стал почти невыносимым.

— Прости меня, принцесса. Я не мог иначе, — прошептал Принц ей в волосы.

— Ты не раскаиваешься, — горько обронила Элика, не двинувшись в его объятиях. Даже не попыталась разомкнуть его рук, отчего ощущалась тряпичной куклой.

— Нет. И не буду, — ответил он твёрдо. Добавил не так уверенно: — Ахриману нужно было именно это. Твоя смерть. Он знал, что без тебя вырвется из тюрьмы.

Дело было совсем не в Ахримане, но он не мог сказать этого вслух и самому себе мысленно — тоже. Прикрываться жаждущим хаоса божком было проще, чем смотреть в лицо правде.

— Но Ахриман не вырвался из тюрьмы. Это ты выпустил его. — Её голос вдруг перестал дрожать и повеял ледяным холодом. — Ты подписал нашему миру смертный приговор.

Лучше бы она его ударила.

— Но это не моё желание, а Ахримана, — сказал Принц с нажимом в глупой попытке защититься. Зачем? Ему бы выслушать все её проклятия на его голову, а не пытаться отстоять бессмысленную теперь честь.

— Ормузд создал человека свободным выбирать между добром и злом. Ты не выдержал этого испытания воли и привёл всех нас к гибели. — Взметнувшийся в ней гнев обречённо опустил голову. Принц дёрнулся: лучше бы она кричала! Всё лучше, чем смирение перед безысходностью, которое, он видел и чувствовал, почти переломило её пополам. Элика попросила почти с мучительной мольбой: — Оставь меня в покое. Я не хочу… Я больше ничего не хочу.

Всё в ней омертвело окончательно.

Принц медленно расцепил руки, словно Элика ещё могла передумать. Он успел хорошо её узнать: не передумает и уж точно не простит.

Буря сделала их вынужденными соседями, делившими на двоих только одно — молчание, ещё на несколько часов.